Танец души:Стихотворения и поэмы. - Владимир Щировский

ВЛАДИМИР ЩИРОВСКИЙ. ТАНЕЦ ДУШИ: СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ.

СТИХОТВОРЕНИЯ

«Ужели Люцифер меня связал…»

Ужели Люцифер меня связалС Лукрецией Луки Джордано?О, тело, запрокинутое странно,Казалось, я и вправду осязал.

Был в этот день закат кровав и ал,Как в горле розовеющая рана,И вышла ты из книги, из обмана,И в мой сошла молитвенный фиал…

И я тебя испил, как пьют вино,До дна. И страшно заглянуло дно.…………………………………………..Я осужден на вечные скитаньяТарквинием без цели и стяжанья?

А. П. ШАТИЛОВОЙ. АКРОСТИХ

Кресты не носят дат рождений и кончин,И кладбище течет, в пустую степь впадая,Таинственно влача от мая и до маяАстральную тоску отверженных руин.

Грядущему вручен, не я ль, скажи, один,Отцветшим словесам цветенье возвращая,Радел о ризах роз и звал коснуться краяОдежды бывших лет и кубка давних вин?

Дари меня цветком, улыбкой и портретом,Еще умней пойми велеречивый пылЦелующихся пар и мирных благолепий…

Кресты не помнят дат. Люби кресты и степи,А я уже нашел меж храмовых стропилЯзык молчания о бывшем и отпетом.

ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА

Исполненные долгого цветенья,Мы понесли вблизи сердец своихСпокойные и влажные каменьяПричастных мирозданью мостовых.

Полдневный путь был ревностью отмечен,Касаньем камня к сердцу. ОблакаБезгневно жили, воздвигался вечер,И ветр классический, и горестный закат.

Но, утомясь последним созерцаньемМучительных сближений, воля веждПрияла вновь Элизиум Надежд,В предельной нежности, в безмерном чарованье.

И в комнате, в которой вечераСлагают полусветы на эстампы,Нас приобщает свет зеленой лампыПреджизненным свершеньям до утра.

И благ, и неизведанно спокоенЗеленый сумрак – никогда не раньЖивущего познавшею рукою,И жизнь являй, как сладостную дань,

Простую дань сладчайшего починаЗемле, прошедшей множество небес…О Рокамболь, бубновый интерес,Качели, бури, старость и кончина.

«Дни розовы и алы…»

Дни розовы и алы,И всё реально.И бывшей младости хоралыЗвучат политонально.

И сопьюся я, пожалуй,И не заплачу,Левкой иссохнувший и вялыйЛюбя тем паче.

Живу надменно и чердачноИ сокровенно,И не скорблю, что всё пустячноИ неизменно.

«Пигалица злополучная…»

Пигалица злополучная,Скачет она,Наша романтика скучная,У моего окна.

Дочку мою АглаюНа подоконник сажаю,И, младенческой десницейРастворив окно,Она ошалевшей птицеПриятно дарует зерно.

Я думаю: девочка милая,Дура моя золотая,Зачем я хвастаю силою,Умные книги читаю?

Пусть тебе песни нравятсяЭтого юного люда.Ты вырастешь красавицейПод пигалицыны баллады.Будь умной: я стар и глуп.

«Есть в комнате простор почти вселенский…»

Есть в комнате простор почти вселенский.Весь день во мне поет Владимир Ленский,Блуждает запах туалетных мыл.И вновь: «Ах, Ольга, я тебя любил!»

Прекрасно жить. На письменном столеЛежат стародворянские пруды,Мерцают лебеди. НавеселеЗвучат гармошек громкие лады,

И громы ладные старинных ливнейЗвучат еще прекрасней и наивней,Чем до восстанья в октябре.Вот, проползая по земной коре,

Букашки дошлые опять запелиИнтернационал, и по панелиМятется трудовой и пыльный пыл.«А знаешь, Ольга, я тебя любил!»

ПАМЯТЬ

Времена возникают. Взрастает в сверканьях и дымахПлощадей небывалых суровый безумный гранит,Но ушедших от нас, и поэтому только любимых,Моя память спокойно, свободно и нежно хранит.Предстают созерцанью, полюбившему холод и ясность,Лица бывших друзей, обстановки забытых квартир.Я люблю примирившую всё неизбывную разностьМежду обликом мысли и обликом, видевшим мир.И живут невесомые доли усердных веселийИ любимыми ставшие образы старых коварств,Города, переулки предместий, дома, водоемы, качелиИ в покинутой комнате стол и жеманный бювар.Там когда-то, читая Айвенго, я пугался потемок,Населявших пролет между двух этажерок в углу,Там встречал я рассветы, и был бестревожен и тонокЛуч серебряно-красный в окне, приникавший к стеклу.Там позднее любил я по ночам, когда все засыпали,Видеть радуги в сонных глазах и биению крови внимать,Начинался дремотный полет и в кошмарном фиалеПредпоследними секстами дом сотрясала зима.Там рождалась нетвердая, тяжкая, робкая зрелость…Жив ли стол, озарявшийся первым любовным письмом?Кем разбита та лампа, что некогда вяло горелаВ одиночестве бурном и в преображенье ночном?В строгой памяти живы друзья, и вино расставаньяЗатаил и сберег любопытный и дерзостный вкус,И в часы неожиданных дум, на случайном диванеМнится сладостным бремя постигнутых девичьих уст.Но пленительно время, и пространство неумолимо,И безмерно число обаяний ночных и дневных.Колдовские поля и столицы, прекрасные дамыОбнимаются зреньем, дорогами окружены.Жизнь и смерть обручаются: в веснах, и летах, и зимахСочетаются ветр придорожный с чернокнижием уличных плит.И ушедших от нас, и поэтому только любимых,Моя память спокойно, свободно и нежно хранит.

«Вот в слова пресуществилась сила…»

Вот в слова пресуществилась сила.Только кто же помнит древний мир –Юноша в пенсне библиофила?Женщина, что нюхает эфир?

Нет, он жив, и времена бессильныПереплавить этот медный, пыльный,Но такой торжественный убор;Он живет, чужому чуждый маю,Памятью моей припоминаяПлеск колодца, говор, стук амфор…

И в тебе его немая силаОживляет исступленье гроз;И твоей, твоей рукой ДалилаПохищает прядь моих волос.

ТЕАТР В УСАДЬБЕ

Скульптурный плющ венчает смутный зал.Бесцветные не движутся портьеры,И тени так загадочны и серы,Как будто их никто не описал.

Тяжелых кресел первый ряд упалГраницей примитивного партера,И сцена, где в забвенье чувства мера.С трагедией сплетался мадригал.

Здесь царствовал высокий Бомарше,Здесь возникали пламена в душеУ зрителя от возгласа и позы…

И я пою слегка печальным «О!»Широких ваз лимонное стеклоИ в рюмках архаические розы.

«Возьми меня к себе и чаем напои…»

Возьми меня к себе и чаем напои,Мечтательно позволь глядеть в глаза твои.Я радуюсь тому, что плоть твоя крепка,Что детская с цветком не зыблется рука,

Что в будущем году тебя полюбит тот,Которого пока лишь чает детский рот,Что много лет спустя и ты, и ты умрешь,Как облако, как дождь, как вызревшая рожь.

И если это так, и если это ты,Частица милая веселой суеты,Раздумчиво вошла в мой картонажный храм,Рассеянно вняла моим пустым стихам –

То я уже живу, то я опять готовБродить и ликовать средь бурных дураков,Хотя бы потому, что и тебе ониВ счастливые цвета размалевали дни.

«В милом доме, доме старом…»