Казанский университет - Евгений Евтушенко

как ненасытная холера

гораздо хуже, чем чума.

Ты открой глаза

черно в них.

Погляди

по всей России

на чиновнике чиновник,

как бацилла на бацилле.

Клюкой стучится в окна страх.

Ратуйте, люди,

крест целуйте!

Что плач по мертвым!

В штабелях,

крича,

горят живые люди.

В холеру эту и чуму,

дыша удушьем, как озоном,

уж лучше вспыхнуть самому,

чем в общей груде быть сожженным!

И ректор видит отблеск тот,

когда в отчаявшемся бунте

народоволец подожжет

себя, как факел,

в Шлиссельбурге.

Как разгорится тот огонь!

И запылают в той же драме

студент у входа в Пентагон,

монах буддийский во Вьетнаме.

Но все же мало

только вспыхнуть.

Что после?

Пепел и зола.

Самосожжение - не выход.

Горенью вечному хвала!

Кто в мире факел,

кто окурок,

и скажет

синеглазый турок,

носить привыкший робу в тюрьмах,

а не в гостиных

вицмундир:

"Ведь если он гореть не будет,

ведь если ты гореть не будешь,

ведь если я гореть не буду,

то кто тогда согреет мир?!"

Шаркуны,

шишковисты,

насильники,

вам гасить

не гореть суждено.

На светильники и гасильники

человечество разделено.

И светильники не примиряются

с темнотой

в наитемные дни,

а гасильники притворяются,

что светильники

это они.

Но победу,

гений,

можешь праздновать,

даже если ты совсем один,

если у тебя,

светильник разума,

гривенника нет на керосин.

Свет - в отставке.

Ректорствует темь.

Словно некто,

вроде постороннего,

Лобачевский выброшен из стен

университета,

им построенного.

Лобачевский слепнет.

Бродит призраком,

кутаясь

в засаленный халат.

Горек мед быть за границей признанным,

ежели на родине хулят.

"Варя, свет зажги!..

Дай мне - я сам".

А жена, иссохшая от горя,

поднося свечу

к его глазам,

шепчет:

"Ты совсем не видишь, Коля".

"Вижу! - он кричит,

но не жене,

а слепцам,

глумящимся бесстыже

надо всеми зрячими в стране.

Вижу

понимаете вы

вижу!"

Слепота в России, слепота.

Вся

от головы и до хвоста

ты гниешь,

империя чиновничья,

как слепое,

жалкое

чудовище.

"Умираю...

Варя, постели...

Мы еще душою крепостные,

но потомки наши

пусть не мы!

это демократия России.

И Россия путь отыщет свой,

полыхая

болевым

болидом

по не предугаданной Эвклидом

пьяной,

но направленной кривой".

Еще зеркало не занавесили,

но лежит,

барельефно суров,

тот старик,

что мальчишкой на лестнице

перепрыгивал профессоров.

Есть у всех умирающих прихоти,

и он шепчет,

попа отстраня:

"Перепрыгивайте,

перепрыгивайте,

перепрыгивайте меня".

4. ТОЛСТОЙ

Я только что прочел новую драму Л.

Толстого и не могу прийти в себя от

ужаса... Неужели наш народ таков, каким

изображает его Л. Толстой?.. Стоит

подумать еще и о том, как отзовется

такое публичное представление русского

сельского быта у иностранцев и за

границей, где вся печать, дышащая

злобою против России, хватается жадно

за всякое у нас явление и раздувает

иногда ничтожные или вымышленные

факты в целую картину русского

безобразия. Вот, скажут, как сами

русские изображают быт своего народа!

К. Победоносцев - Александру III

18 февраля 1887 года

Юными надменными глазами

глядя на билет, как на пустой,

держит по истории экзамен

граф Лев Николаевич Толстой.

Знаменит он - едок и задирист

только тем, что граф и вертопрах,

тем, что у него орловский выезд,

тем, что у него шинель в бобрах.

Граф молчит, угрюмый, диковатый,

как волчонок, худ, большеголов,

ну а перед ним дундуковатый

враг его - профессор Иванов.

Зависть к титулованным запрятав,

он от желчи собственной прокис.

Мерзок дундукизм аристократов,

но страшней плебейский дундукизм.

А от графа запахом дворянским

хлещет раздражающе, остро:

чуть одеколоном, чуть шампанским,

лошадьми, пожалуй, даже "trop".

Иванов бы сам хотел так пахнуть

и, за это тайно разъярен,

"Нуте-с, что же вам подскажет память?"

графа сладко спрашивает он.

На лице плебействует сиянье

ни полслова граф не произнес.

"Изложить великие деянья

Николая Первого" - вопрос.

Скучно повторять за трепачами.

Скучно говорить наоборот.

Пожимает граф Толстой плечами

и другой билет себе берет.

Но билеты - словно осмеянье.

Как их можно принимать всерьез?

"Изложить великие деянья

Анны Иоанновны" - вопрос.

Кто вы, составители билетов,

если, пряча столькое в тени,

о деяньях просите ответов,

а о злодеяниях - ни-ни?

Припомадят время и припудрят

и несут велеречивый вздор.

Кто сейчас историк - Пимен мудрый

или же придворный куафер?

Как Катюшу Маслову, Россию,

разведя красивое вранье,

лживые историки растлили

господа Нехлюдовы ее.

Но не отвернула лик фортуна,

мы под сенью Пушкина росли.

Слава богу, есть литература

лучшая история Руси.

Шмыгает профессор мокроносо.

"Нуте-с, не пора ли, граф, начать?"

Граф Толстой выходит. На вопросы

граф Толстой не хочет отвечать.

И профессор нуль ему как выдаст!

Долго ждал счастливой той поры:

на тебе за твой орловский выезд,

на тебе за все твои бобры.

Нуль Толстому! Выискался гений!

Нуль Толстому! Жирный! Вуаля!

Тем, кто выше всяких измерений,

нуль поставить - праздник для нуля.

А Толстой по улицам гуляет,

отпустив орловский выезд свой,

а Толстой штиблетами гоняет

тополиный пух на мостовой.

Будут еще слава и доносы,

будут и от церкви отлучать.

Но настанет время - на вопросы

граф Толстой захочет отвечать!

А пьянчужка в драной бабьей кофте

вслед ему грозится кулаком:

"Мы еще тебя, графьеныш, к ногтю".

Эх, дурила, знал бы ты - о ком...

Лучшие из русского дворянства

фрак ни на одном не мешковат!

лишь играли в пьянство-дуэлянство,

тонко соблюдая машкерад.

Были те повесы и кутилы

мудрецы в тиши библиотек.

Были в двадцать лет не инфантильны

это вам не следующий век!

Мужиком никто не притворялся,

и, целуя бледный луч клинка,

лучшие из русского дворянства,

шли на эшафот за мужика.

До сих пор над русскими полями

в заржавелый колокол небес

ветер бьет нетленными телами

дерзостных повешенных повес.

Вы не дорожили головою,

и за доблесть вечный вам почет.

Это вашей кровью голубою

наша Волга-матушка течет!

И за ваше гордое буянство

вам, любившим тройки и цыган,

лучшие из русского дворянства,

слава от рабочих и крестьян!

5. ИЛЬЯ УЛЬЯНОВ

...Предлагаю Вам допустить г. Ульянова

к производству метеорологических

наблюдений...

Н. Лобачевский

Призовите "легковесного" и велите

ему написать курс астрономии на тему:

"Пусть астрономы доказывают" - он и

это исполнит в точности. Он докажет, что

существует на свете даже астрономия

легковесная, в силу которой солнце

восходит и заходит по усмотрению

околоточных надзирателей...

М. Е. Салтыков-Щедрин

Даже тюрьмы белым-белые

что-то вроде миража.

Мороза по всей империи,

мороза.

В город лошади привозят

мертвецов на облучках.

Вожжи,

дергаясь,

елозят

в заколдованных руках.

Мерзнут

ссыльный

и урядник,

мерзнет царь,

и мерзнет псарь,

мерзнешь ты,

Илья Ульянов,

в марте,

лютом, как январь.

На столе твоем ни водки,

ни горячего чайку,

а одни метеосводки,

наводящие тоску.

И, чуть-чуть калмыковатый,

ты щетиною зарос,

мрачный, словно виноватый

за любого,

кто замерз.

Потепления хоть градус

в сводках ищешь для Руси,

как в сиротстве

не играясь,

ты искал медяк в грязи.

Шустрый дед обсерваторский

дров Ульянову принес,

и медведем белым вперся

следом в комнату мороз.

И от русского мороза,

выражая взглядом грусть,

треснул гипсовый Спиноза...

Вольнодумец,

чуешь Русь?

Дед кряхтит:

"Все мыслишь, вьюнош?

Холода какие

страсть!

Супротивно ветру плюнешь:

в лоб тебе ледяшки - хрясть!

С бабой, брат,

не побалуешь

побалуйка

словно лед.

Крест попу не поцелуешь

целовалки оторвет.

Хитро оттепель-паскуда

обманула нас вчерась.

Грязь прокиснувшая

худо.

Хуже - если смерзлась грязь.

Все внутрях насквозь прозябло,