На гонках в Ле-Мане - Луи Бодуэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Еду, — сказал Сен-Жюст и положил трубку.
III
Пьер бросил взгляд в окно. Черные тучи покрывали небо. «Наверняка будет дождь», — подумал он, покачав головой.
Его «Кава» находилась в гараже газеты, но комбинезон и сапоги дома. Он торопливо прикинул: «Поехать переодеться — это потерять час».
Сен-Жюст хоть и обожал мотоспорт, но хорошо знал, что значительная часть привлекательности теряется, когда на тебя обрушиваются потоки воды и нет соответствующей одежды. В какую-то минуту он подумал взять редакционную машину. Но, поскольку для этого требовалось разрешение Гонина, а он не хотел посвящать его в это дело, по крайней мере пока, он отказался от этой мысли. Он уже было героически решился в пользу «Кавы», когда вошла Лоретта.
— Привет, — бросил он. — Твоя машина здесь?
— Да, а что?
— Ты можешь одолжить ее до вечера?
— Что происходит? — спросила она насмешливо. — Твое чудовище сломалось?
— Нет, но будет ливень, а я должен быть в Шартре через час. Моя «Кава» здесь, но комбинезон дома.
Не отвечая, она открыла сумку и бросила ему ключи, потом уточнила:
— Как ты знаешь, документы в машине. Сен-Жюст улыбнулся ей своей самой ослепительной улыбкой и посмотрел на часы:
— Я вернусь в семь. Если нет других дел, жди меня. Я приглашу тебя на ужин и расскажу, зачем ездил в Шартр. Где твоя железка?
— На стоянке напротив газеты. Не забудь залить бензин.
Счастливый и довольный, Пьер направился на стоянку, не обращая внимания на надвигавшийся дождь. У него было предчувствие, что телефонный звонок из Шартра был тем знамением, с которого начнется успех его рубрики.
И он вспомнил, как Раймон Эстев предложил ему рубрику «Сен-Жюст требует справедливости». Разумеется, это был результат удачного карточного хода, но в то же время и справедливая награда за его принципиальность и настойчивость. Он вспоминал себя два месяца назад, когда весна начинала согревать Париж, решившего со всем этим покончить...
Садясь за руль машины Лоретты, он заметил на заднем сиденье платок, который подарил ей на день рождения, и на миг отвлекся от своих воспоминаний.
Взяв платок, он улыбнулся и подумал, что Лоретта, право же, девчонка «экстра».
Она была светловолосой, красивой и умной. Она любила свою профессию журналистки не меньше, чем он. Не признаваясь друг другу в любви, быть может стесняясь показаться романтичными и старомодными, они отлично понимали друг друга. Они жили в разных кварталах и виделись лишь если действительно хотели того.
Пьер положил на место платок и включил мотор — это была купленная по случаю «Гордини», которую он уговорил ее приобрести. Пьер подумал, что придет день, когда он предложит Лоретте выйти за него замуж. Она наверняка будет хорошей подругой. Пока что он радовался, что Лоретта работает у него в рубрике, а не в «женской странице». Она была слишком простой и слишком честной, чтобы чувствовать себя в своей тарелке в этом мире моды, где было полно снобов и карьеристов.
А потом, то и дело застревая в пробках по дороге к воротам Сен-Клу, он возвратился мыслями к тому дню, когда объявил о своей отставке Эстеву.
IV
Директор «Суар» был его дядей. Дядей, который считал его своим сыном, с тех пор как в возрасте десяти лет дорожная катастрофа сделала Пьера сиротой.
Конечно, это позволяло ему говорить вслух то, что другие думали про себя. Говорить, например, что у «Суар», как вообще у большинства крупных газет, не хватает энергии, чтобы разоблачать несправедливость и комбинации аферистов и политиканов.
И когда Эстев слегка посмеивался над тем, что он называл «донкихотством Пьера», тот отвечал:
— Именно потому, что я твой племянник, я должен реагировать, а не покачиваться потихоньку в удобной люльке папенькиных сынков.
И вот два месяца назад, приобретя пятилетний полезный опыт работы в газете и после многих бесполезных «донкихотских» выходок в кабинете Эстева, Пьер решил подать в отставку.
Он воспользовался уик-эндом в Менкуре — очаровательной деревушке в долине Шеврёз, где его дядя возвел роскошную резиденцию, чтоб сообщить ему свое великое решение.
Пьер вспомнил эту сцену так живо, что забыл даже проклинать уличные пробки, из-за которых двигался черепашьим шагом.
В ту субботу после обеда, когда гости наконец уехали, он сказал Эстеву:
— Раймон, прежде чем пойти спать, я хотел бы поговорить с тобой минутку в твоем кабинете.
Еще не было полуночи, и Эстев был в прекрасном настроении. Слегка заинтригованный, он кивнул головой и пригласил Пьера в свой кабинет.
— Виски? — спросил дядя, усаживаясь в кресло.
— С удовольствием, — ответил Сен-Жюст, доставая из бара бутылку и стаканы.
Эстев был гигантом, спокойным, неразговорчивым и медлительным. Его походка и жесты были тяжеловесны в противовес его поразительно живому уму. Пьер, который хорошо знал дядю, опасался этой живости и в то же время восхищался ею.
Эстев взял стакан с виски, который подал ему племянник, выпил глоток, вздохнул и заметил:
— Чудесный.
— Чудесный, — подтвердил Сен-Жюст, которого немного смущало спокойствие дяди.
Эстев молчал, словно весь поглощенный дегустацией своего виски. Молчание становилось тягостным. Нарушил его Эстев:
— Ты хотел поговорить со мной?
— Да, я хотел предложить тебе мою отставку.
Пустив этот пробный шар, Пьер стал ждать результатов, но они не последовали.
— Правда?—только и сказал Эстев.
Его лицо не изменило выражения, и Пьер вспомнил, что он был очень силен в покере. Он решил, что дядя старается выиграть время, чтобы найти возражение, и окончательно укрепился в этом мнении, когда Эстев спросил его, не повышая голоса:
— Можно узнать причину?
Не желая того, Сен-Жюст попался в западню. Вопрос уколол его, словно бандерилья, и он пустился в один из своих монологов, которые его дядя знал наизусть. Эстев не мешал ему говорить, продолжая размышлять. Когда Пьер перевел дыхание, дядя спросил с вежливым любопытством:
— Ну и что ты намерен делать?
— У меня есть друзья, которые купили парусник. Как и мне, им надоела дурацкая жизнь в странах, которые называют себя цивилизованными. Они отправляются в кругосветное путешествие, а я буду летописцем этого путешествия. Вернувшись, напишу настоящую книгу.
Сен-Жюст прочел во взгляде Эстева иронию. Он подумал, что плохо защищал свою точку зрения, но теперь, когда он все сказал, оставалось только ждать ответа.
По-прежнему, не повышая голоса, неторопливо допив стакан, его дядя сказал:
— Ты останешься в газете, и я даже объясню тебе почему.
Слегка удивленный, Пьер посчитал нужным иронически улыбнуться и ответить Эстеву:
— Да, мне было бы интересно это знать?
— Вот уже некоторое время, как я понял, что в газете плохо используются твои достоинства и твои недостатки. Как выражаются боксеры, ты «драчун», и мне не нравится, что твой динамизм сникает. У меня возникла мысль, которой я хотел поделиться с тобой завтра утром на прогулке. Но ты поторопил события, и я изложу тебе мои планы сейчас.
V
— По примеру правительства, которое создало пост «посредника», чтобы смягчить отношения между Администрацией с большой буквы и всеми теми, кто на нее жалуется, я решил, припоминая твои обличающие речи, что «Суар» может поступить так же и что в качестве «посредника» ты самое подходящее лицо.
Это предложение и удивило и обрадовало Пьера: он вспомнил, что даже голос его слегка дрожал, когда он спросил:
— И как ты представляешь себе мои функции?
— Ты мне часто говорил, что большая популярная газета должна, в частности, защищать своих читателей против несправедливости, должна быть эдаким рупором народного гласа, чтоб его слышали те, кто правит нами, и чтоб это влияло на их решения. Если хочешь ты мог бы стать рупором всех жертв несправедливости или нападок, которые слишком слабы или бедны, чтобы к ним прислушивались. Это новая рубрика. Я даже нашел ей название, используя твое имя, которое так удачно звучит. Она могла бы называться «Сен-Жюст требует справедливости» [1].
Ты сможешь использовать Риотта, твоего лучшего друга, и Лоретту Паскье, которая, не сомневаюсь, будет в восторге работать с тобой. Что ты на это скажешь? — И, уверенный, что выиграл, Эстев добавил: — Таким образом, ты имеешь все козыри, чтобы меньше чем через год стать знаменитым журналистом.
Пьер припомнил, что эта последняя фраза дала ему возможность ответить так, чтобы не создавалось впечатления, будто он уступил первому же натиску.
Он согласился, что предложение весьма интересное, подчеркнув, однако, что ему совершенно безразлично, быть знаменитым или нет.