Михаил Булгаков и Юрий Слезкин - Станислав Никоненко

У Слезкина в романе "Столовая гора" ("Девушка с гор") на голове одного из главных героев, Алексея Васильевича, пишущего роман, по словам Яновской, "старый женин чулок". Прототип героя - Булгаков. На этом основании Яновская делает вывод, что здесь явствует "ироническо-неприязненное" отношение автора к Булгакову (с. 299) Пытаясь подкрепить сомнительное утверждение, Яновская ссылается на А.С. Ермолинского. Последний, вспоминая о посещении Булгакова, упомянул "старый...вязаный колпак". По Яновской, это упоминание доказательство теплого - в отличие от Слезкина - отношения мемуариста к Булгакову. Увы, с характеристикой отношений Слезкина и Булгакова это никак не связано: Слезкин и Ермолинский просто обратили внимание на привычку Булгакова. Различие "колпаков" легко объясняется тем, что первый писал о 1920 г. (в 1922), а второй - о 1926 (за это время материальный достаток Булгакова несколько вырос). К тому же у Слезкина не "старый женин чулок", а "черный фельдеперсовый", обрезанный и сделанный колпаком, - изобретение уже апробированное.

Излагая историю работы Булгакова над романом "Недуг", Яновская относит начало его написания к 1918-1919 г.г. и утверждает, что на протяжении 1920 г. Булгаков к этому роману, по-видимому, не возвращался. Следом, как бы в укор: "Любопытно, что Ю. Слезкин, уехавший из Владикавказа в последних числах 1920 года, о романе "Недуг" ничего не знал, для Слезкина, сколько можно судить по его дневниковым воспоминаниям, этот замысел Булгакова возник позже - осенью 1921 года, в Москве" (с. 82). На нескольких следующих страницах Яновская стремится доказать, что исчезнувший роман все-таки существовал. Заканчивается раздел главы, посвященный этой проблеме, признанием, что "всплыло неожиданное подтверждение" - в дневнике Слезкина, который в феврале 1932 г. "написал несколько страниц о Булгакове начала 20-х годов". Прочитав эти страницы, Яновская была вынуждена признать, что "в наблюдательности Слезкину не откажешь, и память у него была прекрасная - профессиональная память беллетриста". Он свидетельствовал в дневнике, что Булгаков "читал свой роман о каком-то наркомане..." Иначе говоря, Слезкин свидетельствовал, что роман существовал и был ему известен. Именно поэтому Слезкин заслужил неожиданный комплимент. Казалось бы, исследовательница могла сказать спасибо Слезкину за то, что он подтвердил ее предположения своим свидетельством. Но не тут то было. Тут же Яновская добавляет говоря о середине 20-х годов):

"От дружбы писателей к этому времени уже ничего не осталось, литературному успеху Булгакова Слезкин тяжело завидует (что видно из дневниковых записей, да и из других архивных бумаг)."

Следует сказать, что ни одного завистливого слова в адрес Булгакова в дневнике Слезкина нет. Я прочитал его весь. За 15 лет (с 1932 по 1947). Ни одного слова об этой зависти нет ни в каких-либо других бумагах - ни в слезкинских, ни в булгаковских.

Но хватит о Яновской.

В книге В. Петелина приведены списки недоброжелателей, завистников, вообще врагов Булгакова (с. 249). Списки составлены Е.С. Булгаковой - последней женой писателя, как никто ревностно относившейся к его судьбе и людям, с которыми судьба его сводила. Хранятся списки в Отделе рукописей Библиотеки им. Ленина (ныне РГБ, там же, где хранится дневник Слезкина). Нет каких-либо упреков Слезкину по поводу его отношения к Булгакову в "Воспоминаниях" Л.Е. Белозерской-Булгаковой (М.1990г.), в "Дневнике" Е.С. Булгаковой (М.1990), в воспоминаниях С.А. Ермолинского ("Из записей разных лет". М. 1990), в "Воспоминаниях о Булгакове" (М. 1988) 34-х авторов.

Казалось бы, все ясно. Но нет. Эстафету из рук Яновской подхватывает Чудакова. В 1987 г. журнал "Москва" напечатал ее "Жизнеописание Михаила Булгакова" (No6-8). В 1988 г. книга вышла двумя изданиями. "Жизнеописание" приобрело широкую читательскую аудиторию. К сожалению, отношения Булгакова и Слезкина изображены Чудаковой в духе Яновской.

Это касается трактовки образа Алексея Васильевича из "Девушки с гор" и Ликоспастова из "Театрального романа". С той разницей, что Яновская для правдоподобности своей трактовки апеллирует к колпаку Алексея Васильевича и Булгакова. Чудакова просто говорит о "раздражении", которым якобы "вдохновлено большинство страниц, относящихся к Алексею Васильевичу" (с.226 указ.соч., изд-ва "Книга"), не утруждая себя приведением доказательств.

Яновская в свое время утверждала, что Булгаков якобы отомстил Слезкину за то, что тот избрал его прототипом Алексея Васильевича. Булгаков якобы изобразил Слезкина в сатирическом облике Ликоспастова. Однако в дневниковой записи Слезкина от 21 февраля 1932 г. при упоминании "Столовой горы" сказано: "Булгаков хвалил роман и, очевидно, искренне относился ко мне как писателю и человеку". Из этой записи следует, что Слезкин ценил мнение Булгакова. Это, во-первых. Во-вторых, если бы Булгаков говорил неискренне, и затаил злобу, чтобы выплеснуть ее через десяток лет на Слезкина, то это лишь свидетельствовало бы о его личной непорядочности, но отнюдь не о зависти Слезкина.

Чудакова преследует ту же цель, что и Яновская. Для этого и для "понижения" образа Слезкина она разговор о Ликоспастове начинает с утверждения о том, что Булгаков в жизни относился к Слезкину с меньшим вниманием и интересом, чем к приехавшему из-за границы Алексею Толстому. Ну и что? спросит читатель. Но не такова наша дама. Она делает вывод отсюда, что изображение Булгаковым Ликоспастова-Слезкина дано сатирически. Беда, однако, в том, что Чудакова чуть ниже пишет, что в "Театральном романе" А. Толстой изображен тоже сатирически.

Дамы-литературоведы, увлекшись в своем пристрастии, забыли, что в сатирическом романе сатирического писателя, каковым именовал себя Булгаков, образы - сатирические. Это вовсе не значит - обязательно уничижительные для их прообразов.

(Совсем другое дело, что реальный человек - Булгаков, Слезкин или кто-либо другой, изображенный, так или иначе, в литературном произведении, может быть недоволен автором, что случается весьма часто. Даже тогда, когда образ этого человека совсем не сатирический, но безусловно положительный. Взгляд на человека со стороны, да еще обусловленный замыслом произведения, и взгляд человека на самого себя - не одно и то же).

Примечательно, что Яновская, вероятно после критики ее статьи Файманом, в книге уже не распространяется о Слезкине-Ликоспастове, а лишь упоминает о том, что "Юрий Слезкин послужил прототипом для Ликоспастова", да и то лишь в сноске (с.88). Кстати, ни Яновская, ни Чудакова никак не объясняют, на чем основана связь Слезкин-Ликоспастов. Может быть, для литературоведов это общеизвестный и очевидный факт, но читатель вправе заинтересоваться.

(Дело в том, что нет ничего общего между внешним, психологическим и моральным обликом Слезкина и Ликоспастова. При таком "теоретическом" подходе любого человека можно считать прототипом любого персонажа).

Пошла Чудакова вслед за Яновской, подхватив выдумку о "зависти" Слезкина к литературному успеху Булгакова. Как и Яновская, для доказательства этого она не обращается к "архивным бумагам" Слезкина или Булгакова, да и к каким-либо другим, исключая одну, о которой пойдет речь позже. В отличие от Яновской, Чудакова не ограничивается голословным заявлением. Она пытается подготовить к нему исподволь, создавая схему "напряженности" отношений Слезкина и Булгакова с самого начала их знакомства. Владикавказский период их отношений благодаря наличию булгаковских "Записок на манжетах" не дает простора для подобного утверждения. Московский период первой половины 20-х г.г., казалось бы, самый дружеский, и никакие "бумаги" или изданные воспоминания не ставят это под сомнение. Однако есть, оказывается, устные свидетель "напряженности": первая жена Булгакова - Татьяна Николаевна. Точность воспроизведения ее слов Чудаковой, если они вообще произносились, вызывает большое сомнение. Во-первых, потому, что Татьяна Николаевна прекрасно относилась к семье Слезкиных, а после ухода от нее Булгакова семья эта всячески ее привечала (что подтверждают устные свидетельства вдовы Слезкина Ольги Константиновны, сына Слезкина Льва Юрьевича и бывшей домработницы Слезкиных Полины Максимовны Тюриной, с которыми я неоднократно беседовал). Во-вторых, сообщаемое - минимум информации и на уровне сплетен, а это никак не вяжется с обликом и манерой говорить Татьяны Николаевны. В-третьих, потому, что не подлежит проверке (Татьяна Николаевна умерла в 1987 г.).

Как добывалось требуемое - через сопротивление Татьяны Николаевны, заявлявшей, что она все забыла, и давшей Булгакову клятву ничего о прошлом, с ним связанным, никому и никогда не рассказывать, - можно видеть из книги Яновской, в этом признающейся. Татьяне Николаевне предлагался не ею придуманный текст с наводящими вопросами. На что от 80-летней женщины следовал (следовал ли?) ответ: "Это так и было". "С ней, - пишет Яновская, - можно было разговаривать молча" (с.35,46-48). Книга Чудаковой вышла на год позже - после смерти Татьяны Николаевны. И тут появилось то, чего в книге Яновской нет, о чем она то ли не спросила, то ли умолчала.