Абориген - Юрий Коротков

Борька отдал мужику сигареты, заначив одну, и перелил в бачок его бензин. Покидал рыбу в рюкзак, прочно пропахший рыбьим жиром, и полез вверх по песчаному обрыву. Ему и и голову не пришло, что мужик может забрать редуктор и смыться. Не бывает такого на реке. Навстречу рванулся, заплясал на задних лапах перехваченный цепью за горло Дик, черный Михалинин кобель. Борька наклонился, будто за камнем, Дик совсем задохся от лая, заперхал слюной, чуть конуру за собой не поволок. Борька погрозил ему кулаком, поднялся на крыльцо и стукнул в дверь.

В окне колыхнулась занавеска, немного погодя со скрежетом отъехал засов, щелкнул замок, другой. Дверь приотворилась, и Борька шагнул в темный коридор. В нос ударил тяжелый рыбий запах. По всему коридору в три этажа сохли распластанные по хребту и распяленные спичками щуки и чебаки. Тучи зеленых, как бутылочное стекло, мух кружили над рыбой, копошились на желтом, с крупинками бузы рыбьем мясе, перелетали с одной вязанки на другую, будто выбирая, где слаще. Михалина, сама похожая па сушеного чебака — с маленьким, будто костяным носом, полуоткрытым ртом и круглыми сонными глазками, заперла за Борькой дверь.

— Принимай товар, — Борька сбросил с плеча рюкзак.

— Куда прешься! Здесь стой, — Михалина взяла рюкзак и ушла в комнату, плотно прикрыв дверь. В комнате над кроватью и столом тоже висели вязанки рыбы, облепленные хлопьями мух.

Михалина летом скупала рыбу по дешевке, сушила, а зимой запирала дом и ехала за Урал продавать у пивных ларьков. Продавала, говорят, по трояку чебачка и по червонцу щуку. Найти бы, где у ней деньги лежат! Уж Борька не стал бы с такими деньгами в этом мушином царстве сидеть.

Тихонько ступая по скрипучему полу, он подкрался к двери.

— Думашь, не слышу? — тотчас подала Михалина голос.

Борька, громко топая броднями, отошел. Оглянулся на дверь, быстро вытащил нож и стал срезать вяленую рыбу с бечевки. Мухи возмущенно загудели, повисли вокруг зыбким нелепым облаком. Борька спрятал пару щук под энцефалитку, разровнял оставшуюся на бечевке, чтоб незаметно. Когда бедный берёт у богатого — это не грабеж, а дележка, как говорил отец.

Михалина вышла из комнаты, сунула Борьке пустой рюкзак, мятую десятку и подтолкнула к двери.

— Погоди, погоди... Ты чо, за дурака меня? Я ж три ночи сетевал! По уговору-то...

— Уговор с отцом был, а тебе и того много.

— Хоть трояк еще дай!

— На вот, — Михалина выгребла из кармана мелочь, ссыпала Борьке в ладонь и проворно вытолкала из дому.

— Сволочь старая! — не выдержал Борька. — Да чтоб я тебе еще хоть чебачка...

— Ой, напужал! Обойдусь!

— Гадина рыбоглазая!

— Лайся, лайся! Вот кобеля-то спущу!

Борька поднял камень и швырнул в оскаленную пасть Дика.

— Давай-давай, — сказала Михалина из-за двери. — Сейчас участкового позову.

— Я сам позову. Погладит он тебя по головке за осетра, за нельму!

— А участковый, думашь, щурят твоих сопливых ест? Борька плюнул на дверь и пошел к магазину. Три ночи даром! Червонец с мелочью — десять на водку, да чай, да соль. Ух, гадина!

Борька остановился, подумал, не пойти ли еще пугнуть чем-нибудь Михалину. И запылил дальше. Сколько б ни давала, а больше продать некому.

Ногой распахнул перекошенную, сквозящую щелями дверь сельмага, прогромыхал к прилавку. На прилавке светился желтый куб соленого масла, лежал узкий, чуть не до прозрачности источенный нож. На длинных полках стояли вперемешку туфли на тонком каблуке, кирзачи, духи, игрушки и пирамида «Завтрака туриста».

Из подсобки выглянула Верка, продавщицына дочка, Борькина одноклассница, худая девчонка с такими широкими скулами, будто за каждой щекой лежало по ореху.

— Ой, вырядился-то, — пропела Верка, выплывая к прилавку. — Флибустьер!

— Мать где?

— А нож-то чего нацепил? — не унималась девчонка. — Смотри, участковый увидит!

— Ты меня не трожь, я сегодня нервный!

— А нервный, так поди остудись. — Верка по-королевски сделала ручкой и шагнула обратно.

Борька перегнулся через прилавок, ухватил ее за косу и подтащил к себе.

— А носом в масло, ага?

— Пусти! Пусти, псих! — заверещала девчонка, отбиваясь.

— Где мать?

— Ну на огороде же! Я за нее, — Верка вырвалась и плаксиво заморгала. — Чего тебе?

— Чай.

Она швырнула на прилавок пачку чая.

— Соль.

Она молча положила соль.

— Водку.

— Паспорт покажи! — злорадно сказала девчонка. — Указ не читал?

— Сейчас покажу, — пообещал Борька, закипая. Злыдня Верка знала, что водка не для питья — для обмена на патроны и бензин. — И паспорт покажу, и еще кой-чего!

— Так уж и быть. По старой дружбе...

Борька спрятал бутылку в рукав, чай и соль положил за спину, в капюшон, внимательно пересчитал сдачу.

— Спасибо сказал бы, — миролюбиво предложила Верка.

— Перебьешься, — Борька хлопнул дверью и направился к яру.

У Михалининого дома огляделся, еще раз запустил камнем в Дика. И, не дожидаясь, пока старуха выскочит на крыльцо, соскользнул вниз на осыпающемся песке.

Мужика с «Казанкой» на берегу уже не было. Борька догнал его минут через десять. Земляк не греб, лежал на баке[2], закинув руки за голову, тихонько плыл по течению. Борька приглушил движок, бросил ему на грудь Михалинину щуку.

— На, пожуй пока.

— Не забудь: Авдотьин Колька. Тесть, мол...

— Добро, — Борька дал гари.

Внезапно захотелось есть, так остро, что засосало под ложечкой. Борька положил вторую щуку на колени и стал щипать свободной рукой жирное рыбье мясо. Засолено было круто, под пиво, и у Борьки скоро распухли, зачесались губы.

Берега сошлись ближе, горизонт изломали стрелы портовых кранов. Вскоре на отлогом берегу за стальной решеткой показалась нефтебаза — огромные резервуары на сварных козлах. У берега стоял, сбросив сходни на заплесок, плоский речной танкер. Вода вокруг танкера переливалась «павлиньими хвостами».

Борька приткнулся рядом с танкером, взял две канистры, водку, пролез под решеткой и направился к сторожевому балку, мимо длинной очереди заправщиков, перекачивающих бензин в свои цистерны. Коротко позванивал кран, подхватывая опустевшие резервуары и опуская полные. Под солнцем струились бензиновые пары, плыли, как жидкое стекло, над землей. Отсюда развозили бензин и солярку в город, на стройки, на буровые. Сколько же горючки жрет Сургут за день? Много, наверное — вон сколько машин по обоим берегам Оби: МАЗы, КрАЗы и БелАЗы, «Ураганы», «Татры» и «Уралы», да автобусы, да легковушки, — и всем горючка нужна.

В балке парень в промасленной телогрейке, с желтым лицом и отекшими глазами сидел за столом — рубал яичницу. Борька подставил перед ним бутылку. Сторож тоскливо покосился на нее и опять склонился над сковородой.

— Здорово, земляк.

— Привет, — нехотя буркнул сторож.

— Мне полста литров. И масло. Как обычно.

— Нет бензина.

— Да ты чо? — обалдел Борька. — А это чо, вода? — Он кивнул на резервуары за окном.

— Нет бензина, ясно говорю. И не будет! — Парень стрельнул глазами на дверь, сунул бутылку Борьке в руки, выпихнул из балка и нарочно громко крикнул: — И чтоб я тебя тут больше не видел, понял? Ходят тут, понимашь...

— Чо, погорел, земляк? Так чо на меня-то орать?

— Давай, принимай сходни!

— Ладно... Попьешь ты у меня водочки, землячок, — закивал Борька.

— Отчаливай!

Борька поплелся обратно к берегу. Бросил пустые канистры, водку спрятал в бардачок. Не пропадет. Авось не прокиснет.

А голодно уже до тошноты, до боли под ребрами. Борька сунул в рот сигарету — хоть закурить голод-то.

— Ты чо, земляк, головой ослаб? — с кормы танкера перегнулся матрос в засаленной «адидасовской» шапочке. — Где куришь-то?

Борька с остервенением рванул шнур. Всем он сегодня поперек горла стал. Что ж за день такой високосный?

Вдали замаячил остров Подкова со знаком-зеброй на обрывистом приверхе[3]. Над бухточкой, открытой с другой стороны, по течению, торчали голые мачты яхт. На острове стоял дощатый яхт-клуб со смотровым фонарем над крышей, пестрой гирляндой сигнальных флажков на флагштоке.

Фарватер у Подковы раздваивался. Слева огибали остров по коренному руслу большие суда, справа, напрямик, по ходовой воложке шла речная мелочь. Вблизи города на реке стало тесно, Борька то и дело взмахивал рукой, указывая встречным моторкам, каким бортом разойтись.

Он уже прицелился было в воложку, когда по другую сторону Подковы вдруг показались белые треугольники парусов: две «мыльницы», два пластмассовых юрких «Фина» кланялись на мелкой волне, ходко скользили против течения. На переднем шли девчонки, поотстав, взяв круче к ветру, догоняли их ребята. Рулевые весело перекрикивались со шкотовыми, висящими за бортом на трапеции.

Борька недобро засмеялся. Очень кстати появились «капитаны», очень под настроение! Белые паруса над темной водой, голубые яхточки среди промасленных речных работяг, оранжевые спасательные жилеты — все было словно нарочно, в обиду Борьке. Огромный толкач принял к берегу, уступая им дорогу.