Бро - Валерий Петрович Большаков

Восьми еще нет. Ну, и что? Устал… Этот «чужой» вымотал меня до крайней степени. Высплюсь — и выходные. О-о! У меня же три отгула! Так что, извините, товарищи Стругацкие, понедельник начнется в четверг, и ни днем раньше!

Кряхтя, я погрузился в ванну по закону Архимеда. Шумная струя всё подливала и подливала парящей воды, отбирая у тела вес. А вот мысли мои отяжелели, помалу возвращая способность думать.

«Может, это полиментализм был? — рассуждал я «на чилле».[1]— А что? Вторглась в меня иная личность, откуда-нибудь из сопредельного пространства, чуть мою собственную не бортанула… Ну, не психопат же я! Ведь этот… чужой в самом деле умеет намять по организмам! А у меня, так только… Теоретическая подготовка…»

Постанывая, я вылез из ванны, и даже пробку не поленился вынуть.

«Всё, отбой…»

Оставив мокрое полотенце валяться на полу, поплелся в спальню. Чувствовал я себя, как игрушка, у которой кончился завод. Постанывая, вполз на диван-кровать, не сложенный с утра (а смысл его складывать? Вечером опять ложиться…), и замотался в одеяло.

«Не кантовать…»

* * *

Я бродил душой по спутанным сновидениям из тех, что впечатляют ночью, а утром забываются, утекая, как туман сквозь пальцы. Вернулся в явь, наверное, после двенадцати — организм ненавязчиво просился в санузел.

Я с удовольствием потянулся, зевнул от души, протирая глаза — и напрягся. Что-то не то… Да всё не то!

Откуда в моей спальне окно с допотопной форточкой? А это что глыбится в углу? Шкаф? Откуда у меня шкаф?! Все вещи в гардеробной! И постель…

Я принюхался. Да нет, пахнет приятно — накрахмаленным бельем. Лишь однажды довелось мне учуять эти нотки свежести — у бабули в Приозерном. Запахи детства…

Терпкий аромат растертого в пальцах смородинового листа… Волглый дух остывшей баньки…

«Да не морочь ты себе голову всеми этими нотками!» — накинулся я на себя в раздражении. И замер.

Тихий вздох донесся ясно и четко. Сглотнув, я медленно перекатил голову по подушке.

Рядом со мной, дразня крутым изгибом, лежала девушка «без ничего», как мы говорили на заре малолетства. Сонная, не раскрывая глаз, она заворочалась, ложась на спину. Лунный свет выбелил хорошенькое личико, протянул тени от высоких грудей, точеных, как опрокинутые чаши. И весьма глубоких посудин — размер четвертый, не иначе…

А мне, как зачарованному, оставалось следить за плоским девичьим животом, что еле заметно надувался и опадал. О, какие ножки…

Я отмер, и медленно-медленно, боясь разбудить «фею моих снов», встал, приятно упираясь босыми ступнями в мягкую дорожку, вязанную из лоскутков, и на цыпочках вышел в прихожку.

Не моя планировка! Не мой дом! Где я?!

Ощущая в самом себе некую странность, я шагнул в малогабаритную ванную. Теснотища какая… Не развернуться.

«Ч-черт… Куда я попал? И когда успел? И как?!»

Нащупав выключатель за узкой дверью, я крепко зажмурил глаза, и щелкнул. Желтоватый свет заполнил крохотное помещеньице с чугунной эмалированной ванной справа и крашенным полотеничником слева. А прямо, в большом овальном зеркале, отражался… Не я.

«Вот почему у меня тело не болит, — мелькнуло в опустевшей голове, — оно же не мое…»

На меня глядел высокий, моего роста парень, узкобедрый, но, в отличие от моих статей, широкоплечий и мускулистый. Не бугрящийся мышцами, как Шварценеггер, а просто атлетически сложенный. Вон, грудь какая… Две моих вместятся.

Глянул ниже пояса. Ну, хоть ноги ровные и гладкие, как у меня, чем я втайне гордился. Да и то, что покачивалось между, вполне себе ничегё… Жить можно.

«Кому жить, придурок?» — печально воззвало мое «Я».

Я поднял голову, уставившись на отражение. У того, кто выглядывал из зазеркалья, разлохматились черные жесткие волосы, падавшие на лоб косою челкой. Широковатый нос… Твердого очерка губы… Я ощерился. И зубы ничего так, сойдут для голливудской улыбки… Карие глаза смотрели в упор, не мигая. Мне даже неуютно стало. А вдруг это он и пялится?

«Да кто он?!»

Шмыгнув за соседнюю дверь, я оценил фаянсовые удобства и решил сходить на разведку. Хоть понять, куда меня занесло!

Версии толклись в голове, дико путаясь между собою, но я решительно отмахивался от них. Прежде всего, факты! А уже потом будем их интерпретировать.

Осторожно ступая босиком, я прокрался в соседнюю со спальней комнату, где хозяин устроил себе нечто вроде кабинета. На громоздком письменном столе топорщит рычажки старенькая пишущая машинка; из стены выглядывает квадратная дверца сейфа, а на верхних полках шкафов, набитых книгами, тускло поблескивают кубки. Ага… Самбо! Ого! Боевое! Так-так-так…

Я осторожно присел голой задницей на кожаную обивку стула, и выдвинул ящик стола.

— Угадал… — отпустил я шепоток.

Документы валялись небрежной россыпью, мешаясь с фотографиями, квитанциями и прочим бумажным отсевом. Мои пальцы выудили зеленую книжечку паспорта. Зеленую!

С маленького фото глянуло недавнее отражение.

Марлен Осокин. Тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения… Какого-какого?! С ума сойти… Так на улице шестидесятые, что ли? А я сюда каким боком? Что, как этот… попаданец?

— Ну, ты и попал, Тик… — шепнул я.

«Военный билет». Бравый сержант Осокин отслужил три года в погранвойсках. Имеет благодарности от командования.

— Молодец…

На черно-белых фото он же. А вот и девушка. Серьезная, но глаза улыбаются. На обороте снимка шариковой ручкой начертано: «VIII/66 г.» Ниже размашисто черкнуто карандашом: «Алёна», а в самом низу приписано чернилами, бисерно: «Любименькая!»

Могу спорить, что почерк — девичий…

Захотелось помычать, мотая чумной головой. Это все-таки прошлое? Или розыгрыш? Ага… Взяли и перенесли твою тушку в чужой дом, еще и красотку рядом уложили…

Я перебрал ворох газет на столе. «Знамя труда». О, как… «Орган Приозерненского горкома КПСС»...

«К-как? Меня что, в Приозерный занесло?» — одурело покрутив головой, я зашуршал свежим номером — от него тянуло типографской краской.

Когда ж тебя напечатали, орган? Ответ на первой полосе…

В верхнем углу слева четко оттиснулось: «7 апреля 1967 года».

«Я попал…»

Мысли неслись вихрем. Меня даже как будто качало от дикой турбуленции. Думалось обо всем сразу, и вперемешку.

Вернуться? А как? И зачем? Тебе что, реально нравится лживый мир «воровского капитализма»? А что мне здесь делать?! В чужом теле? Но он же тебе помог, Арлен этот… или Марлен! Без него ты бы не отмахался. Ну, да, возможно, что это действительно был он. Но жить чужой жизнью… А у тебя что, своя жизнь была?

— Марик…

Голос