Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос

Сильнее всего Китай напоминает мне Америку эпохи ее трансформации, названную Марком Твеном и Чарльзом Д. Уорнером “позолоченным веком”: тогда у каждого человека была своя собственная мечта. США после Гражданской войны начали выплавлять больше стали, чем Великобритания, Германия и Франция вместе взятые. В 50-х годах XIX века в Америке насчитывалось менее двух десятков миллионеров. К 1900 году их стало 40 тысяч. Некоторые из них были горды и самоуверенны, как Джеймс Гордон Беннет, купивший в Монте-Карло ресторан, где ему отказали в месте у окна. Рост Америки, как и Китая, сопровождался грандиозными аферами. “Наш способ ведения дел, – говорил железнодорожный магнат Чарльз Ф. Адамс-младший, внук и правнук президентов, – основан на обмане, хитрости и воровстве”. Фрэнсис Скотт Фицджеральд рассказал историю о Джеймсе Гэтце из Северной Дакоты, который бросился в новый мир в тщетной надежде найти любовь и богатство. Глядя на растущие китайские города, я думал о Нью-Йорке Гэтсби – так, “будто видишь его впервые, будто он впервые безрассудно обещает тебе все тайное и все прекрасное, что только есть в мире”[2].

Китай начала XXI века заключает в себе две вселенные: мировую сверхдержаву и самый могущественный на планете авторитарный режим. Иногда я проводил утро в компании нувориша, а вечер – вместе с диссидентом, находящимся под домашним арестом. Было соблазнительно счесть их олицетворением нового и старого Китая, персонификацией изолированных друг от друга сфер экономики и политики, но в конце концов я решил, что Китай все-таки един, а контраст обусловлен обстоятельствами.

Эта книга – о противоречиях авторитарного начала и движения к новому. Сорок лет назад китайский народ почти не имел доступа к богатству, истине и вере, которых его лишили политика и нищета. У людей не было возможности заняться бизнесом или воплотить свои желания, не было сил сопротивляться пропаганде и цензуре, не было морали, кроме партийной. Получив все это, они захотели большего. Китайцы самостоятельно стали решать, где им работать, путешествовать, на ком жениться. Партия сделала неуверенные шаги к признанию этих завоеваний. Но желание аппаратчиков определять не только то, как управлять государством, но и, например, сколько зубов проводник поезда должен обнажать при улыбке, явно противостоит буйству жизни. Чем дольше я жил в Китае, тем сильнее чувствовал, что народ опережает политическую систему. Партия спровоцировала величайший рост человеческого потенциала в истории – и породила, возможно, величайшую угрозу своему существованию.

Это документальная книга. Восемь лет в Китае я встречался с людьми устремленными, пробивающими себе дорогу из одной реальности в другую отнюдь не только экономически: это же касалось политики, идей, религии. Я познакомился со многими из них, когда писал для “Чикаго трибьюн”, а после для журнала “Нью-Йоркер”. Для американского корреспондента было большим искушением позавидовать тому, в чем Китай силен, и осудить все остальное. Но я старался показать китайцев такими, какими они сами себя видят.

На китайскую историю XXI века нередко смотрят под углом соревнования между Востоком и Западом, между государственным капитализмом и свободным рынком. Но на передний план выступает другое: битва за право определять, что такое Китай. Чтобы понять эту страну, нужно не просто измерять яркость и теплоту, но и видеть источник всего этого – людей преображенного Китая.

Часть I

Богатство

Глава 1

Освобожденные

Шестнадцатое мая 1979 года. Маленький островок у побережья континентального Китая. При свете Луны двадцатишестилетний армейский капитан, пробравшись сквозь сосновый лес, направился к кромке воды. Он двигался настолько тихо, насколько мог: если его схватили бы, он погиб.

Линь Чжэнгуй был образцовым офицером, одним из самых известных молодых военных Тайваня. Уже три десятилетия остров сопротивлялся коммунистам, захватившим Китай, и капитан Линь был символом этого сопротивления: блестящим студентом, оставившим мирную жизнь ради армии. Это было столь необычным решением, что будущий президент Тайваня посчитал себя обязанным пожать Линю руку. Фотографию напечатали все газеты, и молодой человек стал лицом ‘‘священного контрнаступления” – проекта возвращения континентального Китая под контроль тайваньского правительства.

Капитан (рост – почти метр восемьдесят, хорошая выправка, широкий плоский нос и торчащие уши) получил назначение на самый важный участок фронта: островок Куэмой (в Китае известный как Цзиньмэнь) всего в полутора километрах от каменистого берега континентального Китая. Однако у капитана Линя имелся секрет – настолько опасный, что он не решился открыть его даже жене, которая осталась дома с их сыном и была беременна вторым ребенком. Линь ощутил, как меняется ход истории: после тридцати лет потрясений Китай стал привлекателен для тайваньцев, желавших воссоединения страны. Однако солдат, пытающихся дезертировать на материк, расстреливали на месте. Побеги стали редки. Но Линь слышал зов. Близилось время перемен. Капитан верил, что Китай – и он сам – будет процветать.

В темноте он нашел песчаную тропу вниз, на берег, с заминированного склона. Ветер качал изогнутые сосны. Вода, днем выглядевшая зеленым кристаллом, сейчас казалась бесконечной темной волнующейся массой. Волны встречали длинные металлические копья, установленные для защиты от десанта.

Перед тем как выйти из-под тени деревьев к кромке воды, капитан снял ботинки. Теперь он был готов – отказаться от сослуживцев, семьи, от своего имени.

Почти все, пытавшиеся пересечь пролив, направлялись в другую сторону – с континента на Тайвань. В 1979 году Китайская Народная Республика была очень негостеприимным местом.

В XIX–XX веках Китай (в XVIII веке располагавший третью мирового капитала, с городами столь же богатыми, как английские или голландские) был разорен иноземными вторжениями и гражданской войной. В 1949 году к власти пришли коммунисты, и партия провела земельную реформу, сведя семейные хозяйства в колхозы и перебив миллионы бывших землевладельцев и тех, кого сочли врагами. В 1958 году Мао, решивший за пятнадцать лет догнать и перегнать Великобританию, объявил о необходимости “большого скачка”. Некоторые советники объясняли ему, что это невозможно, но он игнорировал и унижал их: глава технического комитета, не выдержав оскорблений, выбросился из окна. Пропаганда трубила о фантастических (“спутниковых”) урожаях, но лозунги не помогали, начался голод, а жалобщиков могли пытать или даже убить. Людям не разрешали искать пропитания вне родных мест. Большой скачок обернулся голодом, погубившим 30–45 миллионов человек – больше, чем Первая мировая война. Ко времени побега Линя в КНР страна стала беднее даже Северной Кореи. Доход на душу населения равнялся трети показателя африканских государств, лежащих южнее Сахары.

К тому моменту семидесятипятилетний Дэн Сяопин возглавлял Китай менее полугода. Он был прямолинейным человеком, дважды отстраненным Мао от власти и дважды реабилитированным. Позднее партийные историки приписали успех страны лично ему, но Дэн понимал ограниченность своих знаний в вопросах экономики. Самым ловким его ходом стал союз с Чэнь Юнем, партийным патриархом, который настолько скептически относился к Западу, что готовился к реформам, читая ленинский “Империализм как высшая стадия капитализма”, и молодым лидером Чжао Цзыяном, чьи усилия по искоренению бедности породили крестьянскую поговорку: “Хочешь есть – ищи Цзыяна”.

Перемены пришли снизу. Жители деревни Сяоган из-за политических авантюр обнищали настолько, что забросили землю и приготовились попрошайничать. Восемнадцать смельчаков поделили заброшенные участки между собой и начали работать, продавая излишки на рынке и получая прибыль. Они условились держать все в тайне и защищать семьи друг друга в случае ареста.

В следующем году “заговорщики” заработали в двадцать раз больше, чем получали прежде. Когда эксперимент открылся, некоторые партийные функционеры обвинили их в “подрыве основ социализма”, но руководители поумнее позволили продолжать, и со временем примеру этих восемнадцати последовали восемьсот миллионов крестьян по всему континентальному Китаю. “Поветрие” самостоятельного хозяйствования распространилось так быстро, что крестьяне сравнили его с заразой в курятнике: “Когда у одной семьи заболевает курица, болезнь подхватывает вся деревня. Когда подхватывает одна деревня, болеет вся округа”.

Лидеры Китая постоянно конфликтовали между собой, но сочетание харизмы Дэна, нежелания Чэня торопиться и компетентности Чжао оказалось удивительно успешным. Построенная ими модель просуществовала десятилетия: в рамках “экономики птичьей клетки”, как назвал ее Чэнь Юнь, рынок мог процветать, но оставался под контролем. В годы своей революционной молодости нынешние патриархи наблюдали истребление землевладельцев, захват фабрик и организацию народных коммун. Теперь они сами отказывались от завоеваний революции, разрешая частное предпринимательство и открывая окно в мир, даже если, по выражению Дэна, при этом в дом попадают комары и мухи. У реформ не было аналогов. Стратегия, сформулированная Чэнем, заключалась в том, чтобы не терять контроль над ситуацией: “Переходить реку, нащупывая каждый камень”. (Эту фразу, конечно, приписали Дэну.)