Нелюбовь - Рената Литвинова

- Ничего, - ответил он, вглядываясь в ее лицо. Он размышлял, почему она так странно с ним говорит, ведь это он пригласил ее сюда. Он ничего не понимал: - Я бы мог тебе купить.

Между тем вернулся фотограф. Отдал ей стакан. Миша критически посмотрел на нее из своего кресла.

Мимо них побежали люди.

- Фильм начался! Фильм начался! - Прошла мимо служительница с ключами, сжатыми в сцепленных пальцах.

Никто не оглянулся на нее.

- Может, это можно выпить в зале? - спросила Рита, отпивая из своего стакана.

- Да, конечно, можно! - сказал фотограф.

Все трое встали и втроем пошли в зал. Рита спрятала стакан под кофтой. Они вошли в темный зал. Фильм уже начался. Рита чуть оступилась, фотограф первый поддержал ее. Мише вдруг показалось, что они оба объединились против него.

- Ближе надо сесть, - сказала Рита.

- Сбоку лучше, - сказал фотограф, наклоняясь к ее уху. Миша тревожно обернулся на них. Рита на ходу глотнула из своего стакана. У нее захватило дух. Сели, и правда, сбоку. Фотограф оказался между ними.

На экране шел цветной фильм. Пожилая женщина говорила:

- Я очень влюбилась в одного араба. Он на двадцать лет младше меня, она обращалась к своей молодой дочери и ее мужу: - Я пришла сказать вам это. - Она встает, уходит. Муж ее дочери говорит:

- Твоя мама, она того, крезанутая.

Потом эта пожилая женщина идет по темной улице, возвращаясь домой. Около подъезда ее ждет араб, тот самый, которого она любит. Он очень молодой. Он очень трепетно смотрит на нее. Она бросается к нему. Они обнимаются. Женщина эта - совсем старушка, полная немного. Они идут к ней домой.

Он моется в ванной. Его показывают целиком голым в отражении запотевающего зеркала.

Фотограф говорит негромко про этого голого араба свое мнение:

- Ничего особенного.

Рита смеется на такое его замечание. Миша опять беспомощно и настороженно оглядывается на них - ему плохо слышно, над чем они смеются.

Араб моется в ванной. Пожилая героиня заглядывает к нему и говорит, засмотревшись:

- Какой ты красивый.

Рита допивает свой стакан до конца. Ставит его на темный пол. Встает. Проходит мимо фотографа и Миши, цепляясь за их колени и объясняя:

- Я пойду умоюсь. Совсем опьянела. Сейчас.

Миша протяжно и умоляюще смотрит на нее. Она выходит из зала. Навстречу ей идет служительница. Она говорит ей:

- Где тут можно умыться?

Та показывает ей пальцем.

Рита заметно хромает от своих новых туфель.

Она выходит из туалета. Навстречу ей идет фотограф. Оказывается, он тоже зачем-то ушел из зала.

- Как мне больно идти! - жалуется она, припадая на обе ноги сразу.

- Поехали отсюда! - вдруг предлагает он ей. - Я вас отвезу.

- А что Миша? - спрашивает она, польщенная.

- Он кино смотрит, - говорит убедительно фотограф, только что покинувший зал. - Пошли. Пускай смотрит. Не надо мешать, - просто объясняет он, как о чем-то не особенно важном.

- Да, действительно. Пускай. Фильм хороший. Я там оставила стакан на полу.

Миша сидит в зале один рядом с тремя пустующими креслами. Ему не смотрится. Он все время оборачивается, не вернулась ли Рита.

Они стоят у выхода.

- Моя машина там, - говорит фотограф.

- Я не могу, не могу идти, - говорит жалобно Рита.

- Иди босиком что ли, - советует он. Рита снимает туфли.

- Я подгоню машину!

Она стоит босиком у входа. На улице уже совсем стемнело. Зажглись фонари. С ревом машина фотографа разворачивается посередине улицы, подъезжает к Рите. Она садится. В руках у нее - по туфле. Она аккуратно ставит их на пол машины. На большой скорости машина отъезжает.

Тут спускается вниз Миша. Он спрашивает у служительницы:

- Здесь не выходила девушка?

Та делает напряженное лицо, отвечает:

- Не выходила... Она хромая? - вспоминает.

- Нет.

- Не выходила.

Миша возвращается.

Фотограф тормозит на одной из улиц.

- Здесь мой дом. Подожди. Я принесу кое-что сейчас. - Он выходит из машины.

Быстро возвращается. У него в руках - тапочки, правда, большого размера.

- На, надень, - говорит он ей.

- Здесь остановите, пожалуйста, - говорит она ему.

- Завтра? - спрашивает он ее, видно, уже не в первый раз. Она улыбается.

- Да. Спокойной ночи, - выходит из машины. Он слепит ее фарами с головы до ног в тапочках, со всеми подробностями. Она машет рукой. Он дает медленный газ, отъезжает.

На следующий день.

Рита с Мишей стоят у двери его квартиры, в коридоре.

- Ну прости, прости меня! - говорит Рита и быстро-извинительно целует Мишу в руку. Тот отдергивает ее, печально вздыхает.

Дома у Миши - большая черная собака. Она прихрамывая бегает из одного конца коридора в другой, ударяясь боком об стену, отталкиваясь и опять разбегаясь по коридору.

- Это она от радости, - говорит Миша.

Миша подзывает ее, когда она смотрит в окно: два мальчика стояли под дождем (у одного был зонт) и рассматривали мертвого голубя. Обсуждали его.

- Иди посмотри, - сказал он святым каким-то голосом.

Она подошла к столу. Он отодвинул ящик в столе. В нем лежали три маленькие Ритины фотографии. Он опять задвинул ящик.

Когда Рита была одна в комнате, она подошла и сама хотела посмотреть на фотографии. Она отодвинула ящик, но их не было. Они куда-то исчезли.

Рите захотелось под впечатлением Мишиной преданности и любви самой позвонить фотографу еще до их назначенной встречи. Она знала, что это не гордо и так не полагается делать. Она даже не знала, что ему сказать, но желание было таким сильным, что она не смогла отказать себе набрать номер его телефона. Она сделала это прямо при прохаживающемся мимо нее Мише. Он что-то хотел ей сказать, она махнула ему рукой, чтобы он сохранял тишину. Он примолк, открыв рот на полувздохе. Были гудки. Она не знала, как поступить, если подойдет кто-то к телефону.

Фотограф взял трубку и три раза сказал:

"Да! Алле! Не слышно..." - Она, послушав только его голос, испуганно положила трубку, боясь, что он догадается как-нибудь, что это звонила она, и назовет ее имя. Насчет Миши она не беспокоилась совсем. Она улыбнулась, когда положила трубку. Посмотрела в окно.

- Мне хочется вымыться в ванной, - сказала она, - только не заходи ко мне.

- Не закрывайся, я не войду, - сказал он, добрый такой, переминаясь с ноги на ногу.

Она послушалась его, закрыла дверь и долго смотрела на слабый, висевший на одном только гвозде замок, закрыть его или не закрыть. Но она не ослушалась. Она пустила воду в ванну. Она посидела с минуту, когда вода уже добралась до щиколоток. Она сидела на корточках, потом изменила положение и

села на колени так, чтобы вода из высокого крана попадала ей на спину. Она опустила голову и закрыла глаза. Тут ей почудилось, что кто-то смотрит на нее. Она оглянулась на мутную занавеску. Правда, в том месте, где стоял туалет, кто-то сидел и, повернув в ее сторону голову - белое смазанное лицо, - смотрел на нее.

Она испуганно отодвинула занавеску, подозревая, что это обманул ее Миша и теперь сидит и пугает ее своим немым подсматриванием. Она приготовила выражение на лице, чтобы сказать ему, "как он осмелился?..".

На унитазе сидела пожилая женщина в ночной длинной рубашке. Это была Мишина больная мама. Вид у нее был отрешенный. Она бессмысленно смотрела на Риту. Она была уже очень старая, в маразме, она никого не узнавала и плохо понимала окружающее, хотя сохраняла привычки и потребности, чтобы жить. Рита схватилась в замешательстве за край ванны, она не знала, как поступить и что сказать в такой ситуации. Мать пристально смотрела на нее, было впечатление, что ей интересно смотреть на нее, голую, она даже рассматривает ее. Глаза ее лениво "бродили зрачками" по телу Риты. Она шумно вздохнула, придерживая подрагивающими руками край ночной рубашки. Рита учтиво сказала ей:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - ответила старуха, сохраняя достоинство в голосе и отчужденность на лице, будто они встретились на высоком приеме.

Рита опять задвинула занавеску, решив, что, может быть, мать стесняется до конца оправиться, если она смотрит на нее. Она включила воду посильнее, чтобы лишить себя определенности звуков.

Через минуту она отодвинула занавеску, но матери уже не было. Было пусто. Она, видимо, опять отправилась спать.

Миша тем временем сидел на краю кровати своей мамы и, накручивая ей на руку истрепанную веревку: так, чтобы она не отвязалась, скрещивал ее на запястье и между большим и указательным пальцем. Его мама, признавая только Мишу, покорно смотрела на него, утопая головой со спутанными, как у ведьмы, волосами в подушке. Миша, стараясь говорить громко и упрощенно, объяснял ей:

- Ты, мама, не кричи. Ты, если тебе что-то надо будет или боль почувствуешь, дерни за эту веревку. Позови меня. Потому что другой конец я привяжу к своей руке. Поняла? - спросил он, наклоняясь к ее белому несчастному лицу.

- Не уходи, - сказала она, как ребенок иногда упрашивает родителей перед сном. - Мне страшно. Ложись со мной, - предложила она.