Практически нормальная жизнь (ЛП) - Триш Доллер

– Чарли? – Я делаю шаг в его сторону; странное ощущение радости заполняет грудь, словно пена во взболтанной бутылке газировки, потому что мой друг здесь, во Флориде, а это значит, что он не…

– Трэвис? – окликает мама. – С кем ты говоришь?

… умер.

Сводит живот, глаза обжигает от слез, которые так и не проливаются. Чарли не может оказаться в Форт-Майерс, потому что его убили в Афганистане, а я стою посреди оживленного отдела выдачи багажа, разговаривая вслух… с пустым местом. Все счастье ускользает, снова оставляя меня пустым.

 – Ты в порядке? – Мама дотрагивается до моего рукава.

Я шумно выдыхаю, и вру:

– Да, в порядке. 

– Поверить не могу, как ты изменился, – говорит она, опять меня обнимая. Я всегда был высоким, но за последний год вырос еще сантиметров на пять. К тому же раньше носил волосы длиной почти до плеч (мама постоянно ворчала, чтобы я подстригся). – Ты такой красавец.

Моя сумка вываливается на конвейер, и я с облегчением иду за ней, увиливая от беседы. Подхватив сумку, закидываю ее на плечо, подняв маленькое облако пыли вокруг себя. Афганистан последовал за мной до дома.

– С возвращением, морпех. – Ко мне подходит пожилой мужчина. Закатанные рукава его рубашки обнажают татуировку на предплечье в виде эмблемы корпуса морской пехоты: орел, глобус и морской якорь. Что показывает мне – он принадлежит братству. – Semper Fi [Всегда верен].

– Всегда, сэр. – Пожимаю ему руку.

Мужчина похлопывает меня по локтю, затем отпускает.

– Благослови тебя Бог, сынок.

В машине мама болтает без умолку, в основном о школе. Она работает секретарем в моей старой школе, поэтому думает, будто ей известны все сплетни. Мне все равно кто с кем встречается, или кого из учителей уволят в следующем году, или что у футбольной команды выдался неудачный сезон, но если позволю ей говорить, то самому не придется.

Дом с момента моего отъезда ничуть не изменился, даже мамина керамическая лягушка, стоящая у парадных порожек, на месте. Мама хранит под ней запасные ключи на случай, если кто-нибудь забудет свои. Все мои друзья знают про этот ключ, однако пользовалась им только Пэйдж. Она приезжала посреди ночи и пробиралась ко мне в комнату. Интересно, с Райаном она теперь так же делает?

Мама провожает меня к моей спальне, словно я не помню дорогу. Открывает дверь. Как и в остальных частях дома, все выглядит так, будто время тут остановилось. Серая краска? На месте. Подходящий по цвету плед на кровати? На месте. Концертные постеры, беспорядочно расклеенные по стенам, чтобы скрыть сомнительную работу декоратора? На месте. Помятая фотография со мной и Пэйдж на выпускном, прикрепленная к углу зеркала? На месте. Даже книга, лежащая на прикроватной тумбочке, та же самая, которую я читал перед отъездом. От всего этого становится… жутко.

– Я ничего не меняла, – говорит мама, когда я бросаю сумку на пол. – Чтобы обстановка была привычная. Как дома. 

Я не говорю ей, что совершенно не чувствую себя как дома. Беру фото, сминаю в кулаке и выбрасываю в мусорную корзину.

– Почему бы тебе не отдохнуть? – предлагает она. – Поспи. Я позову тебя, когда папа и Рай вернутся.

Когда она уходит, падаю на кровать. Это единственная вещь, которой я очень рад. Матрас мягкий, плед чистый – без подобной роскоши мне приходилось жить с момента отъезда в тренировочный лагерь для новобранцев. Вытягиваюсь, лежа на спине, закрываю глаза; мои сапоги свисают с края кровати. Я не могу улечься комфортно. Переворачиваюсь на бок, пробую снова. Потом на живот. Скидываю сапоги, поддев пятки носками. Наконец, хватаю подушку и ложусь на пол, утягивая одеяло с собой. Я спал на верхней койке скрипучей металлической двухъярусной кровати в казарме в Пэррис Айленд, в спальном мешке в Кэмп-Бастионе, пока мы ждали отправки на миссию – однажды в феврале температура упала настолько, что мне пришлось делить спальный мешок с Чарли. Учитывая все перечисленное, толстый ковер достаточно удобен, поэтому я быстро засыпаю.

Я иду по дороге в Марджа. Мы часто пересекали эту дорогу во время патрулирования. Чарли и я впереди, Мосс позади меня. Вокруг холодно, пусто и тихо, если не считать шороха наших подошв и отзвуков молитвы, которую мы слышим каждое утро. Скоро улица оживет, люди потянутся в мечеть, купаться в канале или на работу в поля. Хотя в данный момент никого не видно.

Волосы у меня на затылке встают дыбом, я знаю, что-то произойдет. Останавливаюсь, пытаюсь предупредить Мосса и Чарли, но из моего рта не выходит ни звука. Пытаюсь сигнализировать руками, но не могу их поднять. Хочу побежать назад, остановить парней, но ноги не двигаются, несмотря на все мои попытки. Я беспомощно смотрю, как Чарли наступает на нажимную крышку мины. Бум! Его поглощает облако пыли. Из бомбы, спрятанной у корней дерева, вылетает шрапнель. Чарли падает на грязную дорогу, и не шевелится. Мои конечности размораживаются, я медленно подхожу к его телу. Мир сдвигается, и вот уже я лежу на спине, боль пронизывает меня, словно сам наступил на мину, а не Чарли. Открываю глаза, вижу над собой лицо. Афганский мальчик, которого я не раз встречал прежде, улыбается, пока его образ рассеивается.

Я подскакиваю, распахиваю глаза; тело в полной боевой готовности, однако мозг до сих пор находится на грани между сном и бодрствованием. Мать трясет меня. Мои руки сжимаются вокруг ее запястий до тех пор, пока она не вскрикивает от боли.

– Трэвис, перестань!

Мгновенно ее отпускаю и просто сижу, моргая; пульс зашкаливает. Я немного дрожу. Мама проводит ладонью по моему лбу, как делала, когда я был маленьким и меня лихорадило.

– Это всего лишь плохой сон. Забудь. Это не по-настоящему.

Я уже полностью проснулся и знаю, что она права. Это не по-настоящему. Данный кошмар – мозаика из моих худших страхов. Но мое воображение укутывает себя в это одеяло ужаса каждый раз, когда я засыпаю. Мне не удавалось проспать больше двух часов вот уже несколько недель. 

Когда сердце замедляется до нормального ритма, вижу, как мама растирает запястья. Я мог сломать ей руки.

– Прости, что сделал тебе больно. Я не хотел.

– Все в порядке. – Она печально смотрит на меня. – Как бы я хотела избавить тебя от того, что тревожит твои сны. 

Вот только прошлое не сотрешь. Я сам выбрал для себя такую жизнь.

У меня не было благородных причин записаться в морпехоту. Я сделал это не для того, чтобы защищать свободу Америки, меня не побудила террористическая атака 11 сентября. В то время я учился в средней школе, и для меня не существовало ничего важнее звонков, оповещающих о конце уроков.