Три любви Фёдора Бжостека, или Когда заказана любовь - Литагент Нордмедиздат

Понятно, что такого идиота прислать в воинскую часть не могли, но идиотизм очень часто соседствует с другими приметами армейских будней. Все покатываются от хохота, разливают оставшуюся водку и, дождавшись отбоя, короткими перебежками возвращаются в казарму. Дежурный, не произнеся ни слова, впускает их в спальное отделение и через несколько секунд мощный храп начинает сотрясать своды деревянного барака.

Утром пропускают побудку, завтрак и с тяжёлой головой отправляются в канцелярию оформлять документы, получать проездные, одежду, харчи и прочее. Днём некоторые успели уже выскользнуть за ворота воинской части, с небольшим чемоданчиком или спортивной сумкой, вмещающей в себя сухой паёк, подарки матери и любимой девушке, которая, возможно, ждёт возвращения суженного без предательства и измен. Три года всё-таки срок не маленький, а двадцатилетний возраст полон соблазнов и резких житейских виражей, которые случаются помимо воли и девичьего рассудка. И даже помимо девичьей любви, которая при своём зарождении кажется вечной и незыблемой.

Демобилизованного Фёдора Бжостека дома, кроме родной матери, не ждал никто. А дом его находился в городе Новозыбкове Брянской области, что на границе между Россией и Белоруссией, и отстоял от Находки, где он проходил воинскую службу, в десяти часах лёту на реактивном самолёте, что в пересчёте на километры составляло более десяти тысяч. Если проходить в день по десять километров, то за срок его службы как раз можно было бы преодолеть это расстояние. Он бы охотно согласился, предложи ему начальство такое. Естественно, три года тому назад и, естественно, вместо прохождения воинской повинности. Что-то вроде альтернативной службы, только в обратном направлении. Но ничего подобного ему никто предлагать не стал, и он отбарабанил положенные 1095 дней от звонка до звонка.

Новозыбков встретил его облупившимися домами и грязными улицами, зато распускающейся зеленью деревьев и показавшимися на ухоженной клумбе возле Дома Центрального Комитета партии на площади имени Ленина тюльпанами. Город, помимо тюрьмы, мало, чем известен, а если в масштабах страны, так и вовсе рядовой областной центр. Ну, разве что тем, что здесь родился уже упоминавшийся Павел Дыбенко, будущий кровавый комиссар-матрос, будущий командарм 2-го ранга, и будущий «американский шпион», расстрелянный 29 июля 1938 года по сфабрикованному обвинению. И ещё одна, менее известная личность – Казимир Гертель, еврей по-национальности, архитектор и кинорежиссёр, не оставивший после себя, к сожалению, ни одного законченного фильма и расстрелянный в том же 1938 году уже как «польский шпион». То есть, город маленький, но всё-таки как минимум двух шпионов международного класса взрастил. Вот, пожалуй, и всё.

Но это было в прошлом, когда в стране наводили новый порядок, тотальная шпиономания была приметой того времени, и отлавливали и отстреливали, в основном, польских, американских и японских шпионов. Сегодня же страна жила трудовыми буднями, эхом пятилеток, очередными запусками спутников земли и новыми видами вооружений, откладывая до восьмидесятых годов сытый и обеспеченный быт в обещанном Хрущевым коммунизме. По крайней мере, 19 миллионов человек верили в это, ибо именно такого количества достигла численность Компартии Советского Союза. Теперь в неё входило более половины граждан, имевших среднее образование, что по сравнению с предыдущими периодами было значительным продвижением вперёд. Правда, членство в партии перестало походить на участие в революционной организации, оно превратилось для многих в картбланш на продвижение по службе, и не более того. После ареста писателей А. Синявского и Ю. Даниэля радио и телевидение начали клеймить позором диссидентов, этих отпетых отщепенцев и наймитов капитализма, и на все лады варьировали судьбоносную для страны брежневскую фразу «экономика должна быть экономной», хотя никто так и не мог понять сущностного её смысла. О подавлении чехословацкого восстания 1968 года старались практически не говорить ничего, а если говорить и показывать по телевидению, то, в основном, те эпизоды, в которых чехословацкие контрреволюционеры, эти прихвостни буржуазной идеологии, бросали на мирные советские танки бутылки с зажигательной смесью, именуемые в народе «коктейлем Молотова». А между тем страница биографии нашего героя, бодро шагающего в это время по улицам города Новозыбкова, могла бы иметь совершенно иное содержание, так как год его призыва совпал с началом этих самых событий в братской стране. Но служить его отправили в совершенно другом направлении, к тому же за тридевять земель от места призыва. Когда в руки призывной комиссии попала его анкета, в которой значилось «по национальности поляк» и «место рождения – новозыбковская тюрьма», решение было однозначным: «для прохождения воинской службы направляется в Дальневосточный Военный округ». Видимо, короткой «оттепели» пришёл конец, национальный вопрос в связи с появлением в стране незначительного оппозиционного движения опять переместился с десятых-пятнадцатых позиций на пятую и стал учитываться почти как в сталинские времена. А в начавшемся брежневском застое, не доходившем в своём определении до широких масс, кремлёвские аппаратчики кого только не обвиняли, в том числе и еврейскую часть общества, начавшую бойкотировать историческую поступь социалистического строительства и требующего своего права на беспрепятственную эмиграцию в США.

Но про всё это двадцатиоднолетнему Фёдору знать было не положено. Да если б он и знал, то вряд ли смог бы понять своим ограниченно-регламентированным сознанием, втиснутым в узкий коридор разрешённых идей и понятий армейской муштрой, что это предпосылки тех будущих преобразований, которые должны были наступить в его стране. Он даже плохо знал свою родословную, которая строго замалчивалась матерью, и про которую следовало догадываться, что была она если не криминальной, то наверно враждебной социалистическому строю и, следовательно, вряд ли достойной гордости и подражания. А между тем звенья её были достаточно интересны.

Как и у большинства граждан необъятной Советской страны, биография рода должна была начинаться только после Великой Октябрьской социалистической революции. Потому что все те по генеалогии, кто родился и жил до неё, были буржуями, контрой и неблагонадёжным элементом – это если говорить о городском населении – либо элементом крестьянским, который неблагонадёжным считался всегда с момента появления колхозов. Короче, бабушкой Фёдора – правда, без документального подтверждения этого ввиду пропажи или изъятия компетентными органами семейных документов – являлась знаменитая анархистка так называемого «безмотивного» уклона, ближайшая сподвижница батьки Махно, Мария Григорьевна Никифорова. Причём бабушкой названной, поскольку она по природе своей была… гермафродитом. А вот дедушкой, и, надо полагать, родным, являлся польский революционер-анархист Витольд-Станислав Бжостек, имевший к тому времени сына. Витольд-Станислав появился в России в 1917 году с целью найти деньги на разжигание мировой революции, встретил приехавшую в это время из Франции Марию, и они, как ни странно, поженились. Правда, буквально после этого красный вихрь революционных событий развёл их на некоторое время в разные стороны. У Марии к этому времени был уже достаточно богатый опыт монархо-террористической деятельности. После побега из сибирской ссылки в Японию она приплывает в США, затем переезжает в Испанию, после чего попадает в Париж. Будучи дочерью обедневшего царского офицера-дворянина, она прекрасно владеет несколькими европейскими языками, что позволяет ей поступить в студию к знаменитому Огюсту Родену и одновременно в офицерское училище. Занятия военными науками сменяются уроками у великого скульптора и встречами с Модильяни, Пикассо, Аполлинером. Деньги на всё это она получает от таких же, как она, монархистов, только французского или американского разлива. Затем она попадает во французский легион и вместе с ним в Грецию, где в это время идёт война с Турцией. Прослышав о революции в России, она немедленно бросает греческую эпопею, дезертирует из армии и, прорвавшись через три линии фронта, возвращается домой. Здесь она – уж неизвестно, какими путями – знакомится с хромоножкой Нестором Ивановичем Махно и ненадолго становится его соратницей (и любовницей?). Они приезжают в Москву, где встречаются с Лениным, посещают Нижний Новгород, Самару, Царицын. Видят грандиозные изменения во всех сферах жизни, в том числе и в сфере социальной. В Саратове участвуют в демонстрации под лозунгом: «Долой стыд!». На память в Губернском Совете получают копию декрета, вступившего в действие 1 января 1918 года, с целью популяризации его у себя, на Украине. При чтении этого декрета не могут удержаться от смеха на первых параграфах, но дочитывают до конца уже с революционной серьёзностью и принципиальностью: