Сваджо - Афаг Масуд

Неожиданно колдовство вьющегося вокруг него непонятного говора разом исчезло...

- Да все мы там... - сказал по-русски кто-то совсем рядом, и вдруг Гулам Гусейнли понял, что этот напоминающий молитву говор - ни что иное, как русский язык, который он слышит день и ночь и на котором и сам хорошо ли, плохо ли изъясняется...

И теперь сквозь это невнятное, таинственное бормотание стали отчетливо различаться простые русские фразы. И хотя от этого напряжение вроде бы спало, но облако неизвестного аромата, казалось, еще плотней сжало его... И тогда Гулам Гусейнли вдруг отчетливо услышал все русские слова, произносимые в этом огромном зале... Как будто все заговорили одновременно...

...Нервы в последнее время совсем расшатались... - подумал Гулам Гусейнли и, достав платок, снова вытер выступивший на лице пот.

Чтобы взять себя в руки и собраться с мыслями, он опять уставился в потолок...

Потолок был того же зелено-голубого цвета, что и много лет назад.

Прищурившись, Гулам Гусейнли разглядывал старинные миниатюры, украшающие самый центр и углы потолка.

...Потолок был полон людьми... Узкоглазые, с белыми чалмами на головах, они стояли рядом или друг напротив друга и смотрели вниз...

Поправив очки, Гулам Гусейнли перевел взгляд на стены. Они тоже были украшены такими же зелено-голубыми миниатюрами.

...Странен был сюжет этих миниатюр...

Эти узкоглазые люди в белых чалмах, словно на зарядке, стояли, чуть наклонившись, один за другим и, протягивая руки, словно прося подаяния, смотрели на лежавшего чуть ниже раненного оленя со стрелой в груди.

...Что это означает?.. Кто эти люди?.. Почему они так тянут руки и чего просят?..

И на других миниатюрах были те же маленькие узкоглазые люди в чалмах. Они то сидели так же в ряд, то были верхом на конях... Но каждый раз их руки были одинаково вытянуты вперед.

...И тут Гулам Гусейнли вспомнил, что еще много лет назад, в студенческие годы, он видел эти же миниатюры в этом же музее.

Но, удивительно - тогда они были скульптурами... Ему даже вспомнилось, как одну из них он обходил вокруг, чтобы рассмотреть ее с разных точек... И еще он точно помнил, что тогда в руках этих узкоглазых людей были стрелы.

...Зал постепенно заполнялся, гул голосов становился все громче. Мужчины в клетчатых пиджаках, с тростями в руках, беспокойно расхаживали по залу, пыхтя трубками. Каждого вошедшего встречали, как человека, потерянного много лет назад и вот теперь вновь обретенного, растроганно, со сдерживаемым волнением, проявить которое им мешает воспитание...

Женщины с косами, уперев руки в бока и ритмично постукивая каблуками по мраморному полу. Казалось, они с трудом сдерживают желание раскинуть руки в стороны и пуститься в пляс...

Что-то назревает... - подумал Гулам Гусейнли и опять почувствовал, как сильней забилось сердце. - ...Это все подготовка к чему-то... начало чего... Как же он до сих пор не понял этого?.. В этом старинном очаге культуры что-то должно произойти. Эти люди, нашедшие здесь приют, это некое подобие секты собрались не на обычный творческий вечер. Творческий вечер - только предлог...

Гулам Гусейнли попытался представить себе, что могут здесь сделать члены этой тайной секты, и у него от волнения потемнело в глазах.

...Он встал и оглянулся. Никто не обратил на него внимания...

Но только он собрался двинуться к выходу, как увидел в дверях бледное лицо Биткина с охапкой огромных букетов в руках внимательно оглядывающего собрание...

Скромной походкой под аплодисменты собравшихся Биткин вошел в зал, раздавая букеты встречающим его женщинам. Его сопровождали несколько светловолосых людей в черных костюмах.

Биткин опять был в черных очах. Он сел в приготовленное для него большое бордовое кресло с высокой спинкой, закинул ногу за ногу и из-под темных стекол очков посмотрел в зал.

Гуламу Гусейнли вдруг показалось, что взгляд Биткина устремлен не на кого-нибудь, а именно на него. Словно поэт старается понять именно его реакцию.

Гулам Гусейнли огляделся. Лица присутствующих были бледны от волнения. Казалось, они ждут только мгновения, когда можно будет выплеснуть скопившуюся в их душах печаль, страдание, зарыдать, выплюнуть душащий их комок в горле. И это мгновение было совсем близко... Это Гулам Гусейнли понял, когда стоявшие вдоль стен студенты вдруг по чьей-то команде хором запели какой-то русский романс...

Гулам Гусейнли не заметил, как эти студенты успели отложить букеты, которые держали раньше, и переодеться. Выстроившись в ряд, будто в очереди, они пели, обратив лица в сторону Биткина.

И под это пение некоторые в зале украдкой утирали слезы, те же, кто не мог сдержать плача, сидели, опустив головы.

Окончив петь, студенты схватили цветы и стали разбрасывать их по залу.

Один цветок упал у самых ног Гулама Гусейнли. Это был удивительный полевой цветок с мелкими желтыми лепестками, напоминающими кучку жемчужин. Таких цветов Гулам Гусейнли не видел ни в одном из цветочных магазинов города. Но несомненным было и то, что выращен он где-то здесь... Судя по свежести лепестков, их поразительной нежности, сомнительно, чтобы его могли привезти откуда-то издалека, - думал Гулам Гусейнли.

Он представил себе желтый луг, усеянный такими же невысокими цветами, и ему опять стало не по себе...

Представшая его глазам картина была нездешней. Этот желтый луг был где-то здесь, но в то же время на совершенно иной, чужой земле.

И вновь Гулам Гусейнли почувствовал странный озноб.

...Сидевший рядом с Биткином невысокий мужчина с густыми бровями подошел к микрофону. Он сказал несколько слов о творчестве Биткина, о взаимосвязанности национальных культур, а потом объявил вечер открытым.

Ведущий говорил на русском языке, его лицо напоминало яркие, румяные лица нефтяников, которые изображали в шестидесятые годы на полотнах на современную тему.

Наверное, такие картины висят и в залах на верхних этажах этого музея... подумал Гулам Гусейнли.

Слушая выступающего, он смотрел на висящие позади Биткина портреты поэтов средних веков. Лица всех поэтов были одинаковы, они отличались только цветом чалмы и костюмов...

...К микрофону вышла одна из женщин с косой. Она начала читать на русском языке стихотворение, посвященное Биткину, и при этом ее полное тело дрожало от волнения.

Гулам Гусейнли с изумлением заметил, как Биткин дрожащими от волнения руками полез в карман, достал сигареты и зажигалку, непослушными пальцами с трудом смог вытащить сигарету из пачки и прикурить...

...Что все это означает?.. Кто эта женщина?.. Что связывает Биткина поэта, посвятившего все свое творчество своему народу и родине, - с этой дородной русской женщиной, похожей на доярку из российской глубинки?.. - Все более нервничая, подумал Гулам Гусейнли.

...Закончив говорить, растроганная женщина села на место и спрятала лицо в ладонях.

Наверное, плачет... - взволнованно подумал Гулам Гусейнли.

...Биткин тоже был растроган, он, опустив голову, глубоко затягивался сигаретой, словно хотел спрятаться за клубами дыма.

Потом слово взял психиатр. По-еврейски картавя, он говорил о наметившемся в последние годы расслоении общества, о разобщенности людей, о невозможности единого сообщества людей из разных миров, о существовании в этом мире множества миров... К концу речи и на его глаза почему-то навернулись слезы, голос задрожал...

Может, Биткин собирается покинуть родину и навсегда уехать куда-то далеко?!. - думал Гулам Гусейнли, с трудом ворочая пересохшим от волнения языком.

...Потом вдруг Биткин снял черные очки и, протирая стекла платком, посмотрел своими маленькими глазками на Гулама Гусейнли, и сердце того оборвалось - он впервые увидел глаза, которые Биткин до сих пор тщательно прятал за черными стеклами...

Эти по-птичьи маленькие полные печали глаза совершенно не вязались с его большим безжизненным лицом, желтыми от курения редкими зубами, хорошо знакомой Гуламу Гусейнли холодной плавностью речи...

Такую печаль он видел только в глазах дельфинов, да и то по телевизору, в документальном фильме, снятом французским путешественником.

Биткин несколько мгновений по-дельфиньи смотрел на него, потом снова надел очки и, казалось, погрузился в глубину черных вод...

...После психиатра к микрофону вышел невысокий, похожий на борца крепыш и густым оперным голосом запел грустный романс, написанный на стихи Биткина.

Романс был на русском языке...

...Когда Гулам Гусейнли оказался на улице, погода посвежела. Смеркалось. Поднявшийся ветер куда-то сдул толпившихся перед музеем людей.

Подняв воротник пальто, Гулам Гусейнли поспешил подальше от этого страшного музея, от атмосферы таинственного собрания, соучастником которого он стал. Он перешел на другую сторону улицы и зашагал к остановке.

Сомнений не было: организатором этого загадочного вечера было какое-то общество или партия... - думал Гулам Гусейнли. - Судя по букве "А" в слове СВАДЖО, это, возможно, какая-то ассоциация.