Рассказы - Чарльз Буковски

— Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.

— Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.

— Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.

— Утомляет, ты прав, всё утомляет.

Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по–прежнему пялились. Она до сих пор была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.

Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем какие–то тайны. Когда находилась какая–нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо — только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе и ближе друг к другу. Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел — уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.

— Черт побери, женщина, — сказал я, лежа на кровати, — черт тебя побери, что ты натворила?

— Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе что, больше не нравлюсь? Я по–прежнему красивая?

Я затащил ее на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась:

— Некоторые мужики платят мне десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Червонец я оставляю себе. Очень смешно.

— Да, — сказал я. — Просто уписяться… Кэсс, сука, я же тебя люблю… Хватит уничтожать себя; ты — самая живая женщина из всех, кого я встречал.

Мы снова поцеловались. Кэсс плакала, не издавая ни звука. Я чувствовал ее слезы. Эти длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.

Утром Кэсс готовила завтрак. Казалась она довольно спокойной и счастливой. Она пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец, она подошла и потрясла меня за плечо:

— Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды и иди наслаждаться пиршеством!

В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях, передавая другу одинокую бутылку. Кружились чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70–80 сидели на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной им мужьями, давным–давно не выдержавшими гонки и глупости выживания. Для всего тут в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти ни о чем не разговаривали. Хорошо было просто быть вместе. Я купил пару бутербродов, чипсов и чего–то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы проспали часик. Почему–то это казалось лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, мы поехали обратно ко мне, и я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:

— Нет.

Я отвез ее обратно в бар, купил ей выпить и вышел. На следующий день нашел себе работу фасовщиком на фабрике, и весь остаток недели ходил на работу. Я слишком уставал, чтобы сильно шляться по окрестностям, но в ту пятницу в бар на Западной Окраине поехал. Сел и стал ждать Кэсс. Шли часы. Когда я надрался уже довольно сильно, бармен мне сказал:

— Мне жаль, что так с твоей девчонкой вышло.

— Что вышло? — не понял я.

— Прости. Ты что, не знал?

— Нет.

— Самоубийство. Вчера похоронили.

— Похоронили? — переспросил я. Казалось, она войдет в любой момент. Как же ее может больше не быть?

— Сестры и похоронили.

— Самоубийство? А не мог бы ты мне сказать, как?

— Горло перерезала.

— Понятно. Налей–ка мне еще.

Я пил до самого закрытия. Кэсс, самая красивая из 5 сестер, самая красивая в городе. Мне удалось доехать до своей квартиры, и я не переставал думать: я должен был заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее «нет». Все в ней говорило, что я ей не безразличен. Я просто был слишком небрежен, слишком ленив, слишком черств. Я заслуживаю и ее смерти, и своей. Собака я. Нет, зачем собак обижать? Я встал, отыскал бутылку вина и глубоко глотнул из горла. Кэсс, самая красивая девушка в городе, — умерла в 20 лет.

Снаружи кто–то давил на клаксон своей машины. Очень громко и настойчиво. Я поставил бутылку на пол и заорал в окно:

— ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ, ТЫ, ПАДЛА, ЗАТКНИСЬ!

Ночь продолжала наступать, и с этим я поделать ничего не мог.

БИФШТЕКС ИЗ ЗВЕЗДНОЙ ПЫЛИ

Удача моя снова скисла, и я в то время слишком нервничал от чрезмерного пития; шары дикие, сил нет; слишком паршиво всё, чтоб ходить искать обычного перестоя, какой–нибудь оттяжной работенки типа экспедитора или кладовщика, поэтому я пошел на мясокомбинат, захожу прямо в контору.

— А я тебя раньше нигде не видел? — спрашивает мужик.

— Не-а, — соврал я.

Я там уже был года 2 или 3 назад, прошел всю бумажную мутотень, сдал анализы и так далее, и они повели меня вниз по лестнице, 4 пролета вниз, и там становилось все холоднее и холоднее, а полы покрывала пленка крови, зеленые полы, зеленые стены. мне объяснили, что нужно делать, — нажимать кнопку, и тогда через дыру в стене раздается грохот, будто защитники на поле столкнулись, или слон в капкан попал, и оно выползает — что–то дохлое, причем его много, кровавое, и он мне показал: берешь и кидаешь на грузовик, а потом опять кнопку нажимаешь, и выползает другой, а потом ушел. только он скрылся, я снял с себя робу, каску, сапоги (на 3 размера меньше выдали), поднялся по лестнице и свалил оттуда. а теперь вот вернулся — снова застрял.

— Староват ты для такой работы.

— Хочу немного подкачаться, мне нужна тяжелая работа, хорошая трудная работа, соврал я.

— А справишься?

— Сплошные мускулы. я раньше на ринге дрался, с самыми лучшими.

— Вот как?

— Ага.

— Ммм, по лицу видать. должно быть, круто приходилось.

Да что там лицо. у меня были быстрые руки. и до сих пор быстрые. надо было хоть что–то ловить, чтоб хорошо смотрелось.

— Я слежу за боксом. что–то твоего имени не припоминаю.

— Я под другим дрался — Пацан Звездная Пыль.

— Пацан Звездная Пыль? Не помню я Пацана Звездную Пыль.

— Я дрался в Южной Америке, в Африке, в Европе, на островах. в глуши, в общем. поэтому у меня в трудовой такие пробелы — не люблю писать «боксер», потому что люди думают, я или шучу, или вру. просто оставляю пробелы и ну его на хер.

— Ладно, приходи на медкомиссию. в 9:30 завтра утром, определим тебя на работу. говоришь, потяжелее хочешь?

— Ну, если у вас что–нибудь другое есть…

— Нет, сейчас нету. знаешь, тебе на вид уже полтинник. прямо не знаю, правильно ли я поступаю. нам тут не нравится, когда такие люди, как ты, наше время тратят.

— Я не люди — я Пацан Звездная Пыль.

— Ладно, пацан, рассмеялся он, РАБОТУ мы тебе дадим!

Мне не понравилось, как он это сказал.

2 дня спустя я через проходную вошел в деревянный сарай, где показал какому–то старику свой квиток, на котором стояло мое имя: Генри Чарльз Буковски–мл., и он отправил меня к погрузочной платформе — я должен был найти там Турмана. Я пошел. на деревянной скамейке сидели в ряд мужики — они посмотрели на меня так, будто я гомосексуалист или инвалид в коляске.

Я же взглянул на них с тем, что в моем воображении было легким презрением, и протянул со своей самой лучшей трущобной интонацией:

— Где тут Турман? мне сказали его найти.

Кто–то показал.

— Турман?

— Ну?

— Я у вас работаю.

— Да?

— Да.

Он посмотрел на меня.

— А сапоги где?

— Сапоги? Нету, — ответил я.

Он сунул руку под лавку и протянул мне пару. пару старых жестких задубевших сапог. Я их натянул. та же самая история: на 3 размера меньше. пальцы у меня расплющились и согнулись.

Затем он вручил мне окровавленную робу и жестяную каску. я стоял перед ним, пока он закуривал или, как сказали бы англичане, зажигал сигарету. он выкинул спичку спокойным и мужским росчерком руки.

— Пошли.

Там сидели одни негры, и когда я подошел, они на меня посмотрели так, будто все они — черные мусульмане. во мне почти шесть футов росту, они же все были выше меня, а если и не выше, то в 2–3 раза шире.

— Чарли! завопил Турман.

— Чарли, — подумал я. — Чарли, совсем как я, это славно.

Под каской я уже весь вспотел.

— Дай ему РАБОТУ!!

Господи боже мой, о господи ты ж боже мой, во что превратятся милые и легкие вечера? почему такого не случается с Уолтером Уинчеллом(1), верующим в Американский Путь? я ли не был самым блестящим студентом на курсе Антропологии? что же произошло?