Повесть о том, как я за счастьем ходила - Юлия Воронцова

А мы, дружно закатившись смехом, еще несколько минут снимали спонтанную напряженность этого серебристо искрящегося мира.

Отсмеявшись и отслезившись, как-то само собой вспомнилось о банальном — попить бы или выпить, да и закусить не мешало бы. И я предложила своей облачной подруге спуститься по склону вниз. Так, мирно беседуя обо всем и ни о чем сразу, мы неспешно начали движение каждая по своему утесу.

* * *

А в это время наш Чеки нервно пританцовывал на своих золоченных копытцах. Его нервозность никак не вписывалась в изысканно-утонченный колорит богатых апартаментов.

Почтенный старец, брюзжа и всем своим видом показывая возмущение и недовольство, с деловитой изощренностью палача-профессионала, слой за слоем снимал с Чеки шкурки, меха и прослоички, от чего черт чувствовал себя голеньким и беззащитным.

— Зазноба?….И в изумрудном мире?

— Да не зазноба. Баба!

— И я говорю — зазноба! И как она там очутилась?

— Дак, эдак, я, это, трон, завитушка. А она хлоп! Кто ж думал?

— Хлоп говоришь? — Зашипел старец и задумчиво повертел в руках небольшой диск, аккуратно положил его на место и посеменил к стойке напротив.

Чеки по пятам плелся за старцем, незаметно старался прикарманить все, что, по его меркам, плохо лежало. В его складках, карманах и кармашечках уютно умещались колечки и браслетики, бусики и кулончики, ножнички и ножички, и другие жизненно необходимые вещи и вещицы.

— Хлоп, значит говоришь? А чем расплачиваться будешь?

И старец хищно посмотрел на черта.

Чеки от неожиданности аж подпрыгнул, быстренько убрав руки за спину. Скребанув ноготком пространство, он незаметно скинул уличающий предмет в изумрудный мир. И, сложив чистые ручки в молящем жесте, на уровне отщелкнувшейся мужской солидности, заканючил:

— Дак! Эдак! Это! Отслужим-с! Ваша честь! Верой, правдой! Спинки не разогнем! Отработаем-с! Вы только это, значит, поспособствуйте! Ну, назад ее! А мы отслужим-с!

— Отслужим, говоришь? — Задумчиво изрек старец и щелкнул холеными пальчиками. Все предметы так тщательно и с любовью прикарманенные чертом, поспешили на свои места. Провожая их слезящимся взглядом, Чеки только сейчас начал немного осознавать, что торговаться с Ненасытным Случаем. Ох, какая опасная игра! Но дело сделано, и ягненок заклан. И теперь за его холеную шкурку никто не даст ломанного гроша.

Эх, судьба — судьбинушка! Где ж тебя черти носят!

* * *

А наши красавицы тем временем мирно беседовали у богом забытого костерка, поджаривая на прутиках круглые розовые плоды с нежной и сочной мякотью.

— Ты откуда, горемычная? — Спросило меня облако.

— Да, с земли.

— Не слыхало о такой. А небо там есть?

— Есть.

— А какое?

— Голубое, — мечтательно протянула я, — и на нем облака плавают, белые пушистые, или перистые, а на закате розовые. А иногда, свинцовые, грозовые с молниями и громовыми раскатами. Красотища!

— А я тут одна, как перст одна, — с тяжелым вздохом пожаловалось облако, — и даже покукарекать-то не с кем. Только кого найдешь? Рожу состроишь, а тебе кыш да кыш, нечистая. А я белая, чистая. Здесь ведь даже испачкаться, да и то негде. Я тут намедни забрела в деревню, а там такой трам-тарарам стоит: телеги перевернуты, как осаду держать; мужики палят во все стороны; бабы визжат, а дети по железякам колошматят. Такой гвалт и какофония стоит. Я уж грешным делом подумала, что в мою честь прием. Ан нет. Со стороны леса полчище несметное черное на деревню надвигается. И так в ногу марширует тук-тук, цок-цок, только что барабанной дроби не хватало. Весь честной люд в рассыпную. Куры и те пятками засверкали. А полчище по деревне проползло, и все краски как языком слизало. Стоит деревенька серенькая убогая, ни радости тебе, ни умиления. Без слез не взглянешь… А полчище черное несусветное дальше маршировать пошло. Меня аж до мурашек проняло, чего там о людишках гутарить. Да…

— Да! — Протянула я вслед.

Посидели, помолчали, думая каждая о своем. И тут я вспомнила, что не плохо бы было прогуляться до кустиков. Оглянулась по сторонам, выбрала самые пушистые под деревцем раскидистым и посеменила к ним неспешной походкой. Сижу так удобненько и вижу, по складочке дерева струится сок, в ложбинке скапливается и с язычка тяжелыми тягучими янтарными каплями падает. Недолго думая, я ручку протянула, пяток капель собрала и в рот. На языке нектар кисло-сладкий и чуть пощипывает. Сглотнула, и в мозгах взрыв! С глаз как пелену сняли, весь мир вокруг заискрился. Краски яркие с тонами и оттенками видится стали, в небе радуги заискрилися, а светила небесные меж собой всполохами заиграли. Розовый вспыхнет, и весь мир вокруг в розовый туман погружается. Оранжевый ответит инеем, все вокруг припорошит. А белый серебристую пудру рассыпает. И все вокруг смеется и радуется. От красоты такой дух захватывает.

Ну, я, конечно, не удержалась и еще горсточку пригубила, а другую облаку вынесла. Пей, мол, подруга, не стесняйся.

Та окинула меня презрительным взглядом, но от удовольствия все-таки решила не отказываться. Скромно отведя глазки, краешком своего распластанного по земле палантина, она со спины вползла на мою ладонь. Рыженький шарик удовольствия сформировался на кончике белого уплотнения. Потом неспешно перекачивал в ту часть тела, которую можно назвать головой, и взорвался там мириадом звездочек и всполохов. Все облако как-то изнутри заискрилось и окуталось цветом рыжеватой невинности.

Миг осознания, и мы обе, не сговариваясь, устремились к источнику живительной влаги и удовольствия. Кто бы в тот момент вспомнил, что у медали бывает и оборотная сторона.

Минут через десять, сползая по стволу до удобства пятой точки, и хорошо на ней угнездившись, обняв себя в земном и небесном образе, мы решили затянуть… Уж не знаю как долго наш вой или дружное посапывание с переливами будоражило местную окрестность, но проснулись мы от того, что некая черная образина шлепала нас по щекам, тыкала в морду какой-то вонючей травкой и чего-то бубнило на языке египетских фараонов.

— Дуры! Да кто ж к прилюб-дереву, да живьем, да приподаючи. Да что ж мне с вами теперь делать-то? — Причитал черт, совершая титанический труд, силком оттаскивая нас от дерева.

Мы похоже были «в стельку». Но искрящаяся рыжая сволочь ворожил и притягивал, обещал седьмое небо и счастье с пузырьками… Поэтому правдой или с матершинкой, струясь или брыкаясь, ползком или вприпрыжку мы стремились вернуться в его манящее лоно. Чеки при этом проявлял самый стойкий потенциал героизма. Он вцепился в нас мертвой хваткой и метр за метром отвоевывал у дерева, при этом натужно