Параболы (Стихотворения 1921-1922) - Михаил Кузмин

Коль со стихами сладу нет.

1922

445

А. Радловой

Серым тянутся тени роем,

В дверь стучат нежеланно гости,

Шепчут: "Плотью какой покроем

Мы прозрачные наши кости?

В вихре бледном - темно и глухо,

Вздрогнут трупы при трубном зове...

Кто вдохнет в нас дыханье духа?

Кто нагонит горячей крови? "

Вот кровь; - она моя и настоящая!

И семя, и любовь - они не призрачны.

Безглазое я вам дарую зрение

И жизнь живую и неистощимую.

Слепое племя, вам дано приблизиться,

Давно истлевшие и нерожденные,

Идите, даже не существовавшие,

Без родины, без века, без названия.

Все страны, все года,

Мужчины, женщины,

Старцы и дети,

Прославленные и неизвестные,

Македонский герой,

Гимназист, даже не застрелившийся,

Люди с метриками,

С прочным местом на кладбище,

И легкие эмбрионы,

Причудливая мозговых частиц

Поросль...

И русский мальчик,

Что в Угличе зарезан,

Ты, Митенька,

Живи, расти и бегай!

Выпейте священной крови!

Новый "Живоносный Источник" - сердце,

Живое, не метафорическое сердце,

По всем законам Беговой анатомии созданное,

Каждым ударом свой конец приближающее,

Дающее,

Берущее,

Пьющее,

Напояющее,

Жертва и жертвоприноситель,

Умирающий воскреситель,

Чуда чудотворец чающий,

Таинственное, божественное,

Слабое, родное, простейшее

Сердце!

Июнь 1922

446. КОЛОДЕЦ

В степи ковылиной

Забыты истоки,

Томится малиной

Напрасно закат.

В бесплодных покосах

Забродит ребенок,

Ореховый посох

Прострет, златоокий,

Ручьится уж тонок

Живительный клад.

Клокочет глубоко

И пенье, и плески,

В живом перелеске

Апрельский раскат.

И чудесней Божьих молний,

Сухую грудь мнимых неродиц

Подземным молоком полнит

Любви артезианский колодец.

Май 1922

447

Шелестом желтого шелка,

Венерина аниса (медь - ей металл) волною,

искрой розоватой,

радужным колесом,

двойника поступью,

арф бурными струнами,

ласковым,

словно телефонной вуалью пониженным,

голосом,

синей в спине льдиной

("пить! пить!" пилит)

твоими глазами,

янтарным на солнце пропеллером

и розой (не забуду!) розой!

реет,

мечется,

шепчет,

пророчит,

неуловимая,

слепая...

Сплю, ем,

хожу, целую...

ни времени,

ни дня,

ни часа

(разве ты - зубной врач?)

неизвестно.

Муза, муза!

Золотое перо

(не фазанье, видишь, не фазанье)

обронено.

Раздробленное - один лишь Бог цел!

Безумное - отъемлет ум Дух!

Непонятное - летучий Сфинкс - взор!

Целительное - зеркальных сфер звук!

Муза! Муза!

- Я - не муза, я - орешина,

Посошок я вещий, отрочий.

Я и днем, и легкой полночью

К золотой ладье привешена.

Медоносной вьюсь я мушкою,

Пеленой стелюсь я снежною.

И не кличь летунью нежную

Ни женой ты, ни подружкою.

Обернись - и я соседкою.

Любишь? сердце сладко плавится,

И плывет, ликует, славится,

Распростясь с постылой клеткою.

Май 1922

448

Поля, полольщица, поли!

Дева, полотнища полощи!

Изида, Озириса ищи!

Пламень, плевелы пепели!

Ты, мельница, стучи, стучи,

Перемели в муку мечи!

Жница ли, подземная ль царица

В лунном Ниле собирает рожь?

У плотин пора остановиться,

Руку затонувшую найдешь,

А плечо в другом поймаешь месте,

Уши в третьем... Спину и бедро...

Но всего трудней найти невесте

Залежей живительных ядро.

Изида, Озириса ищи!

Дева, полотнища полощи!

Куски раздробленные вместе слагает

(Адонис, Адонис загробных высот!)

Душа-ворожея божественно знает,

Что медом наполнен оплаканный сот.

И бродит, и водит серебряным бреднем...

Все яви во сне мои, сны наяву!

Но сердце, Психея, найдешь ты последним,

И в грудь мою вложишь, и я оживу.

Пламень, плевелы пепели!

Поля, полольщица, поли!

В раздробленьи умирает,

Целым тело оживает...

Как Изида, ночью бродим,

По частям его находим,

Опаляем, омываем,

Сердце новое влагаем.

Ты, мельница, стучи, стучи,

Перемели в муку мечи!

В теле умрет - живет!

Что не живет - живет!

Радугой сфер живет!

Зеркалом солнц живет!

Богом святым живет!

Плотью иной живет

Целостной жизни плод!

1922

II. ПЕСНИ О ДУШЕ

449

По черной радуге мушиного крыла

Бессмертье щедрое душа моя открыла.

Напрасно кружится немолчная пчела,

От праздничных молитв меня не отучила.

Медлительно плыву от плавней влажных снов.

Родные пастбища впервые вижу снова,

И прежний ветерок пленителен и нов.

Сквозь сумрачный узор сине яснит основа.

В слезах расплавился злаченый небосклон,

Выздоровления не вычерпано лоно.

Средь небывалых рощ сияет Геликон

И нежной розой зорь аврорится икона!

1922

450

Вот барышня под белою березой,

Не барышня, а панна золотая,

Бирюзовато тянет шелковинку.

Но задремала, крестики считая,

С колен скользнула на траву ширинка,

Заголубела недошитой розой.

Заносчиво, как молодой гусарик,

Что кунтушом в мазурке размахался,

Нагой Амур широкими крылами

В ленивом меде неба распластался,

Остановись, душа моя, над нами,

И по ресницам спящую ударил.

Как встрепенулась, как захлопотала!

Шелка, шитье, ширинку - все хватает,

А в золотом зрачке зарделась слава,

И пятки розоватые мелькают.

И вдруг на полотне - пожар и травы,

Корабль и конница, залив и залы,

Я думал: "Вышьешь о своем коханном!"

Она в ответ: "Во всем - его дыханье!

От ласки милого я пробудилась

И принялась за Божье вышиванье,

Но и во сне о нем же сердце билось

О мальчике минутном и желанном".

1921

451

Врезанные в песок заливы

кривы

и плоски;

с неба ускакала закатная конница,

ивы,

березки

тощи.

Бежит, бежит, бежит

девочка вдоль рощи:

то наклонится,

то выгнется,

словно мяч бросая;

треплется голубая

ленточка, дрожит,

а сама босая.

Глаза - птичьи,

на висках кисточкой румянец...

Померанец

желтеет в осеннем величьи...

Скоро ночь-схимница

махнет манатьей на море,

совсем не античной.

Дело не в мраморе,

не в трубе зычной,

во вдовьей пазухе,

материнской утробе,

теплой могиле.

Просили

обе:

внучка и бабушка

(она - добрая,

старая, все знает)

зорьке ясной подождать,

до лесочка добежать,

но курочка-рябушка

улетела,

в лугах потемнело...

"Домой!"

кричат за рекой.

Девочка все бежит, бежит,

глупая.

Пробежала полсотни лет,

а конца нет.

Сердце еле бьется.

Наверху в темноте поется

сладко-пленительно,

утешительно:

- Тирли-тирлинда! я - Психея.

Тирли-то-то, тирли-то-то.

Я пестрых крыльев не имею,

но не поймал меня никто!

Тирли-то-то!

Полно бегать, мышонок мой!

Из-за реки уж кричат: "Домой!"

1921

452. ЛЮБОВЬ

Любовь, о подружка тела,

Ты жаворонком взлетела,

И благостна, и смела,

Что Божеская стрела.

Теперь только песня льется,

Все вьется вокруг колодца.

Кто раз увидал Отца,

Тот радостен до конца.

Сонливые тени глуше...

Восторгом острятся уши,

И к телу летит душа,

Жасмином небес дыша.

1922

453. АРИАДНА

У платана тень прохладна,

Тесны терема князей,

Ариадна, Ариадна,

Уплывает твой Тезей!

Лепесток летит миндальный,

Цепко крепнет деревцо.

Опускай покров венчальный

На зардевшее лицо!

Не жалей весны желанной,

Не гонись за пухом верб:

Все ясней в заре туманной

Золотеет вещий серп.

Чередою плод за цветом,

Синий пурпур кружит вниз,

И, увенчан вечным светом,

Ждет невесты Дионис.

1921

454

Стеклянно сердце и стеклянна грудь,

Звенят от каждого прикосновенья,

Но, строгий сторож, осторожен будь;

Подземная да не проступит муть

За это блещущее огражденье.

Сплетенье жил, теченье тайных вен,

Движение частиц, любовь и сила,

Прилив, отлив, таинственный обмен,

Весь жалостный состав - благословен:

В нем наша суть искала и любила.

О звездах, облаке, траве, о вас

Гадаю из поющего колодца,

Но в сладостно-непоправимый час

К стеклу прихлынет сердце - и алмаз

Пронзительным сияньем разольется.

1922

III. МОРСКИЕ ИДИЛЛИИ

455. ЭЛЕГИЯ ТРИСТАНА

Седого моря соленый дух,

За мысом зеленый закат потух,

Тризной Тристану поет пастух

О, сердце! Оле-олайе!

Ивы плакучей пух!

Родимая яблоня далека.

Розово спит чужая река...

Ни птицы, ни облака, ни ветерка...