Попытка к побегу - Ольга Филатова

Когда Джону исполнилось два года, родился его брат Хилари Артур Руэл. Примерно в это время родители осознали, что с Африкой они погорячились, климат не подходит английским детям. Мэйбл с малышами покинула жаркую страну. Отца задержали банковские дела. Никто не ожидал, что это расставание навсегда. Отец вскоре заболел и умер. И мать осталась одна с двумя малышами. Грустное дело. В результате детство Джона превратилось в череду чемодан-вокзалов. Выехав с чернокожего континента, семья не переставала скитаться по съемным жилищам. Переезды — настоящее бедствие для взрослых, но веселое развлечение для детей — всякий раз давали юному воображению мальчика пищу.

Место, в котором по возвращении в Англию сперва поселилась Мэйбл, находилось в Западном Мидлендсе и представлялось довольно романтичным. Речка и луга вокруг нее, старинная мельница и ее обитатели казались детям таинственными и пугающими. У мельника была черная борода, посыпанная мукой, его глаза сверкали. Этого человека малыши принимали за великана и воображали людоедом. Мельница представляла собой старое кирпичное здание с высокой трубой. Пейзажи и стиль местности были типичными для сельской Англии — Вустершир на границе с Уэльсом. Жить там было одно удовольствие. Однако к моменту поступления Джона в школу семье пришлось переехать в Кингз-Хит, в дом близ железной дороги — это было очередное впечатление. У самой стены дома двигались вагоны, груженные углем. Стук колес сопровождал дни и ночи. Еще немногим позже семья вновь переехала — в пригород Бирмингема. И так продолжалось до бесконечности. Родственники жалели сирот, но ничем не могли помочь, разве что тетка сдавала им комнаты внаем по щадящей цене. К 1900 году родня окончательно поставила на Мэйбл крест. Внезапно она приняла католичество. Молодая вдова искала и нашла опору в своей жизни. Даже родной отец не понял Мэйбл. Старик не мог смириться, что дочь связалась с католиками — «гнусными папистами». Выставив подбородок кирпичом, он прогнал дочь, отказав ей в материальной помощи в отместку. Муж сестры Мэйбл, которая была замешана в католической авантюре, тоже полез в бутылку. Родственники сочли, что и мать, и дети-католики недостойны материальных благ. Просто удивительно, в какой строгий инструмент превращается Библия в человеческих руках. Маленькая семья впала в благородную нищету. Мэйбл научилась варить бульон из одной луковицы, штопать чулки и обстригать ножницами краешки манжет, когда те обтрепывались, покрываясь бахромой. Она скорее готова была отказывать себе в одежде, чем детям в книжках. Мать стала их первой учительницей, обучая сыновей латинскому и французскому языкам, рисованию и музыке. Тогда Джон и полюбил рисовать картинки к прочитанным книжкам. Читать он научился к четырем годам. Особенно ему удавались люди-деревья — персонажи, то ли выдуманные им самим, то ли вычитанные в очередном эпосе.

Осенью того года Джон поступил в школу короля Эдуарда. Это был центр города и несколько километров от дома. Толкины жили на окраине, куда не ходил общественный транспорт, на который, собственно, у семьи не было лишних денег. Джон примерился ходить в школу пешком, собирая по дороге от бедной окраины к нарядному центру все доступные ребенку впечатления. Так продолжалось четыре года. «Всего четыре года, но они до сих пор кажутся мне самыми продолжительными и повлиявшими на всю мою жизнь», — писал впоследствии он. В те времена он зачитывался приключенческой литературой — про индейцев, про путешествия, «Цветные книги сказок» стали его любимым изданием. Там он прочел повесть о Сигурде и драконе Фарнире — первое стилистически важное для его последующего писательства произведение. Чтение для юного Толкина на всю жизнь стало первейшим и важнейшим делом. Пятилетний, не ведавший еще трудностей и отвратительных сторон жизни, он уже постиг магию миров. Погружаясь в книгу, он исчезал из реального мира. И он стал читать, как будто чтение стало для него важнее, чем есть или пить. К шести годам он стал настоящим книгочеем. Каждая новая книга манила его, как ворота в иное измерение. Он раскрыл секрет этой магии — закрой глаза, и воображаемая роза станет краше настоящей. И ни один лепесток не засияет так, как представленный тобой. Ни один друг не будет таким же верным, как тот, которого придумаешь сам… Очень скоро он придумал, вернее, это он решил, что придумал, на самом деле этот способ тысячи раз придумали до него, как можно убежать не в чужой, а в свой собственный мир. Этот мир он нашел под обложкой чистой тетради. Свою первую сказку он сочинил в семь лет.

Но детству, расшитому маргаритками и ипомеей, приближался конец. Мэйбл нашла квартиру поближе к школе — она так и не научилась спокойно переносить длительное отсутствие детей, всегда волновалась. Ей было это исключительно вредно, у нее обнаружили опасную болезнь — диабет. В год, когда мать умерла, Джону Рональду было двенадцать лет. Приют для бедных детей отчетливо замаячил в перспективе его судьбы, конечно, если родственники не сжалятся. Родственники выставили впереди себя религиозные мотивы — мальчик не принадлежал к их церкви, никто из них не хотел принимать ответственность за братьев. В итоге заботу о мальчиках взял на себя католический священник Фрэнсис Морган. Отец Фрэнсис был, что называется, человеком прекрасной души. Мэйбл ничего не оставила детям. Священник выделил им пансион из собственных финансов.

Школа, которую посещал Джон Рональд Толкин (за обучение платил отец Фрэнсис), давала ему хорошую основу. В подростковом возрасте образовательные предпочтения Джона уже вырисовывались. Филолог стал понятен в нем после того, как, овладев староанглийским языком, он потянулся к немецким учебникам, потом один соученик познакомил его с основами готского языка, подарив словарь. Джону были интересны и греческий, и исландский, он запал на финский, ознакомился с русским. И, как в случае с написанием собственных сказок, он не удовлетворился существованием «чужих» наречий. Взялся за создание искусственных языков. Дети любят собственные шифры, выдумывают новоязы с легкостью, начитавшись приключенческой литературы, и болтают, как сойки, стараясь скрыть от взрослых мелкие тайны, на деле не стоящие дохлой кошки Тома Сойера. Так болтали между собой Калле-сыщик и его друзья у Линдгрен. Так заговорили Джон и его кузина. На вновь созданном языке они писали стихи вроде лимериков, довольно игривые.

Последние летние каникулы запомнились Джону особенно — он ездил в Швейцарию, лазил там по горам. Швейцарские Альпы произвели впечатление столь неизгладимое, что им мы обязаны описанием перехода Гэндальфа с группой товарищей через горный хребет. О, это было опасное путешествие. «Однажды мы отправились в длинный поход с проводниками на ледник Алеч, и там я едва не погиб…» — пишет Джон в своем юношеском дневнике. Швейцария — если кто бывал, знает — вообще такая опасная страна. Там можно и погибнуть, но только если для этого специально спрыгнуть со скал, да и то, наверно, сумеют спасти. Конечно, ему хотелось приключений.