Обручи - Михаил Брыжинский

Теплая вода оказалась нелишней, трактор завелся сразу, безо всяких капризов.

Снова забежал в дом, а там посреди избы уже стояла одетая, собравшаяся Таня. Мать торопливо и бестолково бегала по дому, вытягивала то один, то другой ящик старомодного комода, всегда стоявшего, насколько помнил Володя, в углу под правым крайним окном, то кидалась к шифоньеру — подарок от колхоза на их с Таней свадьбу — начинала рыться там, доставала очередную какую-то тряпку и запихивала в сумку на полу возле Тани.

— Не надо, мама, зачем? Все ведь уже собрано, — робко сопротивлялась та, но мать, торопливо и будто спотыкаясь, повторяла одно и то же:

— Ничего, ничего… пригодится… нужно… как же так… Господи!

Он пару минут глядел на суету, царившую в доме, и не выдержал, сказал полувопросительно-полуутвердительно:

— Поехали?!

Мать засновала по дому еще быстрее, то и дело хватая что попадалось под руку и тотчас же отбрасывая. Жена обводила взглядом избу, словно уходила отсюда навеки и прощалась со всем, что в ней было. Ему надоела эта бабья растерянность и беготня. Схватил сумку и властно приказал:

— В общем, хватит, поехали!

Ступив с крыльца и провалившись в снег, Таня испуганно ойкнула. Он осторожно и неловко обнял ее и повел. Следом за ними выскочила мать, неодетая, в одной только накинутой на голову шали, проводила до трактора и, несмотря на снежную замять, стояла рядом, пока Володя подсаживал жену на гусеницу, затем, включив плафон, устраивал в кабине и залезал сам.

— Сынок, Таня, может, не поедете? Ведь экая непогодь!.. Авось, дома как-нибудь, а? — просительно сказала она. — Раньше-то и завета не было по больницам. И ничего, обходились…

Володя подумал пару секунд, поколебался и, ничего не ответив, тронул рычаг газа. Трактор рокотнул, дернулся, клюнул вверх-вниз, точно норовистый конь хотел взвиться на дыбки, и глухо залязгал гусеницами.

Двинувшись, он оглянулся назад, но из-за мрака и вьюжившего снега уже не увидел матери и не знал, что она еще долго не уходила, стояла на том же месте и все крестила рукой воздух, посылая вслед свое материнское благословение — крестное знамение, — ничем иным помочь сейчас им не могла.

Он вывел трактор на дорогу, вернее, туда, где она должна была быть. Ибо от дороги — укатанного зимнего пути — не осталось и следа, все замела вьюга. Но знал, что едет именно по зимнику: в мягкий, только что нанесенный метелью снег трактор проваливался, и под гусеницами ощущался твердый наст. Володя был уверен в этом так, точно шел пешком и чуял собственными ногами.

Миновали крайний дом деревни и выехали за околицу. Здесь, в открытом поле, буран, казалось, забесновался с еще большей силой. Свет от фар еле-еле пробивался на два-три метра вперед.

— Как ты? — спросил он жену.

— Ни-и-иче-его! — выдавила она из себя, мелко трясясь вместе с сиденьем.

Володя еще раз тронул рычаг, движок изменил тон, трактор побежал прытче. Увидеть это, конечно, было невозможно среди сплошного снежного месива — не с чем соизмерить, просто знал, что трактор пошел быстрее.

— Володя, не заблудимся? — вытрясла она из себя боязливый вопрос.

— Вот еще! Я здесь тыщу раз проезжал, — уверенным баском постарался он рассеять ее опасения, ничем не выдав, что сам только что подумал именно так же. — Даже не сомневайся. Через часок-полтора будем на месте. Выдержишь? — глянул он на жену.

Та неуверенно кивнула, и они надолго замолчали. Лишь изредка искоса поглядывал на жену и в слабом свете от щитка приборов видел, что выражение лица той не менялось, и он тоже был спокоен.

Трактор тянул ровно, двигатель работал чисто, без сбоев, под гусеницами Володя чуял твердый укатанный наст — чего же больше? Через час, самое многое — полтора подвезет жену к самым дверям роддома и сдаст из рук в руки врачам. Те свое дело сделают, как полагается. А ему останется только ждать, когда объявят, что у него родился сын. В том, что будет именно сын, Володя ничуть не сомневался. Во-первых, он хотел сына, во-вторых, и Танька не против, чтобы их первенец оказался мальчиком, да и по приметам, о которых поведала ему на ухо, выходило, что должен быть обязательно парень. Он настолько уверовал в это, что даже имя ему выбрал — Роман, Ромка. Подрастет — Роман Владимирович. Звучит, а? Так к нему, к сыну своему будущему, и обращался — уже по имени.

Иногда Таня брала его руку и прикладывала к своему животу.

— Чуешь, как ворочается?

Володя и впрямь ощущал толчки.

— Есть.

— Вот опять. Чуешь?

— Ага! — тотчас же соглашался он и ликовал. — Папку рядом чувствует. Здоровается, — наклонялся к жене и касался губами ее обнаженного живота, произносил голосом, полным нежности и удивления: — Здравствуй, сын! Слышишь меня, Рома? Ты там того… давай подрастай пока… — и оба заливались тихим, счастливым смехом, точно изрекал что-то невероятно веселое.

Хорошо было обоим сознавать, что по их желанию зародилась новая жизнь, и вот-вот появится на свет еще одна человечья душа. Радостно было и жутко. Шутка ли — новый человек явится на землю по твоей вине. Кем он будет, каким станет — за все с тебя спросится. Он твой. И ты за него первый ответчик. Во всем. Сына еще не было на свете, а Володя думал о нем с нежностью и уже ощутил ответственность за него и даже переменился, построжал к себе. Ведь он вот-вот станет отцом. Не просто Володькой Каштазовым или мужем Татьяны-агрономки будет, как раньше, а отцом. Отец — совсем другое звание.

Что там по сравнению все другие? Батя — вот это звучит! Скоро он окажется отцом великолепного сына, с которым станут большими друзьями. А как же иначе? Только так! Будет и на рыбалку брать его, и уху варить научит, и плавать, и в лес сводит — самые-самые грибные места и малинные куртинки все откроет. Подрастет — с трактором выучит управляться. Чтоб умел и пахать, и сеять, не только водить. Неважно, кем станет, потом видно окажется, но чтоб знал, на каком дереве хлеб растет и почем стоит добыть его. Обучит рубить углы и «в лапу», и «в замок», как когда-то самого дед Роман наставлял — первый на селе плотник и столяр, — в честь него и назовет сына.

Хотелось тому, чтоб и Вовка по столярной части пошел, да техника переманила, хотя мараковать по плотницкому, особенно в деревне, ни трактористу, ни электрику не помешает. Да не понарошку научит плотничать, а в настоящем деле, как дед школил, чтоб ответственность за материал да за работу свою чувствовал с первого же шага. Может, баньку новую с сыном поставят, может, хлев срубят или колодезный сруб, — да мало ли что. Всему выучит, что сам умеет.

Но это все позже, когда подрастет. А пока маленький, станет забавлять его сказками. Не раз представлял, как сын лежит в кроватке, а он рассказывает что-то. Тот слушает внимательно, даже глазенками не моргнет. И сердце сладко сжималось всякий раз, стоило только вообразить такую картину.

Его точило нетерпение, хотелось, чтобы это случилось поскорее. Он уже любил своего еще неродившегося сына.

Володя бросил взгляд на жену. Та напряженно всматривалась вперед, но в слабом свете фар было видно только, как роятся, несутся и липнут к лобовому стеклу мириады снежинок — и больше ничего. Трактор пробирался точно слепой, на ощупь. И самым чувствительным органом его были гусеницы. Володя ни на секунду не выпускал их из-под контроля: всем существом своим следил за тем, как идет, как вибрирует трактор — укатанный наст под ним или снежная целина. Несколько раз дизель уводило, но он тотчас же чуял, как правая или левая гусеница начинает скрести по-иному, мягче и, плавно отжимая рычаг, возвращал на дорогу. Пришлось сбавить скорость. Иначе можно было на каком-нибудь повороте выскочить в поле — и плутай потом всю ночь, ищи дорогу, пока солярку не сожжешь. Больше всего сейчас остерегался сбиться с пути.

«Ничего, Таня, не боись, — обратился мысленно вроде бы к жене, а на деле прибавляя уверенности себе. — Не в таких передрягах бывали. Выкарабкаемся!..»

А хорошо все-таки, что Таню направили именно в их колхоз. Попади она в другое село, кто знает, как сложилась бы его жизнь и где был бы сейчас.

Вернувшись из армии, Володька намеревался догулять с месячишко, помочь матери по хозяйству, посадить картофель на усадьбе и податься в город. Как и все. До службы сразу же после школы стал работать в колхозе трактористом, служить попал в автобат, поначалу и там сидел за рычагами, а потом сдал экзамены на водителя и шоферил на разных машинах.

Но получилось так, что его «месячишко» оказался куцым, всего двухнедельным. Как-то перед их домом остановился председательский «уазик». Он как раз навешивал новую калитку. Справившись для приличия, как, где, в каких войсках довелось служить, Пекшин, председатель колхоза, спросил напрямик:

— И как дальше полагаешь? В город, поди?

— А то нет? — вопросом ответил Володька.