Танец души:Стихотворения и поэмы. - Владимир Щировский

«В милом доме, доме старом…»

В милом доме, доме старомПахнет тестом и угаром,Угли звякают в печи.В дополнение картинеБыл бы кстати легкий иней,Свечи, вздохи, куличи,Юность, несколько объятий,Да стишки из хрестоматий,Банты, фанты, флирт, рояль…Только вот – весны, вина ль,Ничего теперь не жаль.Будьте кроткою девицей,Черноглазой, круглолицей,Вроде тех, которых яЗнал на утре бытия.Ешьте, спите и учитесь,К вам придет красивый витязь,Ясен оком, ликом чист,Инженер специалист.Вы полюбите друг друга,И потом курорты югаПосетите, впавши в брак.Ведь всегда бывает так.

И хоть это скучноватоТолько надо жить как все,Скромно видя луч закатаНа девической косе.

Вот и я во время оноНе любил дневное лоноХуденькой моей страны,Пил вино и видел сны…

Только тело исплясалось,Всё прошло и даже жалость,И теперь – весны, вина – льНичего уже не жаль.

«Взглянув на модное пальто…»

Взглянув на модное пальто,Скажи лукаво и сердито,Что в мире ново только то,Что было хорошо забыто.

И что смеются без концаНад нашей маленькой печальюИ наши старые сердца,И наши рукава и тальи.

Но всё же, подойдя к окну,Ты галстук завяжи прилежноИ выходи гулять, лунуЛюбя растерянно и нежно.

И, будто май тобой открыт,Бреди сквозь легкий холод мая,На невский голубой гранитУлыбки Фауста роняя.

«Мудрая топится печь…»

Мудрая топится печь,Время проходит. УжельМожет взманить и увлечьЛишь достижимая цель?

Шорох в углу. Как и нам,Крысам известна чредаЖизнь опаляющих драмСлавы, любви и труда.

Сумерки в старом саду,Но не скрипит турникет.Здесь не гуляют в бреду,Здесь не играют в крокет.

Здесь с неученым котомТы постучишь у дверей,И, дорогая, потомСтанешь женою моей.

Благословим в тишинеСтрашных дорог произвол,Ибо пришла ты ко мне,Ибо к тебе я пришел.

Старчески ясно любя,Стану я петь и молчать,Буду Татьяной тебяИли Людмилою звать.

Черная каша и щи,Комната, книга, жена.Больше судьбы не ищи,Эта судьба найдена.

ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК

Иногда, томим земной поклажей,Я бреду, совсем не чуя ног –Вдруг на высоте шестых этажейЗаблестит зеленый огонек.

Сквозь ночные, гадкие туманыДетским светом поманят меня.Я ли откажусь от кроткой взманыМилого, зеленого огня?

И тогда, как Божие творенье,В вещий миг зачавшись и поспев,Возникает в тучном поле зреньяНекий романтический посев:

Ясно вижу я, в восторге хмуромУличных не видя благ и зол,Лампой под зеленым абажуромБлаголепно освещенный стол.

Там, в своей пленительной квартире,Что до слез напоминает рай,Та, моя, единственная в мире,Царь-Девица разливает чай.

Сестры вкруг стола сидят и братья,И кипит праотчий самовар,И покрой ее земного платья,Как весна, неизмеримо стар.

И ее земные разговоры,Как цветы, бесцельны и просты,И ее не посещают воры,И ее не гневают скоты.

И в ночи, зеленым детским светомРобкого в окошке огонька,Кажет путь она своим поэтамИ манит, манит издалека…

И когда, отбыв земное лихо,Тело свой преодолеет срок,Полетит душа легко и тихоНа зеленый милый огонек.

ПОЭТ И МУЗА

Дрова сгорели. Денег нет.И Музе говорит Поэт:«Я мерзну, дорогая Муза.Ужели Ты велела так –Чтоб безлюбовно и кургузоСкроили мне земной пиджак?Земные зимние костюмыДля пения мне столь нужны –А ты мне протянула юморС жеманной примесью луны.Вот – слезы по лицу размазав –Я Достоевского прочел…Я – не Алеша Карамазов,Я нежен, мрачен, слаб и зол.Я флирт и лира, в лик из клира,Ты век и ветр, ты мир и миф.Мне холодно, моя квартираМеня страшит, во мгле застыв.И право же – какого черта?Меня давно томит морозИ дым последнейшего сортаСих заунывных папирос.Я целый месяц – слышишь, Муза –Не привожу девиц к себе…О, страшный вес земного грузаНа поэтическом горбе!»А Муза, ластясь и виясь,Тихонько шепчет: «Нежный князь!Премудрый отрок, смутный инок,Не плачь из-за пустых лучинок.Дитя мое, агу, агу,Я милая, я все могу,Все будет, все: дрова и слава…Живи, как облака и травы,Точись, как нож, и зрей, как рожь…Вот ты померкнешь и помрешь.И, одарен посмертной славойПри сладком пении скопцов,Мой хмурый мальчик, мой кудрявый,Придешь на мой любовный зов…»

Скребутся крысы. Гаснет свет.Заплаканный молчит Поэт.

«Я верю – почему-то кто-то…»

Я верю – почему-то кто-тоЗамкнул, как бешенство в вине,В гробах — желание полетаИ стуки заключил в стене,Что, видимостями окутан,Мир невидимкою летел,Когда нам раб Господень НьютонСказал о тяготенье тел.Так, в наши дни, когда любовьюНикто не совершает чуд,Когда проказою здоровьяБольные сборища орутИ в страшных спазмах словоблудьяПевцы забытых аонид –Я собственной поверил грудьюВ прекрасный вес надгробных плит.Вот – выйдут завтра комсомольцы,Заверещит автомобиль,И грохнут толпы, ахнет пыль,И дурочки наденут кольца,И пудр и мыл повеет гниль,И пыл строительства газетыРаспродадут по пятаку,И пролетарские поэтыСпою свое «ку-ка-ре-ку», –А я, к стене приникнув ухом,Услышу мертвый стук часов,Который слышится старухамВо тьме ночной, как Божий зов.И звук без эха, сир и вдов,Войдет и в шуме обнищает…И будет сказано без слов:«То с асфоделевых луговВаш город ветер посещает».

ЭЛЕГИЯ О ПИСЬМАХ

Перебирал я на днях письма. Писем – тьма!Милые разные почерки, подписи… Эх-ма!(«Эх-ма» – междометье русское, выражает всегда тоску.Выражение это свойственно нашему мужику.)Вот подпись «Ляля» и с маленькой буквы написанное «Вы»,Вот от кузины открытка, на ней изображены львы.Содержание открытки гадкое: «Денег больше не пришлю».Вот цикл писем, в которых пишут «люблю».Вот письма вдовствующей дамы, в которую я был влюблен;Их очень много. Перечитываю: какой инфантильный тон!Вот письма поэтов умные, с эрудицией, но почерк – дрянь.Вот еще письмо, нехорошее, почти непристойная брань.Их много. Краски различные листков, конвертов, чернил –Как много милых бывалостей я на черный день сохранил.Вот теперь посижу, подумаю, погляжу в угловую темнотуИ чье-нибудь письмецо пригожее, усмехаясь, перечту.И грусть моя обыкновенная, людская о прошлом грусть,Повапленная радужно, знаемая наизусть,Скользнет по лицу капелькой, попробую – солоно на вкус.Отложу я письма и отправлюсь на досветки здешних муз.И Муза моя родимая споет мне, тиха, мила,О том, как она из лесочка коров домой гнала,И расспросит меня участливо, хорошо ли в себе таюЯ вечность свою случайную, нелегкую вечность свою.

ЛАДОНЬ НА ГЛАЗАХ