Гадь Городу, Мсти Народу - Сергей Шведов

Дед Слава и глазом не моргнул. Он вообще редко моргал вывернутыми веками. Шеей ворочать не мог, поворачивался всем корпусом. Ростом был под два метра. Вес перевалил за сто, но пивного пуза дед Слава не нажил. Наверное, так ладно и складно были скроены богатыри в старину. Зубы у него были свои, но жёлтые и стёртые наполовину. Долбаненко тоже был высокого роста, но даже в бушлате рядом с мощным дедом казался хиляком.

— Ну и нашёл своего вандала, полицмент позорный? — усмехнулся дед, показав полный набор зубов, похожих на жёлтые зерна кукурузы.

— Света утром топила плиту?

— Конечно, топила. Завтрак готовила. От газа нас отключили, потому как скоро сносить мой дом будут.

— Тогда пошли, дед, на кухню.

В кухне Долбаненко швырнул в топку все фотографии и пошерудил кочергой непрогоревшие угли.

— Электричество ещё не отключили?.. Тогда вскипятим, дед, водички и чайку попьём.

— И на чём, морда ментовская, ты ко мне подъезжаешь?

— Это, дед, горят распечатки с камер видеонаблюдения, я говорил уже. И только попробуй сказать мне, что на них это не ты, дед Слава.

— Чеслав!!!

— Ни чести в тебе, ни славы тебе. Компьютерная программа распознавания образов вычислила тебя на раз–два. Но любая машина объективна до тупости. Ей невдомёк, что человеку собственные заблуждения важней голой истины. Никто из следователей даже представить не может, что вандал — герой войны… И чего тебя на уголовщину потянуло?

— Не спится по ночам.

— Тебе же докторша мощные седативные препараты прописывает.

— Она отравить меня хочет, знаю я этих жидовок.

— Где тут у вас заварка?

— На, держи, легавый… Сам я завариваю целебные травки, сердце берегу, чтобы дожить до победы добра над злом.

— Бобра с козлом не скрестишь, дед… Ты скажи мне с глазу на глаз, на кой ветеран–подпольщик, партизан, участник штурма рейхстага, орденоносец и заслуженный учитель истории по ночам занимается вандализмом?

— Ненавижу городских! Ненавижу город!

— Ты полвека живёшь в этом городе. Разве ты не горожанин?

— Не прощу городским моего нищего деревенского детства! Да что там моё детство, чёрт с ним! Я деткам лапотки после войны плёл, чтобы было в чём в школу ходить. А городские баловни красовались в покупных ботиночках. Москаляки ободрали нас, как я драл ту липку на лыки для лаптей.

— Дед, я в 80-з годах прошлого века под Тулой служил. Там бабы–москалихи в деревни в кирзовых рабочих ботинках за десять рублей ходили, а ты уже тогда импортные штиблеты носил, директор сельской школы.

— Таки верно! Москальскому быдлу надлежит ходить в кирзе. Но у нас шляхетные детки лапти носили. Ганьба!

— Дед, у судейских сейчас в авторитете криминальные финансисты и оптовики. Ветеран войны или заслуженный учитель для них мошка мелкая. И не рассчитывай на сострадание к твоему возрасту, плевать им на твои девяносто пять лет. И психом–маразаматиком не прикинешься. Получишь на суде законную пятёрочку за вандализм. Больше двух лет ты в лагере не протянешь. И не узнаешь, чем закончилась борьба добра со злом. Утихни, старый дурак! И дни твои окончатся миром.

— Не могу! Не прощу! Москали уничтожили милозвучную мову моей деревни, которую даже тупые селюки из соседней деревни не понимали. В нашей рОдной мове было более половины шляхетных польских слов, потому как наши предки прислуживали настоящим панам, а не подпанкам и жидам. А с русскими хамами вовсе не знались.

— Да твоя вёска–деревня Переспа ещё после войны не знала надворного сортира и деревянного пола. На ваших кислых почвах пополам с щебнем не только рожь с ячменём, но и картошка не росла. Только руки у ваших селюков из задницы росли.

— Да, не умели мои земляки землю пахать, потому как считали себя шляхтой или даже подпанками, а не хамами.

3

— Да и воевать не умели. Войско Польское драпало от вермахта в 1939.

— Драпали офицеры и генералы. Жолнежи стойко оборонялись от вермахта.

— И ты оборонялся от вермахта?

— Нет, я наступал вместе… с вермахтом.

Долбаненко пролил чай на брюки. Поморщился и взглянул на деда. И поразился, насколько он изменился в лице. Холодные белесоватые глаза за вывернутыми веками с презрением смотрели на недочеловека в полицментовском бушлате. Узкие губы раскрылись в издевательской насмешке, выказывая хищный оскал стёртых зубов.

— Допил свой чаёк и не поперхнулся, унтерменш? Тогда пошли в залу, я покажу тебе кой–чего.

Сегодня Долбаненко был без пистолета. Он незаметным движением расстегнул бушлат и кожаный держак для резиновой дубинки на поясе. Дед провёл участкового в большую комнату, отделанную дубовыми панелями. Дубовыми панелями в старину укрывали стены только в кабинете первого секретаря обкома партии. А дед хвастался, что у него двери с косяками и притолоками даже подоконники с оконными переплётами были из дуба. Для безопасности он красил двери, окна и настенные панели масляной краской, чтобы не вызывать лишних вопросов у контролирующих органов.

На одной их панелей был красный крест. Эта была аптечка. Дед открыл её, просунул в боковую нишу руку почти до плеча и вытащил фотоальбом.

— Полюбуйся. Вот я в девятнадцать лет.

— Разве это форма жолнера Войска Польского?

— Угадай.

— Вермахт?

— Рядовой эсэсман.

— Но как можно из Минской области поступить на службу в СС?

— Я родился в Силезии. А вырос в той части Минской области, которая входила в Польшу. В августе 1939 я приехал на родину навестить родню. Силезия тогда была Германией.

— И ты добровольцем подался в СС после нападения Германии на Польшу?

— Ещё до нападения.

— Как? Немцы поляков считали неполноценными ублюдками, а белорусов тем более.

— Мне дал рекомендацию крайсляйтер гитлерюгенда, мой дружок ещё с сопливого детства.

Дед полистал альбом.

— А здесь я уже унтершарфюрер. После сдачи Белоруссии немцами было принято решение о создании польских частей в составе вермахта, а из добровольцев–поляков формировали «легион Белого Орла». Вступившим в легион гарантировали денежное и иное довольствие по нормам снабжения солдат вермахта. Я был инструктором. А потом меня перекинули на формирование 30‑й ваффен–гренадерской дивизия СС, ещё её называли Белорусская № 1.

— Унтершарфюрер — это капитан?

— Сержант. Может, и чуть меньше по важности, но не ниже капрала

— Зачем формировать дивизию, если близок заведомый проигрыш в войне?

— Для будущей победы.

— Над кем?

— Да над русскими же!

— Проще было тебе сдаться, дед. Рядовой состав СС и унтеров считали военнопленными, а не военными преступниками.

— Нашлись люди поумнее тебя. Организовали мне встречу с польскими партизанами. Сочинили официальную легенду моей борьбы в рядах антифашистского подполья с описанием героизма, проявленного в бою с фашистами. Никакой липы — все подписи и печати были настоящими.

— Кто же такое подписывал?

— Люди, умевшие видеть далеко за горизонтом современности. Они знали, что рано или поздно немцы, поляки, болгары и остальные славяне будут воевать в одном окопе против русских. Русских они заставили простить фашистское прошлое соседям, даже молдаванам. И разве мы не победили русских сейчас? Разве Россия не на последнем издыхании.

— Не совсем пока что, дед.

— Стрелки часов на Спасской башне Кремля показывают без пяти минут конец русской истории.

— На веру не приму, но подумаю, дед… Лучше скажи как ты оказался орденоносцем и ветераном войны

— Первого апреля вступил в Красную… тогда уже Советскую армию и дошёл с боями до самого Берлина.

— И ты ещё скажешь, что не замарался кровью расстрелянных евреев и партизан?

— Ты как себе представляешь эсэсовца, придурок! — злобно усмехнулся дед.

— А как же бдительность НКВД и СМЕРШ?

— Люди, глядевшие дальше горизонта современности, служили и там и там. А красивый ужастик про Тоньку–пулемётчицу опубликовали через двадцать лет после войны для доказательства бдительности карательных органов.

— А что было потом?

— Демобилизация, вступление в компартию, исторический факультет университета. После окончания я приступил к выполнению своего главного боевого задания — преподаванию истории в школе.

4

— Боевое задание у классной доски?

— История — самое непобедимое оружие. Кто знает историю, тот вооружен против своих врагов. Представь себе, деревенские школьники ещё долго после войны называли себя русскими. Я призван был отколоть их от русского монолита, а потом убедить, что русские искони была врагами белорусов.

— Смеёшься, дед?

— Если в сознание школьника подколодной змеёй вползёт представление, что он украинец, белорус или великоросс, то он уже не задумываясь будет стрелять в брата своего на поле боя, потому что все остальные для него — недочеловеки. Такая филигранная обработка сознания очень важна для учителя истории. Собственно, он и лепит в молодых умах историю своей выдуманной страны, которая потом генералы оформляют официально на карте боевых действий. Тут же слетается стервятниками специалисты по новейшей истории, и чья–то враждебная выдумка превращается в реальность по рассказам свежих фронтовиков и военачальников. Русский — дикий зверь, хищник, подлежащий отстрелу.