На то и волки - Александр Бушков

Гранд вдруг бросился к кустам, мелькнул хвост-сабля, дожонок спиной вперед вылез на открытое место, вновь кинулся туда, вновь попятился и не залаял — жалобно взвыл. Сердце у Ситникова упало. Так и знал, что когда-нибудь пес рассадит лапу — на битых бутылках, на крышках от кое-как вскрытых консервных банок и прочем мусоре, щедро набросанном алкашами.

Нет, кажется, все не так плохо — Гранд не поджимал лапу, прочно стоял всеми четырьмя, неумело встопорщив затылок, пытался то ли рычать, то ли взвыть. Ситников уже разглядел видневшуюся между кустами руку. Обычное дело: кто-то накушавшийся здесь и прикорнул. Можно было свистнуть Гранда, чтобы в самом деле не порезался (там наверняка полно всякой дряни), и преспокойно уйти. Но кандидат в приливе смелости, вызванной оттянувшей карман германской игрушкой, решил хоть раз показать себя крутым мужиком. Он оттянул затвор, загнав в ствол крохотный бледно-желтый патрончик, сдвинул большим пальцем пупышку предохранителя и шагнул вперед.

Успел еще подумать, что рука почему-то очень уж белая. А потом и думать стало некогда в приливе ужаса.

Человек лежал лицом вверх, уставясь широко раскрытыми глазами на верхушки кустов. Светлая куртка вся в застывших темно-красных потеках, и из живота торчит черная рукоятка ножа. И тишина вокруг, словно весь мир вымер…

Секунд через пять кандидат Ситников понял наконец, что все это на самом деле, что перед ним труп. И, неизвестно какими чувствами гонимый, то ли побежал, то ли неуклюже потрусил назад, даже не к своему дому, куда глаза глядят, пытаясь вспомнить, что в таких случаях надо делать. Гранд, гавкая от восторга, выписывал круги. Потом где-то на уровне пояса бабахнуло, в ноздри полезла вонючая резь — это кандидат нечаянно даванул пластмассовый спуск.

Он пробежал еще метров пять, уворачиваясь от газа, трясущейся рукой поставил «Перфекту» на предохранитель, запихнул в карман и замер в полном расстройстве мыслей и чувств. И торчал так посреди полянки, пока его не спросили громко, даже чуточку равнодушно:

— Чего воюем, мужик?

Ситников растерянно завертел головой — а они оказались сзади. Оба в непривычной для кандидата омоновской форме, один как бы небрежно держал кандидата под прицелом коротенького автомата, а второй стоял с незанятыми руками.

В кандидата впервые целились из огнестрельного оружия, и потому он, собственно, даже и не испугался, только появилось сумрачное, невесомое ощущение полной нереальности всего происходящего.

— Собачку на поводок возьми, — сказал тот, что стоял с незанятыми руками.

Поводок, оказалось, так и зажат в левой руке. Пока Ситников, дрожа всем телом, пытался обеими руками защелкнуть на кольце ошейника карабин-трубку, омоновец как-то неуловимо оказался с ним рядом, запустил руку в карман и вытащил «Перфекту», в присутствии автомата совершенно не смотревшуюся. Нюхнул дуло, резко отдернул голову, мельком глянул на ствол:

— Ну, номер есть… — и опустил пистолет в свой просторный карман бушлата.

— У меня разрешение… — заикнулся кандидат.

— Проверим. Вернем. У-ти-какой… — омоновец сделал двумя пальцами «козу» совершенно спокойному Гранду и спросил: — Ну, так чего это мы бежим и стреляем? Обидел кто? Или как?

— Там мертвый… С ножом… — Ситникова била такая дрожь, что он плохо соображал, в какую сторону показать. Едва сообразил.

Второй, наконец оценив ситуацию, автомат опустил и подошел ближе:

— С ножом — это как? В руке нож или в спине?

— Вот так торчит… — кандидат потыкал себя пониже грудины указательным пальцем.

— Ну, тогда веди, Сусанин, да не сбейся, — и тот, что с автоматом, бросил напарнику: — Говорил же тебе — не загадывай. «Кончили патруль, кончили…»

— Может, пьяный.

— А ты на Сусанина погляди…

До места дошли быстро — оказывается, кандидат пробежал всего ничего. Оба даже не стали подходить близко — глянули метров с трех, и тот, что с автоматом, покачал головой:

— Точно. Жмурик. Ну и зачем ты его, мужик, зарезал?

— Да ладно тебе, Колян, — сказал напарник. — Еще инфаркт мужика дернет… — Он подошел ближе, сел на корточки, коснулся белой руки. Обернулся, не вставая. — Вы его, гражданин хороший, конечно, не резали. А если и резали, так не сейчас, рука уже захолодела, кровь подсохла, и была эта разборка часов пять назад, абы не шесть… Колян, кричи в матюгальничек… Стоп! Иди-ка сюда! — он поманил Ситникова. — Все равно быть свидетелем по всей форме, так что смотри во все глаза. Что у него под правой рукой?

Ситников присмотрелся:

— Пистолет…

Там и в самом деле лежал маленький пистолет, но совсем другой, куда там кандидатовой игрушке. Пистолет как-то так отсвечивал черным матовым блеском, убедительно и серьезно, что даже несведущему человеку сразу становилось ясно: он настоящий и боевой…

— ППК? — сказал тот, что без автомата.

— Ага, — сказал напарник. — Или «Эрма», там же моделей до хрена, под вид «Вальтерочка»… А карманы-то вывернуты, и вокруг на земле купюры, очень даже крупные… Значит, что? На заказное напоролись?

— Я в газете читал, что заказное — это когда из пистолета с глушителем… — заикнулся было Ситников, чтобы только не стоять столбом и не чувствовать себя раздавленным напрочь.

— Это можно и авторучкой, — задумчиво сказал омоновец с автоматом. — Если знать, куда эту авторучку вогнать… Так-то вот, Сусанин… — он внимательно оглядел Ситникова и отступил на шаг. — Эй, эй, ты хоть отвернись, а то на собственную собачку рыганешь!

Ситников едва успел отвернуться и от них, и от Гранда. Все, что нашлось в желудке, рванулось наружу, пачкая рот кислым.

За спиной у него уже трещала рация:

— Я пятый, пятый. Северо-Восточный, шестнадцатый квадрат. Где лесочек. У нас «холодный», серьезный «холодный»…

Глава вторая

Самый безобидный

…Толпа смыкалась вокруг, как многотонная неотвратимая волна прибоя, люди карабкались на леса вокруг недостроенных самолетов. Профессионально отточенное за все эти годы чувство опасности готово было перелиться в панический ужас, а Брежнев вышагивал как ни в чем не бывало, отмахиваясь от склонявшихся к его уху то генерала Рябенко, то других «прикрепленных».

Прошли под крылом. Над головой топот, шарканье — рабочие продвигались по платформам следом за ними, а те, что вокруг, подступили совсем близко, и Данил, ухватившись за руки напарников, едва сдерживал напор, с ненавистью глядя в эти ошалевшие от любопытства, возбужденные лица ни в чем не виноватых людей. Ремень кобуры пополз с плеча, комкая полу пиджака, съехавший пиджак запеленал руку, Данил попытался резко дернуть плечом вверх, но Северцев тянул его в ту же сторону, влево, и ничего не выходило…

Пронзительный скрежет! Рухнула площадка, протянувшаяся во всю длину самолета! Крики, оханье… Вывернув голову, Данил увидел, как Медведев и с ним человек пять местных, напрягаясь что было мочи, удерживают площадку на весу, а люди, скользя по доскам, падают им прямо на головы. Встает сбитый Рашидов, еще кто-то, поднимают Брежнева, и у него течет кровь по щеке, рядом вопит Паша, чуть ли не прижимая «уоки-токи» к губам:

— Машины в цех! Прямо в цех!

И каким-то чудом слух выхватывает из гомона негромкий голос Брежнева:

— Могу идти, могу. Ключицу вот больно…

Толпа напирает. У входа в цех оглушительно взвывают сирены, но машины пробиться не могут. Промелькнул генерал Рябенко — размахивая пистолетом, пробивает дорогу. Цепочка телохранителей распалась, все стягиваются к Брежневу, выстраивая «клин».

И тут Данил, бросив мимолетный взгляд назад, видит, как высокая стойка шасси переламывается, медленно, словно бы даже картинно — и белоснежный, еще неокрашенный фюзеляж, зияя пустыми глазницами окон, заваливается беззвучно, жутко, плавно прямо на генсека и ближайших к нему, и никто этого не видит, кроме Данила, он разевает рот, но крика нет, хочет развернуться к Брежневу и за руку рвануть его подальше, но тело не повинуется, и никак не удается прокачать, которую ключицу повредило объекту… Двигаясь невероятно медленно, заходясь смертной тоской от этой несвободы тренированного тела, он все же хватает наконец широкую ладонь генсека, дергает…

И отрывает Брежневу руку. Крови почему-то нет ни капли, пучок тонких белых нитей тянется от плеча за оторванной рукой, пока не обрывается напрочь.

Пистолет Рябенко, направленный теперь на Данила, выпускает длинную оглушительную очередь…

Данил медленно вынырнул из кошмара, словно из вязкой тины. Полежал пару секунд, прочно привязывая себя к реальности — пока не понял, что он проснулся, что все привиделось, что в Ташкенте в марте восемьдесят второго все так и было, кроме падающего самолета и оторванной руки, конечно…

Звонок надрывался — это и была привидевшаяся во сне очередь. Ольга безмятежно посапывала, уткнув лицо в подушку, ее такие мелочи не будили до срока, бесполезно, в чем ей Данил по-черному завидовал.