Это было на самом деле - Мария Шкапская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Письмо
«Папа, мы остались без мамы. Папа, фашисты хватали самых маленьких детей, подбрасывали их вверх и подставляли штыки».
Такое письмо прислал на фронт красноармейцу Хромых его сын Леня.
Отъезд
«В четыре часа на рассвете мы вдруг услыхали стрельбу. На нашей улице рвались гранаты, падали бомбы. Я стояла возле грузовика последней, места больше не было; я ни за что не хотела уезжать, я хотела остаться с мамой. Но мама сказала: «Идите, дети мои, спасайте свою жизнь. Вы еще молоды, вы должны еще жить, а мы с отцом уже прожили больше половины своей жизни». Грузовик тронулся, мама кричала: «Садись!» Я быстро вскарабкалась в машину. Так мы уехали, не попрощавшись ни с матерью, ни с отцом. Больше мы их не видели».
Так уезжала Рая Озер из литовского городка Таураге.
Остановка
«Наш поезд стоял под Конотопом. Фашисты налетели тучей, тринадцать самолетов зараз. Это было днем, солнышко светило. Мама мне сказала: «Ты посиди на воле, а я буду варить обед». Она в вагоне и стирала, и варила, и все. Я села возле нашего вагона и начала читать книжку журнала «Затейник». Там были смешные пьесы. Вдруг он налетел. Люди сразу попрятались под вагонами. Он спустился низко, не выше, чем в рост человека, и начал под вагоны застрачивать. Я побежала, не знаю куда в поле. Он начал бросать и теперь попал в поезд. Вагоны загорелись, я побежала по полю. Поле было широкое-широкое, хлеб уже в снопах стоял. Гляжу из-под хлеба — поезд горит и тот вагон, где была мама».
Это рассказала писательнице Лидии Чуковской Таня Айзенберг в детском доме в Ташкенте.
Справка
Воспитательница детского дома спросила детей, есть ли у них какие-нибудь документы. Дети подали ей аккуратно сложенную справку:
«Выдана колхозом Боровского района Московской области Вите и Ивану Сергеевым в том, что у них мать сгорела, отец убит, дом и все имущество сожгли немцы».
Дядя из танка
«По нашей улице ехал танк. Вдруг он остановился, что-то испортилось. Я видел, как оттуда вылезли два фашиста, оба в черном, а на рукавах череп и скрещенные кости. Один стал чинить машину, а другой зашел в соседний дом, открыл шкаф, пошарил там, нашел хлеб, сел за стол и начал есть. К нему подошел хозяйский мальчик лет четырех и сказал: «Дядя, дай и мне хлебца». Немец не обращал на него внимания. Тогда мальчик сам взял со стола кусочек хлеба. Немец увидел это, схватил ключ, которым завинчивают гайки, ударил мальчика изо всей силы и пробил ему череп. Мальчик упал, а он спокойно доел хлеб и вышел из дому».
Это видел Витя Бессонов в Клину.
На шоссе
«Очень было тяжело уходить из родного города из-за немцев. Мы шли по Бежецкому шоссе. Немецкая авиация била по нас из пулеметов. Убило много женщин, детей и стариков. Женщины шатались от усталости, а ребята держались за своих матерей и громко плакали».
Такое сочинение написала ученица 6-й школы города Калинина Клава Чижова.
Обыск
«В деревню, куда мы ушли из Калинина, пришли немцы. Они пришли к бабушке в избу, стали везде шарить и кричать: «Рус, где хлеб, мясо, сало? Не скажешь — застрелю». Мы все стояли молча. Один немец подошел к бабушке и ударил ее по лицу».
Это школьное сочинение ученицы Нади Зверевой.
У фашистов
«Деревню Башмаково тоже захватили немцы, — пишет третий ученик, Володя Прощаев. — Жить нам стало очень плохо. Мы стали голодать. Людоеды начали отбирать последние вещи. Мы пошли в город. По дороге фашист стащил с меня валенки».
Три месяца за год
«Невозможно описать, как немцы обращались с нашими бойцами. Они их морили голодом. Один боец насилу взобрался по лестнице в наш дом и попросил есть. Мама дала ему хлеба. Когда я слушал его рассказы, по моим щекам катились слезы, и я долго не мог успокоиться. Эти три месяца при немцах мне показались годом. За это время я стал совсем серьезный, пропала вся моя шалость».
Это написал Витя Сенин из Калинина.
В школе
«Я вышел на улицу и увидел, что в нашей школе хозяйничают немцы. Они кололи парты, разламывали шкафы с книгами и все это жгли в печке. Я заплакал, пошел домой и рассказал маме».
Это видел в Калинине Аля Веселов.
Страшная жизнь
«Один раз, когда я пошла за водой на реку, я видела, как фашисты, не знаю за что, убили старого еврея. Жизнь была страшная».
Это рассказала ученица Сарра Рощина.
Встречи
«Откуда ни возьмись выскочил рыжий немец и ударил меня кулаком по лицу. Так я в первый раз почувствовал фашистскую руку. А еще больше возненавидел я немцев после одного случая. Они боялись ходить за водой, потому что шла сильная стрельба. Один немец послал за водой меня, но я не хотел услуживать фашистам и не пошел. Тогда он ударил меня, и я упал».
Так переживал встречи с немцами Андрюша Терентьев.
ЭТИХ ДЕТЕЙ ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ В РУСАКОВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ В МОСКВЕ
Черная ночь
Когда Зоя Феоктистова из Спасо-Помазкина под Волоколамском вышла из родного села, откуда их выгнали немцы, их было пятеро. Мать несла малышей двух и трех лет. Десятилетняя Зоя взяла грудного — он легче.
Мороз был около пятидесяти градусов. Если на таком морозе плюнуть, то плевок застывает и, падая на землю, стучит, как камешек. И земля становится тоже подобна камню. Все живое прячется в берлоги, в дупла, зарывается в снег. Человек в такие ночи сидит дома у печи.
У Зои тоже была жарко истопленная печь. Дети уже спали. Немцы вошли неожиданно и сразу приказали им покинуть избу.
Зоя и ее мать знали, что просьбы бесполезны, и вышли.
Небо разрезали молнии снарядов, ветер сбивал с ног. Мать тяжело ступала, сгибаясь под двойной ношей. У Зои стыли ручонки, маленький как-то странно затих.
«Мамочка, мне больно рукам!..» стонала Зоя.
Мать молчала и шла. Она понимала, что это значит.
«Мамочка, он падает, я не могу больше!» кричала в отчаянии Зоя.
И мать сказала ей глухо и хрипло:
«Брось его в снег».
«Мамочка, он умрет!» кричал в тоске ребенок.
«Брось его в снег», повторила мать, шагая все тише, все тяжелее. Ей надо было выбирать между двумя детьми. Она выбрала.
Пусть бросит в нее камнем тот, кого жизнь не заставляла делать такой выбор!
— И я положила его в снег, — говорит девочка, задыхаясь от слез. — Нет, нет, я его не бросила, я его положила тихонько.
Ребенок давно умолк, но ей казалось, что он кричит все громче и громче. Может быть, это только звенело в ушах, но она схватилась за голову и бежала вперед. За ней тяжело ступала мать.
Снаряд разорвался так близко, что убиты они были все трое сразу — и мать и оба мальчика. Смерть была к ней добрее, чем гитлеровцы, она взяла ее с обоими сыновьями, чтобы не пришлось выбирать еще раз. Зоя осталась одна в безмолвии ночи.
— Отрезали мне пальчики, которые его бросили, — говорит она, как взрослая, глядя на свои культяпки.
Пример из истории
Глаза у Симы Малкиной оба живые и черные, но видит она только одним. И все лицо под глазами тщательно закрыто белой марлей, как маской.
Когда доктор поднимает эту маску, непривычные люди отшатываются: вместо щек ужасные впадины, губы изуродованы. Осколок попал ей в одну щеку и вышел в другую, задев язык.
Она пытается говорить, но ее трудно понять. Хорошо еще, что она пишет, и там, где ей нехватает слов, она берется за карандаш.
Она из Ново-Александровки, из-под Волоколамска. 16 января немцы отступали. Большую часть домов они подожгли, взрослых угнали в тыл.
В их избе лежали раненые бойцы и собрались греться женщины и дети. Уже замолкали последние выстрелы, в село входили наши части.
Где прятался этот последний фашист, непонятно. Трудно сказать также, хотел ли он уйти и запоздал, или остался специально, чтобы выполнить свой адский замысел, но только, когда наши уже «закрыли бой», как выражается Сима, он выхватил гранату и бросил ее в самую середину раненых и детей.
— Его даже не ранило, — говорит девочка, — его убили наши бойцы.
А их выносили из горящей избы — мертвых и раненых, бойцов и детей.
Симочке хочется сказать еще что-то, но мы никак не можем ее понять. Должна вмешаться сестра.
«Историю я любила больше всего, — поясняет она, — я про немцев знала — мы проходили Александра Невского, — только я никогда не думала, что мне самой придется воевать с немцами».
Сестры
В одной из палат у окна две кровати. На них две сестры Чикины — Люба восьми и Лидочка пяти лет.
Их привезли в разное время, они так радостно встретились. Впрочем, радовалась одна только Люба, Лидочка вообще почти не говорит, она слишком страдает.
