Лев-триумфатор - Виктория Холт

— Это недалеко. Всего лишь до усадьбы Труинд Грейндж.

Я ожидала увидеть хотя бы тень смущения. Он должен был понять, что не мог безнаказанно оскорблять гостью Усадьбы.

— Тогда я зайду навестить вас в удобное для вас время.

— Надеюсь, — ответила я, — что вы подождете, пока вас не пригласят.

Он опять отвесил поклон.

— И в таком случае, — продолжала я, повернувшись, чтобы уйти, — вам придется прождать очень долго.

Меня охватило желание поскорее убежать. В его манерах чувствовалось что-то чересчур вызывающее, почти наглое. Я могла поверить, что он способен на любой дерзкий поступок. Он был похож на пирата; впрочем, на пиратов походили очень многие моряки.

Я поспешила в Усадьбу, опасаясь в первые минуты, что он последует за мной, и, быть может, испытав легкое разочарование, когда этого не случилось. Направившись прямо в башенку, где находилась моя комната, я выглянула в окно. Корабль — его корабль — ясно вырисовывался на фоне совершенно спокойного моря. Это было судно водоизмещением около семисот тонн, с высокими носовыми и кормовыми надстройками и батареями пушек. Не будучи военным кораблем, он был снабжен всем необходимым, чтобы защищаться, а быть может, и атаковать. Он выглядел гордо, величаво; это был его корабль. Я знала.

Я ни разу не спускалась к Мысу, до тех пор, пока судно не уплыло. Каждый день я смотрела на него в окно и надеялась, что, когда я проснусь наутро, его уже не будет. И я начинала думать о Кэри — красавце Кэри, который был молод, всего на два года старше меня, милом Кэри, с которым я вечно ссорилась в детстве, до того волшебного дня, когда мы оба внезапно поняли, что любим друг друга. Горестные воспоминания нахлынули на меня и я вновь, как наяву, пережила все это: необъяснимый гнев матери Кэри, — она и моя мать были двоюродными сестрами — которая объявила, что ничто на свете не заставит ее дать согласие на наш брак. И моя дорогая матушка, которая вначале не понимала причины, вплоть до того страшного дня, когда она заключила меня в объятия и, плача вместе со мной, объяснила, как грехи отцов падают на детей; и мои счастливые мечты о совместной жизни с Кэри разбились вдребезги и навсегда.

Почему все это так живо всплыло в памяти из-за того, что я встретила на Мысе этого нахального моряка?

Я должна пояснить, как я очутилась в Плимуте — в юго-западном уголке Англии, — когда мой дом находился на юго-востоке, всего в нескольких милях от Лондона.

Я родилась в аббатстве Святого Бруно — необычное место для рождения, — и, вспоминая свои ранние годы, я вижу их какими угодно, но только не обыкновенными. Я была беспечна, весела, легкомысленна — полная противоположность серьезной Хани, которую я всегда считала своей сестрой. Мы провели детство в монастыре, в котором не слишком строго соблюдали устав, окруженные атмосферой мистицизма. Тем, что мы этого не замечали в наши ранние годы, мы обязаны матушке, совершенно нормальной, всегда безмятежно-спокойной и в любой ситуации готовой утешить, словом, такой, какой должна быть мать. Я как-то раз сказала Кэри, что, когда у нас с ним появятся дети, я постараюсь стать для них тем, чем моя матушка была для меня.

Но, становясь старше, я стала замечать напряженность в отношениях между моими родителями. Иногда мне казалось, что они ненавидят друг друга. Я чувствовала, что моей матери хотелось иметь супругом доброго, обыкновенного человека, такого, как дядя Кэри, Руперт, который так и не женился и, как я подозревала, любил ее. Что до моего отца, то я его вовсе не понимала, но была уверена, что временами он ненавидел мою мать. Существовала какая-то причина, мне непонятная. Возможно, та, что он провинился перед матерью. Наша семейная жизнь проходила нелегко, но я разбиралась в этом меньше, чем Хани. Впрочем, для нее все было просто: чувства Хани были менее сложными, чем мои. Она ревновала меня, потому что матушка любила меня сильнее, чем ее, что, в общем-то, естественно, поскольку я была родной дочерью. Хани любила мою мать собственнически, она не желала делить ее ни с кем. И она ненавидела моего отца. Хани точно знала, кому принадлежат ее преданность и верность. Не так просто дело обстояло со мной. Я задавала себе вопрос, относится ли она к своему мужу Эдуарду с тем же необузданным чувством единоличной собственницы, с каким обожает мою мать. В одном я была уверена: что сама я так же страстно стремилась бы к тому, чтобы вся любовь и все помыслы Кэри принадлежали мне безраздельно.

Хани сделала великолепную партию — ко всеобщему изумлению, хотя все готовы были признать, что она — прекраснейшее из земных созданий и никого прекраснее они не встречали. По сравнению с ней я чувствовала себя дурнушкой. У Хани были изумительно красивые темно-голубые, почти фиалкового цвета глаза, и длинные, густые черные ресницы делали их просто потрясающими. Волосы также были темными, кудрявыми, с живым блеском. Где бы она ни появлялась, внимание всех немедленно обращалось на нее. Рядом с ней я чувствовала себя никем, хотя в ее отсутствии меня находили привлекательной, с моей густой гривой рыжевато-каштановых волос и зелеными глазами, которые, как говаривала моя мать, очень подходили к моему имени.

— Ты в самом деле, Кэт, похожа на котенка, — с нежностью повторяла она, с этими зелеными глазищами и сердцевидным овалом личика!

Я знала, что кажусь своей матери нисколько не менее прекрасной, чем Хани, но то был взгляд матери, смотревшей на свое обожаемое дитя. Однако Эдуард Эннис, сын и наследник лорда Калпертона, влюбился в Хани при первом ее появлении в свете и женился на ней, когда ей исполнилось всего семнадцать лет. Ее низкое происхождение не стало препятствием. Хани добилась триумфального успеха там, где потерпела неудачу не одна девушка, обильно наделенная земными благами.

Велико было восхищение моей матери, которая всегда боялась, что Хани трудно будет найти жениха. Она ожидала, что лорд Калпертон станет всячески возражать против этого брака, но мать Кэри, которую я называла тетя Кейт, вмешалась и смела все препятствия, а она умела настоять на своем. Несмотря на свои тридцать семь лет, тетя сохранила все свое неподвластное времени обаяние так, что мужчины по-прежнему влюблялись в нее и лорд Калпертон не составлял исключения.

В славное время тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года, в ноябре месяце, старая королева умерла, и всюду было великое ликование, потому что у Англии вновь появилась надежда. Мы настрадались во время царствования Марии Кровавой, и, так как наше Аббатство стояло неподалеку от реки и всего в одной-двух милях от столицы, пелена дыма из Смитфилда[3] тянулась к нам, если ветер дул в нашу сторону. Моей матери становилось плохо при его появлении, и она плотно закрывала окна и сидела дома.