Роддом. Сериал. Кадры 1–13 - Татьяна Соломатина

— Затем, чтобы не расслаблялись! — рявкнула заведующая обсервацией.

Огромный санитар излучал спокойствие сенбернара. Беременная сохраняла скорбно-величественное выражение лица.

— Прошу вас на кресло! — обратилась к ней Татьяна Георгиевна.

— Я не пойду на кресло. У меня всё в порядке. Нечего ко мне туда руками лишний раз лазить. ПДР[3] ещё через две недели.

— Спасите!!! Спасите!!! Лена, Лена, прости меня!!! — упал перед скорбной Леной на колени муж.

— Ты больше так не будешь?! — строго спросила Лена своего мужика.

— Никогда!!! Никогда-никогда-никогда!!!

— Тогда поехали домой! — моментально бросила руку санитара-сенбернара беременная Лена и сменила скорбь на радость.

— Стоять! — затормозила её Татьяна Георгиевна. — Вы совершили попытку суицида. Так что — прошу на кресло! И вообще, мы вас госпитализируем! Надо понаблюдать за вашим состоянием и — особенно! — за состоянием плода!

— И никакого не суицида! Я просто его напугать хотела — ободрала этикетки с двух баночек витаминов, а сами витамины спустила в унитаз. Во всём виноват он! — беременная гневно ткнула пальчиком в абсолютно уже белого мужика из всё ещё абсолютно чёрного «БМВ». — Я смотрела свой любимый сериал, а он сказал, что сейчас его мама к нам в гости придёт, и выключил телевизор. И что мне оставалось?

Татьяне Георгиевне захотелось порешить бабу собственноручно. Психиатрические товарищи сохраняли завидное спокойствие.

— Вам не хотелось её убить? — уточнила она у врача «Скорой», когда чёрный «БМВ» лихо газанув, увёз блаженную супругу.

— Нет.

— Но она же вам полночи нервы портила!

— Да уж лучше она, чем кого-то с делирием фиксировать. Смена-то всё равно идёт. Ясно было сразу, как белый день, что ничего такого она с собой не сотворила. И мужик у неё хороший, щедрый…

— Слушайте, к нам женщина поступила, ничего не помнит. В автобусе рожать начала. И ничего не помнит…

— В смысле — всё тут же забывает? Корсаков?[4]

— Нет, после автобуса всё помнит. До — ничего. Даже имени не помнит. Наши — запоминает. Своего — не помнит.

— Не знаю… Реактивный психоз? Травматическая амнезия? Назначайте ей консультацию психиатра… Вызывайте ей консультацию психиатра, — тут же поправился эскулап из психиатрической «Скорой».

— Спасибо за совет, — скептически ухмыльнулась Татьяна Георгиевна.

После пятиминутки в двери кабинета постучалась молоденькая ординатор Светлана Борисовна.

— Татьяна Георгиевна, родильница Пыжикова из второго люкса сошла с ума. Постоянно шепчет своему ребёнку: «Моя нежная, моя сладкая!»

— Ну и что? Любит. Это иногда с женщинами случается — любить собственных детей.

— Да, но у неё мальчик!

— Светлана Борисовна, вам всё равно сегодня вызывать психиатра для безымянной родильницы из первой палаты, так пусть уж он заодно и во второй люкс, к Пыжиковой, заглянет. Раз вы так волнуетесь.

— А вы разве не волнуетесь?! — немного даже разгневанно обратилась к заведующей юная Светлана Борисовна.

— Ни капельки! Может, Пыжикова, как мать Хемингуэя, — девочку хотела?

К полудню в приёмный покой родильного дома заявился невменяемый от горя гражданин Петренко А.В. Через пять минут гражданин Петренко А.В. был невменяем от счастья. Потому что его беременная тройней жена обнаружилась живая и здоровая. И уже не беременная. В лучших традициях классической клинической психиатрии, узрев своего благоверного, она завопила:

— Саша! Саша!!! Я помню, как меня зовут! Меня зовут Женя, да?! Я помню, где мы живём и сколько мне лет! Саша, — вдруг погрустнела всё вспомнившая родильница Евгения Петренко, — я вчера попросила тебя купить мне тортик. А ты сказал, что очень устал и не будешь никуда заезжать, потому что пробки и припарковаться негде и… И я очень обиделась и ушла из дому!

— Идиотка! — плакал Петренко А.В., обнимая жену. — Я куплю тебе тортик! Я куплю тебе тысячу тортиков! Я куплю тебе все тортики в этом городе!!! Доктор, доктор, ей можно тортик?!

— Да хоть дюжину. В том числе в клизме! Берите кремовый. Без орехов. Ещё рекомендую разыскать водителя автобуса и вознаградить его. Желательно — материально! Номер маршрута и приметы уточните у санитарки Борисовны из вчерашней смены приёмного — у неё такая крепкая память на подобные детали, что любой опер от зависти протокол съест, — улыбнулась Татьяна Георгиевна. — К вашей жене сегодня придёт психиатр. Привезите ей паспорт, обменную карту и вещи. И зайдите в детское отделение, спросите неонатолога о детях.

— С ними всё в порядке?!

— Я — акушер-гинеколог. Поэтому я вам говорю: «Зайдите в детское…»!

— Доктор, что я пережил этой ночью!..

— К психиатру!

В три часа дня к Татьяне Георгиевне снова заглянула молоденькая Светлана Борисовна. Она была немного смущена.

— Что ещё у тебя?

— У Пыжиковой психиатр был. Она нормальная… «Нежной» и «сладкой» оказалась «сы́ночка»…

— Сыночек — он, сы́ночка — она. Всё в порядке. Ты довольна?

— Да. А безымянная, та, что оказалась Петренко, на вас пожаловалась. Психиатру. Сказала, что вы с акушеркой — ненормальные. Называли её плаценту сытной и нажористой. И надо бы ещё проверить, что вы с теми плацентами делаете.

— Я в курсе. Она уже и ментам нажаловалась, мерзавка.

— И что менты?

— Рецепт «нажористого» борща с плацентой попросили… А что психиатр сказал по поводу Петренко?

— Написал ей в истории родов «реактивный психоз под вопросом». Назначил консультацию и наблюдение у психиатра после выписки. Вы будете сегодня делать обход?

— Разумеется!

В восемь часов вечера, когда Татьяна Георгиевна уже собиралась домой, к ней в кабинет влетела старшая акушерка отделения:

— Таня! Белобрысый интерн с ума сошёл! Присутствовал на позднем аборте. Плод пискнул, он его у акушерки вырвал и убежал с ним в подвал. Заперся в раздевалке. Нам не открывает. Иди!

— Думаешь, мне откроет? Хотя… если предложить ему на мне жениться и усыновить мёртвый плод, может, и сработает!

— Тань. У тебя всё в порядке?

— Абсолютно. Я сошла с ума, выбирая себе профессию. А поскольку это было давно, то уже не считается. Пойдём выходить замуж за полоумного интерна. Как его зовут-то хоть?

— Серёженькой… Сергеем Ивановичем, — тут же поправилась акушерка.

— Ну ладно, Серёженька, так Серёженька, — вздохнула заведующая обсервацией и отправилась в подвал.

Кадр второй

Подвал

— Знаешь, я сразу заметила, что этот Сергей Иванович не от мира сего! Со всеми беременными по полчаса сидит, каждое шевеление обсуждает, на их языке разговаривает, как будто сам беременный. «Шевеленьице», «выделеньица», «пульсик», «давленьице», сколько «попикали», как утречком «пузожитель» себя чувствовал, как «сердечко», покажите «животик», когда «мазочек» сдали… Тошнотики, короче! Сюсюкает, как будто он не в родильном доме, а в яслях. С послеродовыми сидит, деткам в распашонках умиляется, складочки на чепчиках расправляет, мам про «писи» и «сиси» расспрашивает, — докладывала Татьяне Георгиевне по дороге в подвал старшая акушерка отделения обсервации Маргарита Андреевна.

— Марго, я не менее наблюдательна, чем ты! Я уже приметила этого субтильного блондина, как пить дать самозародившегося на форуме «овуляшечек». Всё собиралась начмеда попросить перевести его в патологию беременности, к Вовику поближе. — Старшая акушерка обсервации прыснула. — Или в физиологию — от греха подальше. Но грех оказался проворней меня, безгрешной.

Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна подошли к бронированной двери раздевалки интернов.

В бытность самой Татьяны Георгиевны интерном эта дверь, ведущая в небольшое помещение в одном из дальних углов подвала, выглядела несколько иначе. Ободранная филёночная, запиравшаяся на очень условный замок. В принципе, «с ноги» можно было открыть. Или даже с руки, если рука — женская. Маленькая женская ручка вполне могла пролезть в дыру, расположенную снизу расхлябанной «личинки». Тогда раздевалка интернов была доступна всем и вся. Сантехнику, прячущемуся от справедливого возмездия санитарок. Анестезиологу с анестезистками, вздумавшими перекурить. Акушеркам, детским медсёстрам, санитаркам и, разумеется, самим интернам. Иногда в их и без того тесное помещение впихивали какую-нибудь коробку на «постоять». Из коробки тут же делали стол, за которым во время ночного дежурства можно было выпить кофе и перекурить, с жаром обсуждая детали клинических ситуаций, в которых ещё особенно не понимали, личную жизнь всего, что уже или пока шевелится, а также подробности вечной пьянки, что из скромности почему-то всегда зовётся «вчерашней». Металлических решёток тогда тоже ещё не было, но, что характерно, никогда ничего не пропадало. Может быть, потому, что у соседа было всё точно такое же, как и у тебя. И сантехник с корочками ПТУ не претендовал на ботинки Василия Петровича Иванова, выпускника медицинского вуза. А вот лет пятнадцать назад, когда маска «равенства и братства» была окончательно сорвана, обнажив истинное бездуховное неравноправие всего сущего в этой стране, первым делом из хлипкой раздевалки интернов ушла норковая шуба какой-то девицы. Так что была установлена бронированная дверь. Да и сама раздевалка расширена за счёт примыкающей каморки. Интернов акушеров-гинекологов стало гораздо больше. В этом году, например, на клинической базе родного роддома Татьяны Георгиевны ошивалось человек двадцать бронеподростков. Против тех пяти, что были присланы для прохождения интернатуры в тот замшелый год, когда она сама только окончила медицинский. Всего лишь ещё институт, а вовсе не университет и не академию. Пятеро — включая её.