Погоня за двойником. Хроники затомиса - Александр Беляев

– Может, не надо ему сразу говорить, Анатолий Яковлевич? – Тревожно зашептала медсестра. – Может это для него шоком будет, и он снова это… заснет?

– Ничего, ничего, – весело ответил врач, – легкий психологический шок ему сейчас даже полезен, это его сознание слегка растормозит. А насчет «заснет» – не беспокойтесь, в литературе описано, что они после летаргии еще долго обычным сном заснуть не могут. Так что бессонница на ближайшие дни и месяцы ему обеспечена. Вы, молодой человек, – сказал врач, внимательно глядя в глаза Андрея, – проспали десять лет с лишнем.

– Лет?!

– Да-да, именно лет, я не оговорился, – добавил Анатолий Яковлевич, потирая руки (историю болезни он положил на тумбочку Андрея), – читаем, – он снова взял историю Андрея и открыл первую страницу. – Вас привезли в первое неврологическое отделение больницы имени Боткина 20 февраля 1975 года. Сейчас вы находитесь в реанимационном боксе той же больницы, и на дворе 21 июля 1985 года. Так что вы, молодой человек, можно сказать, местная достопримечательность, ископаемое, мастодонт, музейный экспонат, так сказать! На вас посмотреть каждый день студентов водят. Такая продолжительная летаргия, можно сказать, анабиоз – редчайший случай. Сердце раз в полминуты бьется, дыхание и того реже – прямо таки, кадавр – труп, в переводе с латыни, только не разлагается и в питании нуждается. Ну, естественно, сами вы кушать не могли, приходилось вам через трубочку и через капельницу питательные жидкие смеси вводить.

Андрей потрогал трубочку, торчащую из носа.

– Так вот, значит, зачем трубка, – сказал он уже более уверенно и отчетливо. – А впрочем я и сам догадывался, зачем она вставлена, я, похоже, когда-то медицину изучал….

– До того, как вы заснули, вы были студентом Первого медицинского института, наш коллега, так сказать. К сожалению, ваш академический отпуск несколько затянулся, так что не исключено, что с вашим восстановлением в институте могут быть проблемы, не знаю, какие там сейчас порядки.

– Так, сколько же мне лет? – Упавшим голосом спросил Андрей. Я, когда очнулся, мальчиком десятилетним себя ощущал, а потом понял, что нет, вроде, не мальчик….

– Да, какой мальчик, тридцать лет вам, – сказал врач, глянув в историю болезни. – Так сказать, мужчина в самом расцвете сил, как Карлсон, который живет на крыше. Припоминаете такого героя? – Доктор снова внимательно глянул в глаза Андрею, словно пытался оценить, достаточно ли тот включился в привычные имена и образы.

– Прекрасно помню, – ответил Андрей, в памяти которого тут же всплыли детали истории о Карлсоне, описанной в бессмертном произведении Астрид Линдгрен. – Все, что вы мне говорите, я прекрасно понимаю и, похоже, достаточно хорошо могу ориентироваться во внешнем мире. У меня – другая проблема, помимо общей слабости, естественно. Я совершенно забыл события моей жизни. Я даже своего лица не помню, и отца с матерью.

– Ну, такое вполне может быть, – развел врач руками, – думаю, вскоре вы все вспомните, когда мать свою увидите, домой вернетесь, встретите своих родных, близких. Вы же не проснулись полным идиотом, и быстро восстанавливаете ассоциативные связи, когда слышите знакомые слова и понятия. Ваше сознание столько лет находилось в пассивном состоянии, что такая утрата памяти вполне естественна. Очевидно, все события, находившиеся на уровне коры до приключившегося с вами несчастья, опустились глубоко в подкорку, и их нужно снова на поверхность сознания вытаскивать. Как только возникнут знакомые ассоциации, вы все вспомните. Ведь часто так бывает, что мы забываем какие-то события в нашей жизни, но как только появляются ассоциации, связанные с этим событием, все вспоминается. Так что не беспокойтесь, не перегружайте мозг, все вернется в свое время. Вот только вставать вам пока рановато, ваша мышечная система атрофировалась за эти годы, так что ходить придется учиться заново, и разумеется, в сопровождении медперсонала. Но не переживайте, думаю, что все быстро восстановится, и тогда, через пару недель, мы выпишемся, вы и так тут слишком долго занимали больничную койку. А пока отдыхайте, скоро сюда зайдет психолог и немного с вами побеседует, мы же позвоним вашей маме, сообщим ей радостную весть. Если все будет нормально, скоро переведем вас в общую палату в неврологическое отделение. – Доктор ободряюще потрепал Андрея по плечу, и они с медсестрой оставили Андрея в одиночестве.

Через час пришел врач реаниматолог (Анатолий Яковлевич, как выяснил Андрей, был заведующим реанимационного отделения), осмотрел Андрея и вынул из носа зонд для питания. Затем медсестра принесла завтрак – жидкую овсянку и стакан слабенького чая, и Андрей – правда вначале не без труда – самостоятельно поел впервые за десять лет. Позже, в течение дня приходили разные врачи, посмотреть на местный экспонат, задавали Андрею всякие вопросы, щупали пульс, делали кардиограмму и энцефалограмму, сообщили, что работа сердца и биоэлектрическая активность мозга в пределах нормы, правда несколько преобладают Тэта-волны, но ничего удивительного, после стольких лет летаргического сна.

В довершение медсестра его побрила, и Андрей попросил принести зеркало, чтобы вспомнить свою внешность. В первый момент на него глянул незнакомый молодой человек с красивым, но сильно исхудавшим лицом и желтоватой пергаментной кожей, но вскоре он стал припоминать детали своей внешности, и был приятно удивлен, что не особенно постарел за эти десять лет. И еще он вдруг вспомнил, как стоит напротив зеркала и дотрагивается пальцем до его поверхности, а затем, по мере отведения руки, из зеркала появляется его двойник, и начинает вести самостоятельное существование. При этом, хотя картинка выглядела достаточно неправдоподобной, держалась полная уверенность, что все это он наблюдал воочию, и подобное невозможное явление его тогда ничуть не удивляло.

«Нет», – подумал Андрей, – «все же, наверное, крыша слегка съехала. Где это видано, чтобы отражение из зеркала выходило? Не могло такого быть»!

В этот момент дверь палаты распахнулась, и в бокс вбежала незнакомая, пожилая женщина с заплаканным лицом. Она бросилась к Андрею, сжала его лицо ладонями и начала целовать в веки, щеки, лоб. Затем сильно прижала его голову к груди, и как-то по-стариковски запричитала:

– Господи, Андрюшенька, сынок, очнулся! Уж не верила, что снова глаза твои ясные увижу! Каждый день в больницу к тебе еду и думаю: «Сейчас скажут, что сердце остановилось, и тебя в морг отвезли». Я и к телефону-то со страхом – особенно первое время – подходила, думала, сейчас скажут, что ты умер…. И так десять лет! Я за это время совсем извелась, состарилась раньше срока…. Ну, скажи, скажи что-нибудь! – Добавила она, видя, что Андрей ее явно не узнает.

– Здравствуй, мама, – смущенно пробормотал Андрей. Он вглядывался в это заплаканное лицо, с темными мешками под глазами, и ему вспоминалось другое, гораздо моложе и привлекательнее, с редкими морщинами и другой прической, и в его памяти воскресал образ той, которую он звал своей мамой, которую всегда очень любил, но стеснялся своих чувств, с которой был сдержан, а в последние несколько лет весьма холоден. Одна за другой, словно свечи от руки лакея в гостиной прошлого века, в его памяти всплывали бесчисленные сценки из его детства, отрочества и юности, в которых фигурировала эта, в его воспоминаниях молодая, а теперь сильно состарившаяся и подурневшая женщина.

Вот мама, облаченная в одежды Деда Мороза (тогда им не узнанная) вытаскивает из красного мешка с блестящими, вырезанными из фольги звездами огромного плюшевого мишку (впоследствии этот мишка становится его любимой игрушкой), и говорит смешным басом: «Слышал я в нашем лесу, что этот мальчик, совсем уже большой, а до сих пор молоко из бутылочки пьет. Стыдно, Андрюша, все дети в твоем возрасте уже давно молоко из кружечки пьют, а ты – все, как маленький! Обещай мне, что завтра же вы с мамой эту бутылочку за забор забросите, и ты начнешь молоко вот из этой кружечки пить». И с этими словами ряженая мама достает фаянсовую кружку с разноцветными цветочками. А Андрей стоит посреди комнаты, силится не зареветь, и думает, какой это мерзкий старикашка, и откуда он знает тот постыдный факт из его биографии, что ему уже пять лет, а он до сих пор пьет молоко только из специальной градуированной бутылочки с выдавленными цифрами.

А вот они с мамой сидят, обнявшись на мягкой софе, и мама рассказывает ему импровизированную историю немецкого ефрейтора Пука на советско-германском фронте. В памяти Андрея всплывает ее озорной голос, напевающий от имени этого многострадального ефрейтора, который постоянно мается животом, накладывает в штаны по любому поводу, и вообще – редкий трус и идиот, разухабистую песню про таинственного Мальбрука, который собрался в поход, но так же, как ефрейтор, занедужил животом, и в конце концов помер от поноса. Заканчивается же эта песня тем, что Его жена Елена