Избранные произведения - Амброз Бирс

Наконец мы вышли на берег реки, чьи серебристые струи так отрадно освежали взор. В хрустальной глубине меж камней можно было различить золотую форель размерами с зеркального карпа, которого разводили в пруду при нашем монастыре. Даже и в этих диких местах Небеса позаботились, чтобы у верующих было вдоволь постной пищи.

Под тенистыми соснами и у обомшелых валунов цвели дивные цветы темно-синего и золотисто-желтого цвета. Брат Эгидий, столь же ученый, сколь и благочестивый, знал их по своим гербариям и сообщил нам их названия. После грозы вылезли из укрытий на свет Божий пестрые жуки и яркокрылые бабочки, и мы, забыв про страхи и молитвы, про медведей и нечистую силу, рвали цветы и гонялись за красивыми насекомыми, радуясь жизни.

Много часов мы не видели людей и человеческого жилья. Все дальше и дальше уходил наш путь в горы; труднее и труднее становилось идти через лесные заросли и ущелья, снова нас обступили испытанные в начале пути страхи, но они уже не угнетали душу, ведь мы теперь удостоверились, что Господь сберегает нас для дальнейшего служения святой Его воле. Дойдя до одного из рукавов серебристой реки, мы были рады обнаружить, что поперек него проложен неказистый, но прочный мост. Однако прежде чем ступить на него, я взглянул через реку, и от того, что я там увидел, у меня захолонуло сердце. На том берегу зеленел пологий луг, усыпанный цветами, а посредине луга возвышалась виселица, и с нее свисало тело казненного! Лицо повешенного было обращено к нам, искаженное и почерневшее, но неоспоримо свидетельствовавшее о том, что смерть наступила не далее как сегодня.

Я уже хотел было привлечь внимание моих товарищей к ужасному зрелищу, как вдруг произошло нечто удивительное: на лугу появилась девушка в венке из ярких цветов на распущенных золотистых волосах. На ней было алое платье, и оно словно огнем освещало все вокруг. Ничто в ее повадке не выдавало страха перед мертвецом на виселице; наоборот, она устремилась к нему, плавно ступая босиком по траве и при этом звонко пела что-то мелодичное и размахивала руками, стараясь разогнать стервятников, которые с хриплыми криками вились вокруг, громко хлопали крыльями и щелкали клювами. Вспугнутые, они разлетались - все, кроме одной птицы, эта уселась на перекладине и словно бы с вызовом и угрозой поглядывала сверху на девушку. Но девушка подбежала, танцуя, крича и подпрыгивая, и все-таки согнала мерзкую тварь, птица развернула крылья и тяжело полетела прочь. А девушка остановилась и, закинув голову, устремила задумчивый взгляд на раскачивающееся тело повешенного.

Песня ее привлекла внимание моих спутников, теперь мы все трое стояли на мосту и смотрели на это странное дитя и на все, что ее окружало, не в силах от удивления вымолвить ни слова.

При этом я ощутил, как по спине у меня пробежала легкая оторопь. Это считается верным знаком, что чья-то нога ступила на место твоей будущей могилы. Меня же, как ни странно, пробрал холод в тот миг, когда девушка встала под виселицей. И это лишь доказывает, что у человека правильные мнения бывают порой перемешаны с глупыми предрассудками - ведь не может же того быть, чтобы верному последователю Святого Франциска лежать в могиле у подножья виселицы.

- Поспешим туда, - позвал я моих товарищей, - и помолимся за душу несчастного.

Мы подошли к виселице и прочитали молитвы, не поднимая глаз, но с большим пылом - в особенности я, так как мое сердце исполнилось состраданием к висящему над нами бедному грешнику. Я вспомнил слова Господа нашего, сказавшего: "Мне отмщение", ведь Он простил разбойника, распятого на кресте рядом с Ним, и кто знает, быть может, и этому несчастному, испустившему дух на виселице, уготовано милосердие и прощение?

Девушка при виде нас отошла в сторону и с недоумением наблюдала за нами. Но вдруг посреди молитвы я услышал ее нежный звонкий голосок: "Стервятник! Стервятник!" - прозвучавший с несказанным испугом. Поднял голову - огромная серая птица кругами спускалась туда, где стояли мы, ничуть не смущаясь ни нашим присутствием, ни Божеским нашим чином, ни святой молитвой. Однако братья вознегодовали на то, что девичий голос прервал моление, и разбранили ее.

- Умерший, верно, был ей родней, - возразил я им. - И подумайте, братья, каково ей видеть, как стервятник садится на его труп, чтобы рвать лицо и руки и питаться его мясом. Как же ей было не вскрикнуть?

Один из братьев сказал:

- Ступай к ней, Амброзий, и вели молчать и не отвлекать нас от дела, чтобы мы могли беспрепятственно молиться за упокой души этого грешника.

Я пошел по сладко пахнущим цветам к девушке, которая по-прежнему, задрав голову, смотрела, как стервятник кружит, снижаясь над виселицей. У нее за спиной белел осыпанный серебристым цветом куст, служа выгодным фоном для ее прекрасных очертаний - что я, недостойный, не преминул заметить.

Навстречу мне, застыв в молчании, она устремила взор больших темных глаз, и в нем я разглядел затаившийся испуг, словно она опасалась, что я причиню ей зло. Даже когда я приблизился, она не двинулась с места, не шагнула, как другие женщины и дети, мне навстречу, чтобы поцеловать мне руку.

- Кто ты? - спросил я. - И что делаешь одна на этом ужасном месте?

Она не ответила и не пошевелилась; я повторил вопрос:

- Скажи мне, дитя, что ты здесь делаешь?

- Отгоняю стервятников, - отозвалась она тихим, мелодичным, несказанно приятным голосом.

- Покойник - родня тебе? - спросил я.

Она покачала головой.

- Ты знала его и сострадаешь его нехристианской смерти?

Но она опять промолчала, и мне пришлось задать ей другие вопросы:

- Как его имя, и за что он был казнен? Какое преступление он совершил?

- Его имя - Натаниель Альфингер, он убил мужчину и женщину, проговорила девушка отчетливо и совершенно невозмутимо, будто убийство и казнь на виселице - вещь самая обыкновенная и не представляющая ни малейшего интереса. Пораженный, я пристально посмотрел на нее, но она оставалась спокойной и равнодушной.

- Ты была знакома с Натаниелем Альфингером?

- Нет.

- И однако же пришла сюда охранять его труп от воронья?

- Да.

- Почему же такая забота о том, кого ты даже не знала?

- Я всегда так делаю.

- То есть, как?..

- Всякий раз, когда кого-нибудь вешают, я прихожу и отгоняю птиц, чтобы они нашли себе другую пищу. Вон, вон еще один стервятник!

Она издала громкий, пронзительный возглас и, вскинув руки над головой, побежала по лугу, словно безумная. Огромная птица испугалась и улетела, а девушка возвратилась туда, где стоял я. Она прижимала к груди загорелые ладони и глубоко дышала, стараясь отдышаться. Я как мог ласково спросил ее:

- Как тебя зовут?

- Бенедикта.

- А кто твои родители?

- Моя мать умерла.

- А отец? Где он?

Она промолчала. Я стал настаивать, чтобы она сказала мне, где ее дом, так как хотел отвести бедное дитя к отцу и посоветовать ему, чтобы лучше смотрел за дочерью и не пускал больше разгуливать по таким страшным местам.

- Так где же ты живешь, Бенедикта? Прошу тебя, ответь.

- Здесь.

- Что? Здесь! Ах, дитя мое, ведь тут ничего нет, кроме виселицы.

Но она указала на сосны. Следуя взглядом за ее рукой, я разглядел под деревьями жалкую хижину, более подходящую служить обиталищем зверю, чем человеку. И я понял яснее, чем если бы мне сказали словами, чьей дочерью была эта девушка.

Когда я вернулся к своим товарищам и они спросили, кто она, я ответил:

- Дочь палача.

3

Поручив душу повешенного заступничеству Пресвятой Девы и Святых Праведников, мы покинули проклятое место, но, уходя, я еще раз оглянулся на прелестное дитя палача. Она стояла там, где я ее оставил, и смотрела нам вслед. Ее нежный белый лоб по-прежнему венчала диадема из золотистых примул, придававшая особое очарование ее прелестному лицу, а большие темные глаза лучились, подобно звездам в зимнюю полночь. Мои спутники, для которых "дочь палача" означало нечто безбожное и отталкивающее, стали укорять меня за выказанный к ней интерес; мне же грустно было думать, что это милое, красивое дитя вызывает у людей презрение и брезгливость, ничем не заслужив их. Почему она должна страдать из-за ужасной профессии своего отца? И разве не чисто христианское милосердие побуждает невинную девушку отгонять воронье от трупа человека, которого она совсем не знала при жизни и который был сочтен недостойным существовать на земле? Я находил ее поступок более христианским, чем даже милостыня, которую раздают бедным самые что ни на есть христианские благотворители. Я высказал эти мнения моим товарищам, но с сокрушением убедился, что они их не разделяют; напротив того, я был назван ими мечтателем и глупцом, желающим ниспровергнуть вековечные и здравые народные обычаи. Таких людей, как палач и его родные, все должны сторониться, настаивали они, иначе и на них распространится проклятье. Однако у меня хватило твердости духа не отступиться от своих взглядов. Я кротко вопрошал, справедливо ли обращаться как с преступниками с людьми, которые служат составной частью судебного механизма, предназначенного как раз для того, чтобы карать преступников? Хотя в храме палачу и его семье выделяют отдельный, самый темный угол, но разве не обязаны мы как слуги Господни проповедовать евангелие справедливости и милосердия и показывать пример христианской любви и сострадания? Но братья разгневались на меня, и безлюдная местность огласилась их громкими возгласами, так что я в конце концов ощутил себя виновным, хотя и не понимал, в чем. Оставалось надеяться на то, что Небеса окажутся милосерднее к нам, чем мы друг к другу. При воспоминании о дочери палача мне было отрадно думать, что имя ее Бенедикта, "благословенная" по-латыни. Наверно, родители избрали его, чтобы дать благословение той, которую в жизни никто больше не благословит.