Начало - Денис Абсентис

— Лысенко? Знаменитый «народный академик», гонитель генетики? Он тогда еще работал?

— Академик Лысенко в то время уже был директором экспериментальной лаборатории «Горки Ленинские», но в начале семидесятых все еще регулярно приезжал на своей черной «Чайке» в академическую «кормушку». Так называли спецстоловую на Ленинском проспекте. В спецхране Библиотеки биологической литературы он лично появлялся крайне редко, поэтому моя тетя его посещение и запомнила. Иностранные научные журналы тогда выписать даже ведущим институтам было не слишком просто, приходили они с опозданием и попадали в спецхран. Потом заказывались переводы статей. И вот осенью 1976 года в спецхране оказался апрельский номер известного журнала «Сайенс». Почему-то цензоры Главлита поставили на журнал сразу несколько «шайб» — печатей в виде шестиугольников, определяющих уровень доступа. А в середине ноября Лысенко пришел заказать перевод статьи из этого журнала. Но запомнила его визит тетя не только в связи с этим — через несколько дней стало известно, что академик Лысенко умер. А журнал из спецхрана изъяли.

— И вы связали его смерть с какой-то информацией, которая была в этом журнале?

— Вовсе нет, мне тогда это не пришло в голову. Точнее, тетя рассказала мне еще одну деталь, которая отвлекла мое внимание от журнала. Кроме статьи, Лысенко заказал перевод с латинского одного листа, вырванного из какой-то антикварной книги.

— Этот лист тоже изъяли после смерти Лысенко?

— В том-то и дело, что нет. Видимо, он еще не был отдан в отдел переводов и лежал отдельно. Кажется, Лысенко вообще просил его не регистрировать. Я не знаю, чем моя тетя руководствовалась, но в результате она этот лист просто унесла домой, рассудив, что после смерти Лысенко он никому не нужен. Конечно, я заинтересовался и расспросил ее об антикварном листе подробнее.

— Любопытно. Она вам его показала?

— Тетя тогда уже переехала в свою квартиру, поэтому показать лист не могла, только рассказала, что на нем был текст на латыни, описывающий встречу членов неназванного ордена с неким братом Казариусом. В тексте обсуждались, в основном, бытовые и религиозные вопросы. Загадку, по ее словам, представляла только последняя фраза: «И тогда он поведал нам о секрете забытой силы черного зерна». Но на этом рассказ обрывался, а следующей страницы не было. Кроме текста на листе была часть какого-то плохо сохранившегося рисунка, что-то вроде библейского Древа Познания.

— А что за статья была в том номере «Сайенс»? Чем она так заинтересовала Лысенко?

— Вот это самое странное. Статья, по словам тети, была о ведьмах и галлюцинациях.

— Старинные трактаты? Ведьмы? Галлюцинации? Звучит как сюжет желтого бульварного романа. Может, под конец жизни «народный академик» просто свихнулся?

— Если бы… То есть поначалу я примерно так и подумал, хотя таинственный антикварный лист взбудоражил мое воображение. Знаете, все эти рассказы о пиратах, сокровищах, старинные планы кладов — кого это не привлекало в детстве? Впрочем, в тот раз мы вскоре сменили тему разговора, и я забыл об этом случае. Спустя несколько лет тетя умерла.

— А теперь этот антикварный лист у вас?

— Я не увидел его в бумагах, которые разбирал после смерти тети. Но потом я вспомнил о секретном ящике. Стол так и оставался в ее квартире. В нем я нашел этот старинный лист, в том самом тайнике, знакомом мне с детства. На карту клада это явно похоже не было. Только латинский текст и расплывчатый рисунок Адама у дерева. Рисунок ясности не прибавлял, и я опять почти позабыл об этом листе, но однажды мне в руки попал тот старый номер «Сайенс», который хотел перевести академик Лысенко. Я прочитал статью, которая называлась «Эрготизм. Сатана вырвался на волю в Сейлеме?», и все стало казаться мне еще более странным. Автор статьи утверждала, что процессы «сейлемских ведьм» были вызваны отравлением галлюциногенным грибком. Вы что-нибудь знаете о спорынье?

— Только самые поверхностные сведения, — не моргнув глазом, соврал я. — Читал в каком-то журнале, что спорынья — это исходное сырье для изготовления знаменитого наркотика ЛСД.

Конечно, на самом деле я успел перечитать множество специальной литературы по этому вопросу до встречи с клиентом, я всегда готовлюсь к заданию тщательно. Да и сама тема меня заинтересовала. Уносящие десятки тысяч жизней многочисленные исторические моры и эпидемии, вызванные грибком-паразитом, были лишь небольшой частью проблем. Более неожиданными для меня оказались не ядовитые, а галлюциногенные свойства спорыньи.

Рос грибок в основном на ржи, а ржаной хлеб с начала средних веков постепенно становился основной пищей европейского населения. Выпечка хлеба не сказывалась на алкалоидах спорыньи, они были устойчивы к высокой температуре и сохраняли свои свойства. Полностью очистить зерно от грибка было в то время невозможно, да и не понимал никто, что страшная болезнь вызывается хлебом. Ведь хлеб — это сама жизнь, как он может быть ядовит? А видения и галлюцинации воспринимались населением как божественные откровения или дьявольские наваждения — в зависимости от того, виделись ли съевшему хлеб крестьянину ангелы, или же мучили демоны. Галлюциногенные свойства спорыньи зависели от конкретного урожая и иногда могли совершенно пропадать, а иногда вдруг становились лишь на порядок или два слабее полученного из нее сильнейшего галлюциногена ЛСД, синтезированного химиком Альбертом Хофманном.

Случайно приняв синтезированное им вещество, Хофманн довольно живо описал его действие на примере своего личного неудачного опыта. Химик оказался в другом мире, в другом месте, в другом времени. Окружающий его привычный мир ужасающе преобразился. Все в комнате вращалось, знакомые вещи и предметы мебели приобрели гротескную угрожающую форму.

Все они были в непрерывном движении, как бы одержимые внутренним беспокойством. Женщина, которую Хофманн с трудом узнал, принесла молока, но представилась ему не доброй соседкой, а злой и коварной ведьмой в раскрашенной маске. Еще хуже, чем эти демонические трансформации внешнего мира, была перемена того, как он воспринимал себя самого, свою внутреннюю сущность. Любое усилие его воли, любая попытка положить конец дезинтеграции внешнего мира и растворению внутреннего «Я», казались тщетными. Хофманн вскочил и закричал, пытаясь освободиться от демона, но затем опустился и беспомощно лег на диван, охваченный ужасающим страхом сойти с ума. Ему представилось, что демон вселился в него, завладел его телом, разумом и душой и презрительно торжествовал над его волей. Вещество, с которым он хотел экспериментировать, покорило его.

Конечно же, я ни на минуту не поверил в то, что лукавый Хофманн принял свой препарат случайно, как с его же подачи стало принято считать. Но в этом описании что-то еще меня настораживало. Какой-то скрытый нюанс, который я пока не мог себе объяснить. Тема действительно была интересной, и получалось, что питающаяся ржаным хлебом Европа неспроста многие столетия жила словно в галлюциногенном угаре, среди чертей, ползающих по стенам соборов, летающих ведьм, говорящих лошадей, восстающих из могил вампиров, подстерегающих путников ликантропов и оборотней, религиозных экстазов и костров инквизиции. Но каким образом все это могло относиться к антикварному листу и к покойному советскому академику, мне пока было совершенно непонятно.

— Да, спорынья — это прекурсор ЛСД, — кивнул Алик, — но ее действие оказалось значительно более многогранным. Я потратил довольно много времени, изучая загадочную историю этого паразита. Спорынья сильно повлияла на историю Европы и России. И в некоторой степени даже на историю Америки, Африки и Китая. Как в давние времена, так и в 20-ом веке. Вот об этом я, собственно, и написал книгу, которую хотел продать вашему издательству, — Алик замолчал и только минуту спустя добавил: — Точнее, как я уже говорил, пока только первую книгу, многое я еще не успел охватить. И пока я писал, та почти забытая история с Лысенко постоянно всплывала в моей памяти. Но только под самый конец я понял, при чем он здесь.

— Действительно, мне тоже довольно сложно представить, каким образом Лысенко может быть связан с историей Европы.

— Думаю, это сложно представить не только вам, — усмехнулся Алик. — Мне, как я уже сказал, это тоже далеко не сразу пришло в голову. Я засомневался в своих мыслях и стал собирать и проверять информацию. И осознал, насколько это удачно, что я не родился на полвека раньше.

— В смысле — во времена лысенковщины?

— Нет-нет, я совсем о другом. Об информации. Нам сейчас уже трудно представить жизнь без интернета. А ведь каких-то десять лет назад в сети в открытом доступе даже Википедии еще не было. Не говоря уж о более серьезных источниках. Теперь же все меняется. Именно этот фактор перевернет мир.