Дело о старинном портрете - Катерина Врублевская

Не будь Лазарь Петрович Рамзин моим отцом, которого я нежно люблю и почитаю, я сказала бы, что он весьма достойный человек, адвокат, член судейской коллегии, обладатель широких взглядов и солидного капитала, нажитого собственным искусством и красноречием. Уложение о наказаниях знает как собственные пять пальцев — меня всегда восхищали его память и умение толковать законы. Росту высокого, я в него уродилась, собой хорош, могуч, владелец роскошных усов и бархатного баритона. Живет один после того, как я вышла замуж и переехала к Владимиру Гавриловичу. Дом и без меня содержится хорошо, хозяйством ведают экономка Вера, она же горничная, и камердинер. Там же проживает секретарь отца, поскольку по службе господин Рамзин принимает на дому. Лазарь Петрович — специалист по уголовным делам, он умеет убеждать и берется за самые сложные дела.

Papa рано остался вдовцом: матушка умерла в родах, так что я ее никогда в жизни не видела. Лазарь Петрович более в брак не вступал, хотя (надеюсь, что мне, уже вдове, позволительно иметь собственное мнение по этому вопросу) остался большим охотником до особ женского пола, на которых изливал весь нерастраченный в супружеской жизни пыл. Но чего у него не отнять — от своих метресс Лазарь Петрович требовал быть со мной приветливыми и ни в чем мне не перечить. В детстве я пользовалась его особым благодушием, и как же я изводила несчастных! Иногда я даже корю себя за такое недостойное поведение в младые годы.

С ранних лет отец дал мне чрезмерную свободу. Родители хотели мальчика, а родилась я. Сызмальства ко мне были приставлены няньки, мамки, бонны да гувернантки, которые мне и шагу не давали ступить. Но при том отец часто брал меня с собой, чему я вовсе не противилась, совсем наоборот — в охотку ездила верхом, причем в мужском седле, играла в лаун-теннис, модную спортивную игру, привезенную из Европы, а также, когда удавалось, не вылезала из приемной Лазаря Петровича.

Ведь это было так интересно! Я с детства крутилась у отца в кабинете, ловила каждое слово, даже захотела поступить на высшие женские курсы — не для чего иного, как для того, чтобы стать судебным медиком и помогать отцу в работе! Отец всячески поощрял мои затеи и только посмеивался: «Полинушка, кто ж тебя замуж возьмет, такую начитанную? Разве что какой-нибудь книжник…»

Это сейчас я понимаю, чего может понабраться юная благовоспитанная особа в приемной у адвоката по уголовному праву. Кого только там не встретишь! А тогда я ничего этого не осознавала и была рада предоставляемой мне свободе. Отец, занятый своими делами, не обращал на сей факт никакого внимания, пока однажды не приехала старая тетка Мария Игнатьевна и не устроила ему самый настоящий выговор. Я называла ее старой козой (да-да, она была так похожа, только без бубенца!) и полагала себя совершенно правой. Мария Игнатьевна считала, что негоже барышне слушать про убийства и блуд, а также присутствовать при составлении речей, оправдывающих сии противоправные действия.

После ее отъезда меня стали усиленно готовить к поступлению в N-ский институт, где я вскоре и очутилась, к великой своей печали и вящему облегчению престарелой родственницы…

— Что случилось? — спросила я, когда отец подошел ко мне.

— Тебя так долго не было дома! Я дважды посылал к тебе горничную с поручением, но ты так и не возвратилась. Поэтому я отправился на поиски. Разве можно столько сидеть на солнце?

— Не волнуйся, ничего со мной не случится. Кстати, который час?

Уже два часа пополудни. Ты ничего не ела. И бледная. — Отец с тревогой пощупал мне лоб. — Может, вернешься, приляжешь? Или пойдем ко мне. Я прикажу Вере заварить тебе валерианового корня.

— Спасибо, papa, я в полном порядке. Немного еще посижу и вернусь домой. Все чудесно, ты воспитал меня разумной барышней.

— Ладно, — согласился отец. — Все же не сиди на солнце и возвращайся домой. А я в консисторию. Пришел запрос от товарища прокурора по поводу моего подзащитного, так что мне необходимо отлучиться. Надеюсь, благочинный долго не задержит. Иди домой, детка, и не скучай.

Уходя, отец потрепал меня по щеке словно маленькую. Я заметила в его глазах тревогу, но он, как опытный адвокат, прекрасно умел себя держать. Лазарь Петрович знал, что мне пришлось пережить этой зимой, я ничего от отца не скрывала.

После возвращения в марте из Москвы, где волею рока мне пришлось быть замешанной в череду убийств, совершенных в занесенном снегом особняке, я долгое время оттаивала душой, стараясь изгнать из памяти страшные картины 2. Чтобы выйти из состояния апатии и безволия, нужно было что-то поменять в жизни. Нет ничего лучше, чем изменить обстановку в доме, и я решила приобрести новую мебель для малой гостиной.

В деньгах у меня недостатка не было — покойная тетушка оставила мне достаточно, чтобы я ни в чем не нуждалась, и я жила на проценты с капитала, помещенного в Общество взаимного кредита Санкт-Петербургского уездного земства. Иногда позволяла себе через свою банковскую контору играть на бирже дивидендными бумагами, но всегда действовала осторожно и не гналась за большой прибылью…

Солнце стало припекать, расшалилась мигрень, и я стала подумывать, не принять ли мне «капли датского короля», которые всегда у меня с собой в сумочке, — не люблю зависеть от недомоганий. Разумеется, отец прав, нужно было возвращаться домой. Но как же мне не хотелось вновь оказаться одной в четырех стенах! В парке смеялись люди, играли дети, по водной глади заросшего тиной пруда плавали лебеди. А что дома? Дома я одна, наедине с воспоминаниями, в тусклых комнатах, обставленных мебелью, приобретенной еще родителями покойного супруга…

Владимир Гаврилович мало интересовался домом, ведь он многие месяцы проводил в экспедициях, а я набивала синяки на боках, ударяясь об острые углы допотопных комодов. Задыхаясь среди ампирных стульев с львиными лапами вместо ножек и подлокотниками в виде крылатых грифонов, я вознамерилась полностью изменить стиль малой гостиной. Мне хотелось нового, воздушного, неповторимого, чтобы душе было светло и просторно. Обставить дом для меня было равносильно изменению чего-то в себе самой, в своей судьбе, но, к моему великому огорчению, ничего путного из этой затеи не выходило. N-ские торговцы мебелью предлагали только лишь набившие оскомину комоды с лепниной из левкаса, козетки палисандрового дерева с выгнутыми спинками да горки с золочеными карнизами.

Отчаявшись что-либо изменить в интерьере, я сидела как-то у себя в малой гостиной и предавалась горьким раздумьям. Такой и застал меня отец, вернувшись из присутствия.

— Полинушка, что ты в темноте сидишь, да в таком разобранном виде? — спросил отец, усаживаясь на ту самую ненавистную козетку.

— Ax, papa, — ответила я, — хочу гостиную поменять, а торговцы как сговорились: несут образцы, словно я купчиха какая или барыня в салопе. Все у них вычурно, аляповато, тяжело… Сплошная лепнина, позолота, все скрюченное — ни одной прямой линии. Келью царевны Софьи в Новодевичьем монастыре такой мебелью обставлять, а не гостиную конца нынешнего столетия. Мне света хочется, простора, papa. Взяла бы и отодрала эти портьеры, чтобы духу их тут не было! Одна пыль от них. У меня горло перехватывает, когда я возле зашторенного окна стою. На дворе солнце, свет, радость, а я словно…

— …царевна Софья в Новодевичьем монастыре, — подхватил Лазарь Петрович и звонко рассмеялся.

— Верно!

— Это называется клаустрофобия, дочка, — ответил мне умный отец, любивший между делом щегольнуть латинским словечком. — Как ты понимаешь, боязнь замкнутого пространства. Такое у тебя навязчивое представление, говоря по-русски.

— Откуда? — удивилась я.

— После того ужаса, что ты пережила в заснеженном замке, подле мертвых тел и убийцы, бродившего по дому, вполне понятно, что тебе хочется простора и воздуха. Любой другой человек давно бы просыпался по ночам с криками и в холодном поту, но ты у меня молодец!

Мне были понятны неуклюжие попытки отца узнать о моем нервическом состоянии, поэтому я ответила как можно беспечнее:

— Надо же, а мне просто казалось, что хандрю. То-то гулять постоянно хочется, горизонт видеть. Пройдет.

Не сомневаюсь, что пройдет. Но скоро ли? Не нравится мне, что ты одна. Владимир умер, пора тебе о новом замужестве подумать. Сколько можно оплакивать Авилова? Он был мне другом, но ты-то мне дочь!

— Мне и так хорошо, papa, а вот найду достойного человека, тогда и поговорим.

Лазарь Петрович с видимым усилием встал со злосчастной козетки.

— Собирайся, — почти приказным тоном сказал он мне. — Еще вчера думал свести тебя в «Эрмитаж», но сегодня бери выше. Поедем к Жан-Полю, отметим победу. Я выиграл дело купца Крашенинова о покупке им поддельных аккредитивов. Мошенника приговорили к лишению всех особенных прав и преимуществ и отдали в исправительное арестантское отделение на год, а купец на радостях отстегнул мне приличную премию из возвращенных ему денег. Так что поехали кутить!