Воронежские корабли - Владимир Кораблинов

У мужиков углянских водилось три дела: лес воровать, уголь жечь, ну и, само собой, пахать землю. Еще, правда, и четвертое дело было: сады. Но это как бы уже и за дело не шло. Хочешь – садовничай, хочешь – нет. Однако все садовничали.

Что же касается уголька, то само название села говорило об этом. Уголь на каждом дворе жгли. Плоский синий дым стоял между изб, цеплялся за ветки антоновских яблонь. Молодой месяц висел, запутавшись в дыму. От села за версту тянуло горьким запахом дыма. Косматый мужик постучался в крайнюю избу. Хозяин скоро отозвался, видно, еще не спал. Он спросил через дверь:

– Кого бог принес?

– Это я, кум, – сказал косматый, – отпирай, не боись. Дело есть.

И он рассказал куму то, что подслушал насчет наряда мужиков и подвод. Что драгуны приехали и завтра станут брать.

Кум в тот же час обратал двух лошадей и повел их в тайное место хоронить от наряда. Он не в первый раз этак спасался, у него в лесу был такой окопчик, куда он коней хоронил в случае чего.

По дороге он зашел к своему свояку Прокопию Ельшину и сказал ему про драгун. Но Прокопий был прохладный мужик.

– Небось не пожар, – зевнул он, – можно и до утра погодить.

И, повернувшись на другой бок, заснул. Он спал, не чуя беды.

А между тем орловский подьячий написал список, в котором стояло имя Прокопия.

И еще, как говорится, черти на кулачки не дрались, еще предрассветная тьма жалась к избяным оконцам, а ефрейтор Афанасий Песков со своими драгунами и в сопровождении полицейского пристава уже выехал из городских ворот.

К этому времени и Прокопий выспался. Он вспомнил, про что ему ночью сказал свояк. Надо было уходить с конем в лес, отсиживаться в окопчике. И сколько отсиживаться – бог его знает. Может, два дня, а может, и всю седмицу.

Дома же, как на грех, заботы: изба заваливается, подпереть надо, оглоблю вырубить, соху починить. Да и мало ли еще чего по весеннему делу.

И Прокопий решил послать в лес с конем сына Васятку, потому что – малолеток и только разные ребячьи глупости на уме. Всю печку угольком размалевал: петухи, кони, птицы, цветы. Он и дверь на амбаре разделал, дегтярным квачом начертил двоих стрельцов, и они топорами секутся. А к чему – неизвестно. Баловство. Пороть надо.

Прокопий разбудил Васятку и велел вести пегого мерина в лесной окопчик. Мать было перечить вздумала – куда ж, мол, малолетку в лес? Но Прокопий только глянул на нее, и она замолчала, стала собирать сыну сумочку с харчами.

Васятка живо надел полушубочек, крепкие валенки и взнуздал пегашку. Ему бы огородами вести мерина, садами, но он этого не сообразил по малолетству. И, выйдя из ворот на улицу, сразу наткнулся на драгун.

Пристав закричал: «Стой! Стой!»

И драгун Зыков, служака, подскакал, вырвал из рук мальчика повод и, наезжая конем на оробевшего Василия, велел ему идти следом за драгунами.

Глава третья,

как углянских мужиков погнали в Воронеж и что приключилось по дороге

К Старостиной избе по одному сгоняли мужиков. Сыскать перечисленных в списке оказалось делом трудным и хлопотным, потому что всякий, прослышав про отправку, норовил схорониться, убежать.

Прокопий видел, как забрали сына. И он ушел задами в лес, в окопчик, в котором свояк отсиживался с лошадьми. Да его, впрочем, и искать не стали: мерин был взят, и при нем мужик, пусть хоть и малолеток.

Другие мужики кто куда схоронились – кто под пол, кто в сено, кто в закром, под просо. Иные даже в колодцах спасались.

Драгуны с приставом ходили по дворам, тыкали ружьями в сено, шевелили закрома, глядели по погребам.

К вечеру из сорока человек только двадцать с одним выправили.

Господин же Апраксин, адмиралтеец, провожая Пескова, велел с доставкой мужиков не мешкать. Афанасий хоть и добрый был человек, не кровопивец, а все ж таки солдат: он и Нарву брал, и под Калишем не терялся. И он решил так: каких выправили, двадцать одну душу, он с Зыковым сейчас же поведет, а троих драгун оставит с приставом на розыск нетчиков.

Так он решил и, погрузив на подводы уголь и яблоки, скомандовал мужикам ехать.

Подводы тронулись. И следом побежали, завыли бабы. Они причитали как над покойниками, потому что корабельное строение было все равно что каторга. Там великое множество гибло народу.

За околицей бабы отстали. Мужики ехали молча, не оглядываясь. А уже сильно завечерело, дорога же от Углянца верст с десять шла лесом. И что-то похолодало, ветер подул, закурила метелица.

Вот они едут.

В верхушках деревьев свистит буран, дорога плохая, с раскатами, мужики волками глядят.

– Ох, Афоня! – шепнул Зыков Афанасию. – Чтой-то у меня на сердце тоска. Лучше б до утра обождали.

Он, Зыков-то, служака был, а малодушен. Очень его мужики смущали, а один так в особенности: рыжий, морда кирпичная, одноглаз, крив, но взгляд ужасно дерзкий, веселый.

Афанасий засмеялся. Ему смешно показалось: какие баталии прошел, шведским ядрам не кланялся, а тут его малодушный служака Зыков мужиками стращает.

Но рыжий действительно был дока. Пока драгуны лазали по погребам да сеновалам, он не дремал, мутил мужиков. И они меж собой договорились побить охрану и убежать.

Васятка слышал их разговоры, однако не встревал в них. А мужики по его малолетству без него договорились.

Но мальчику жалко было Афанасия, и он все думал – сказать ему или не сказать, все был в нерешительности. Верст с пять проехали, он все думал. И наконец надумал сказать.

Как раз Афанасий поравнялся с его подводой и так хорошо, по-отечески спросил:

– Не застыл, мужик?

И ласково потрепал по плечу.

Но в ту же минуту раздался пронзительный свист. Свистел рыжий. Это у них был знак.

И по этому знаку мужик, какой был поближе к Зыкову, так резанул драгуна дубиной, что тот, не охнув, пал с седла. Лошадь испугалась, шарахнулась в чащу. Падая, Зыков зацепился шпорой за стремя. Он волочился по снегу, ударяясь головой о стволы деревьев.

А сам рыжий кинулся на Афанасия. Тот выхватил пистоль, стрельнул, но вышла осечка. Рыжий тащил его с седла, рвал шпагу. И другие бежали на помощь рыжему, потому что Афанасий был крепкий, стреляный и уже подминал под себя рыжего.

Увидев бегущих мужиков, он понял, что сейчас ему придет конец. И так Афанасию сделалось обидно, что вот в каких сражениях ни бывал – выходил живым, а от своих земляков помирать приходится.

Он вывернулся, вскочил в Васяткины сани, прямо в угольный короб, выхватил из рук мальчика вожжи и погнал Пегашку.

А Пегашка даром что был неказист – страшно шибко бегал. И Афанасий Песков ускакал от погибели цел и невредим, только так выпачкался в угле, что стал похож на арапа.

Кончился лес, и они выскакали в поле. И тут увидел Афанасий, что от одной беды он ушел, а в другую вклепался: в чистом полюшке играла погодка, ревел буран, света божьего не видно. Дорогу замело, ни вешек, ни столба. И до большака еще неблизко.

Он, Песков, хоть и тутошний был, из Орлова, и места вокруг лежали свои, родимые, но в сипугу и на своем гумне, случалось, замерзали.

Что делать? Ворочаться в лес показалось сумнительно: мужики очень даже просто убьют.

– Ну что, парень, живой? – обернулся он к Васятке.

А тот от страху вовсе языка лишился. Прижавшись к плетеному коробу, сидел ни жив ни мертв, только всхлипывал.

Тогда Афанасий снял треугол, перекрестился и пустил пегашку – куда вывезет.

Пегашка знал свое лошадиное дело. Он шел не спеша, словно копытом щупал дорогу. И то одно ухо ставит торчком, то другое. И так шел да шел, пока в отдалении не послышался собачий лай.

Вскоре они въехали в какое-то село. Это оказалось Бобяково.

Афанасий застыл в мундиришке, совсем заледенел. Ему надобно было поскорее выпить чарку.

Он подъехал к кабаку, стал стучаться. Хозяин не вот тебе сразу открыл, долго из-за двери расспрашивал – кто, да как, да зачем, по какому делу.

И только тогда открыл дверь, когда Афанасий в сердцах закричал, что сейчас соломки под крыльцо подложит. И даже стал стучать кресалом о кремешок, будто высекая огня.

Когда хозяин увидел Афанасия, то сначала испугался – так тот перемазался углем. А потом признал и перестал опасаться.

– Где ж это ты, батюшка, так вывозился? – с любопытством спросил он.

– Было дело, – неохотно буркнул Афанасий, – с солдатом чего не случается… А ты что-то пужлив больно стал?

– Будешь пужлив, – сказал похожий на Миколу-угодника кабатчик. – Когда кругом разбой и не знаешь – кто злодей, а кто добрый человек.

– А ты бы, ежова голова, в щелку поглядел: раз в треуголе, то – солдат, опасаться нечего.

– Кто вас разберет, – подавая Афанасию чарку, усмехнулся кабатчик. – Ты вчерась тут проезжал, видал боярина, какого обобрали?

– Ну, видал, так что?

– Да вот слухай. Он все жалился, все сидел плакал. Ну, прямо всем надоел. Мы его за дурачка стали считать, проезжие мужики осмелели, давай над ним подшучивать. А он все сидит, сопли пускает. А как ночью поснули – пошел во двор, выбрал коней каких подобрей, да и увел. Мужики проснулись – ни боярина, ни животов. Вот ты и узнай лихого человека.