Ночь огня - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Это было очевидно – я не прибыл в незнакомую страну, я приземлился в обещание.

2

Я никогда не просыпаюсь сразу целиком; какие-то части меня еще вязнут во сне. Мой мозг буксует, коснеет, не зная, где находится; тело движется с трудом; слов не хватает, памяти тоже. Мое имя и то порой забывается… Я выныриваю из каждой ночи, точно утопленник, выброшенный на берег в час отлива. Я даже не знаю, сколько времени остаюсь этой пустой формой, сознанием, констатирующим, что оно существует, еще лишенным содержимого. Потом моя личность медленно, даже лениво возвращается в своем ритме, точно влага, растекающаяся по промокашке, и наступает момент, когда я осознаю, что снова стал собой.

И этот день в отеле «Отель» не стал исключением из правила, превращающего меня каждое утро в потерпевшего кораблекрушение.

Будто бы полившись в комнату, когда я открыл глаза, свет поразил меня. Какая сила! Мои пальцы выключили звонок будильника. Глаза обежали оштукатуренные стены, на которых плясали тени от занавески, колеблемой легким ветерком у окна. Где я спал? Новые звуки врывались снаружи: приглушенные голоса с влажным выговором, кошачьи свадьбы, пронзительным мяуканьем перекрывавшие рев мотоциклов.

Где?

Над моей подушкой роились мухи. Любопытная, назойливая шпионская эскадрилья кружила надо мной, точно впервые видела француза.

Алжир… Таманрассет… Поездка с Жераром…

Я вздохнул, с радостью обнаружив себя у врат пустыни и дня.

Что-то, однако, сбивало меня с толку. Но что?

Загудел клаксон, и я понял несуразность: здесь не было гула, характерного для любого города. Никакого движения на улицах. Шум машины я различал так же отчетливо, как в чистом поле. Обычно в городском хаосе за звуками не слышно тишины; здесь же на фоне тишины вырисовывались звуки. Таманрассет, эта равнина, где век назад виднелся лишь колодец да шатры кочевников, сохранил свое достоинство редкого города.

Кровь снова циркулировала под моей кожей, и я ощутил боль в ногах, руках, шее. Всю ночь я кормил комаров. Настоящий пир…

Решив в своем оцепенении, что укусы меня не слишком беспокоят, я снова закрыл глаза, желая еще немного полениться. Семь часов утра? Неужели? Наверно, ошибка… Лежа на животе, я перемещал голову, ноги, руки, весившие тонну. Смогу ли я их поднять? Они жили своей жизнью. Хватит ли у меня духу заставить их двигаться вместе?

Из коридора раздался громовой голос Жерара:

– Эрик! Не забудь, мы идем сегодня утром к торговцам драгоценностями.

Я прервал медитацию, имевшую главной целью оправдать мою лень, вскочил с постели, в душе вновь распугал возмущенных тараканов, отступил и, не сводя с них глаз, помылся на дедушкин манер – рукавичкой, стоя перед умывальником.

Я вышел к Жерару. Холл служил рестораном. Глотая горький кофе, я мазал на хлеб финиковое варенье, в котором от фиников было одно название, а вкус только сахара. Покуда я старательно жевал, Жерар просматривал различные справочники по региону, и я попутно убедился, бросив взгляд, что еще не умею читать.

Появился Мусса, принаряженный, бодрый, еще жизнерадостнее, чем вчера. Он усадил нас в джип цвета хаки, позаимствованный у брата, с гордостью представив нам автомобиль так, будто речь шла о родственнике. Я сел сзади, все еще слегка не в себе, и мы поехали.

Я считал, что меня не укачивает в машинах с детства, но теперь, казалось, вернулся на много лет назад. Неровная дорога, ухабы, лихость, с которой управлялся с ними Мусса, переворачивали мое нутро. Желудок подкатывал к горлу. Каждую секунду я хотел выйти, но был вынужден цепляться за ручки дверцы, чтобы меня не выбросило. От грохота и тряски мне казалось, будто мы едем на скорости сто километров в час, хотя на самом деле, вероятно, не превышали двадцати…

Мусса затормозил у ряда чахлых деревьев.

– Ну вот, друзья мои!

Рынок драгоценностей не имел ничего общего с Вандомской площадью.[3] Прямоугольник утрамбованной земли между кустами на краю города. Раскинутые в пыли шатры. Тряпицы, на которых разложены товары. Пластиковые пакеты вместо ларцов и шкатулок.

Здесь толпились только продавцы, среди которых мы были, боюсь, единственными клиентами. Что еще более странно, сновали одни мужчины, без женщин; хоть по большей части драгоценности были предназначены им, женщины их не выбирали.

Мусса привел нас к торговцам, которые гостеприимно подали чай и разложили браслеты, ожерелья, диадемы, перстни в надежде, что мы купим их товар. Как объяснить им, что нам, зевакам в поисках натуры для фильма, довольно будет ими полюбоваться? Нелегко, восхитившись красотой украшений, объяснить, что мы не собираемся их покупать! Терпеливо, упорно туареги расхваливали свой товар. Давление росло. Уговаривая нас, они говорили о том, какое удовольствие доставят эти подарки нашим женам, невестам, сестрам, матерям… Я начал чувствовать себя недомужчиной: разве не было моим долгом доказать свою мужскую силу, привезя домой эти безделушки?

Наконец Мусса, заподозрив, что мы не заинтересованы, отвел нас к ремесленникам из касты инадан, ковавшим изукрашенные кинжалы: не угодно ли нам мужских драгоценностей? Силясь угадать наши желания, глаза его горели нетерпением.

Положение становилось затруднительным. Из трусости или из любезности я вернулся назад и выбрал серьги. Жерар же сторговал нож с чеканной ручкой.

Это успокоило Муссу.

– Вы довольны?

– Да.

– Правда довольны?

– Эти драгоценности произведут фурор в Париже.

– Тогда и я доволен!

Он сомневался в себе, не в нас…

Мы сели в джип, чтобы отправиться к следующему месту назначения: в часовню и бордж, где жил Шарль де Фуко.[4]

Под солнцем, уже поджаривавшим наши плечи, мы с Жераром взволнованно переглянулись. Шарль де Фуко… Нас била дрожь… Шарль де Фуко, отшельник, занимавший наши часы чтения, трудов и мечтаний… Шарль де Фуко, о котором мы хотели знать все… Шарль де Фуко, белый колдун… Век спустя нам предстоит побывать в местах, где жил этот герой, о котором мы писали сценарий.

Истинное путешествие всегда состоит в столкновении воображаемого с реальностью; оно располагается меж этих двух миров. Если путешественник ни на что не надеется, он увидит лишь то, что видят его глаза; если же он уже воображал цель своих странствий в мечтах, то увидит много больше того, что явится взору, и заглянет даже в прошлое и разглядит будущее за сиюминутным; и пусть он испытает разочарование, все равно оно окажется богаче, плодотворнее простого протокола.

Невзирая на тряску, я запрокинул голову к небу, подставил лицо дневному теплу и, смежив веки, сосредоточился на событиях, которые привели меня сюда.

Что за приключение увлекло меня в Сахару?

Мне было двадцать восемь лет, и я преподавал философию в Савойском университете. Передо мной, молодым лектором, открывалась блестящая карьера, ибо, уже выпускник Эколь Нормаль, агреже и доктор, я имел шанс, если верить лестным шепоткам старших коллег, «кончить» в Сорбонне или даже в Коллеж де Франс.[5]

Однако, хоть и любя свою дисциплину, я опасался дороги, которую прочили мне люди. Вправду ли она моя, или это лишь логическое продолжение моей учебы? Моя жизнь или чья-то чужая?

Взрослому подходил этот путь, ребенку – нет. С малых лет меня одолевал творческий зуд, я делал марионеток, малевал комиксы, сочинял музыку для фортепиано, писал сказки, таскал у отца то кинокамеру, то фотоаппарат, ставил комедии собственного сочинения в лицее. Учеба же, хоть и много дала мне, много и отняла. Я учился. Многому учился. Учился, и только. Учителя укрепили мою память, знания, способность к анализу и синтезу; но оставили под спудом фантазию, вдохновение, воображение, спонтанную выдумку.

Вот уже год я задыхался.

Усердно работая, чтобы одерживать победы в конкурсах и получать дипломы, я в то же время чувствовал себя заложником этих успехов. Они успокаивали меня, но удаляли от себя самого.

От себя?

Нет! Даже этого я не мог сказать с уверенностью.

Я…

Кто это – я?

Каково мое дело на этой земле?

В таком состоянии я предпринял демарш параллельно моим лекциям. Из-под моего пера вышла пьеса, писавшаяся довольно легко, «Ночь в Валони»; и вдобавок ряд литературных пародий, история Отелло в стиле различных драматургов. Раздобыв адрес, я послал мои литературные опыты знаменитой актрисе Эдвиж Фейер,[6] и та благосклонно открыла передо мной двери мира театра, радио и телевидения.

Прочитав эти тексты, Жерар В., режиссер, работавший в театре и кино, позвонил мне.

– Вас не заинтересовал бы фильм о Фуко?

– Котором? Мыслителе или отшельнике?

– А кого вы предпочитаете?

– Меня интересуют оба – и Мишель, и Шарль.

– А ведь между ними нет ничего общего.

Как Жерар был прав! Мишель Фуко, Шарль де Фуко… Один в моде, другой нет. Один был философом, другой мистиком. Один атеистом, другой верующим. Один боролся за права секс-меньшинств, другой после многочисленных связей с женщинами принял обет целомудрия. Трудно было найти двух настолько разных людей. Лишь одно объединяло их: оба лишились жизни при тягостных обстоятельствах: Мишель Фуко был убит вирусом СПИДа, Шарль де Фуко погиб от руки близкого человека.