Повесть о некоей брани - Антон Никитин

Петр почесал в затылке, алкоголики не пошевельнулись, только Кириллыч сидел теперь с закрытыми глазами. "Ну, друзья, меня-то возьмете?" Третий ящик приполз из угла как-то сам собой. Петр сел, взял стакан и выпил.

Можно было играть дальше, без пробуксовок. Неназойливые рассуждения Петра растворялись, распадаясь на разноименно заряженные ионы, и теряли окраску, выделяя тепло и свет. Примитивная пища всегда усваивается легче.

Для разминки Семен оживил одежду клона, которую ошалевшие милиционеры свалили на пол посреди камеры в районном отделении милиции. Панцирь, до сих пор лежавший на спине и смотревший пустым капюшоном в потолок, теперь бунтовал, бил рукавами и босыми брючинами в дверь, это было видно через глазок. Майор, прибывший на место происшествия, не испугался (ну просто не понял, что произошло) и, как настоящий рубака, принял решение с ходу, по-суворовски внезапно. По его приказу дверь отперли, и майор сам три раза стрельнул в спину уходящему призраку, одежда продырявилась с грохотом кровельной жести, но даже не оглянулась посмотреть, не вскрикнула, засияв тремя дырочками, удалилась навсегда.

Майор, ведомый неизвестной силой, сдвинул пистолетом фуражку на затылок, задул дымок, слабо тянущийся из ствола, и незнакомым голосом сказал: "Ушел, сволочь!"

"Красиво получилось!" - Семен расслабился, перемешивая в голове цветные пространства.

Стрелки курантов ножницами смыкались к полудню.

Царевич Дмитрий вышел на крыльцо.

Невдалеке шумела Волга.

* * *

"Как устал я от этой архивной каторги! - профессор Батогов вспомнил о студенческих годах, когда элементарные средства (вроде выпитого сырого яйца) возвращали его к жизни. - Но и годы уже не те, и силы уже на исходе."

Подобрав случайно упавший следственный том, профессор углубился в чтение.

В котельной выпили за нормальный пар, Кириллыч по-доброму взглянул на Семена и подумал с ласковой издевкой: "Так как же насчет царевича?" Семен улыбнулся и ответил: "Разберемся."

Дмитрий спустился с парадного крыльца, прикрикнул на мамку, неповоротливую дуру, и прошествовал по двору в надежде чем-нибудь заняться. Позади дома четверо мальчишек играли в ножички.

Профессор оторвался от рукописи, почувствовав легкое движение. Он очень увлекся чтением, и ему показалось, что вокруг - не полки хранилища, а сруб великолепных дьяцких покоев. Батогов снова ухнул в чтение с головой, не успев удивиться.

Петр понял, что гигантский водоворот сиреневых тонов захватил его уже и тянет к сплющивающей точке своей середины. Там, в узком жерле водного вулкана, бился белый земляной червь, скованный цепью судороги, и светлел речной берег, искаженный переспективой. "Ах, как неохота!" - плавники не слушались Петра, пошевелив хвостом, он ощутил ужасный приступ тошноты (или отвращения к собственному телу). Пройдя за секунды всю эволюцию, Петр осознал себя за столом, уставленным деревянной посудой, вспомнил свое новое имя - Данило - и спросил у мужчины во главе стола: "Что, батя, помолились, пора и каши отведать?"

Царица только села обедать, когда во дворе истерически закричали: "Царевича зарезали!!!"

Кириллыч глубоко вдохнул свежий воздух и ощутил в себе пульс давно ушедшей молодости. Раскланявшись со звонарем, поднимавшимся на колокольню, подошел к пацану в роскошной царской одежде: "Ну, здравствуй, государь!" Дмитрий гордо посмотрел на малознакомого Никиту Качалова и приветствовал его наклоном головы. "Какой красивый ты нынче, государь!" Дмитрий улыбнулся. "Похвастал бы ожерельицем!" Дмитрий неспешно расстегнул пуговку на вороте и запрокинул голову, тряхнув светлыми кудрями. Кириллыч выхватил из кармана ногайский нож.

К ним через двор бежал Осип Волохов. Кириллыч встретил его взгляд, безумный взгляд Семена.

"О-о-па!!! Перестарались." Семен понял, что игра перехлестнула через край, когда увидел себя в царском дворе Углицкого кремля. Царевич невдалеке играл в ножички. Мягкая земля хозяйственного двора была истыкана сталью и напоминала Семену чудовищный нарыв. "Ну сейчас, сейчас у него припадок случится, а мама моя недоглядит." Василиса Волохова, неповоротливая мамка, судачила с какими-то бабами, тоже, верно, мамками. Царевич побледнел, и его кинуло на нож. Земля пропиталась нежданной влагой.

Кириллыч резанул по доверчиво открытому горлу мальчишки повыше бусин, рука неожиданно дрогнула, и открывшаяся хрипящая рана показалась недостаточно широкой. "Надо же, сколько раз все это прокручивал... Чужими-то руками жар загребать, а сам-то, сам!.." Мамка кинулась на тело царевича, закрывая его и мешая вновь поднятой, кровавой уже, руке, закричала. "А Осип-то где? С ним мы вроде?"

"Ну, правильно, - профессор оторвался от еды, посмотрел на жену, на сына. - Сам он напоролся. Играл и напоролся. Я же не подбивал Микиту, я же дома сижу, обедаю." Рукопись захватила его с головой. "Хотя бес меня знает. Что Борис прикажет, то и сделаю. Хоть и дьяк, а подневольный человек." Жирная пища быстро насыщала.

Петр не совсем еще отошел от прожитого переживания, в голове его шумело веретено, складывая пушистые нити отвращения. Молча ждал, пока батя возьмет первый кусок, надлежащий главе семьи, и можно будет начинать трапезу.

Мария вскочила, схваченная страшным сознанием потери, кинулась вниз по лестнице, отбрасывая ее пролеты назад руками. На хозяйственном дворе мамка в голос песенно причитала над телом Дмитрия, срываясь на верхних тонах. Мария закричала, бросилась на мамку,схватив по дороге полено. Поленница покачнулась и осыпалась, дробясь на чурбачки. "В набат бейте, в набат!!! Государя вашего убили!"

Звонарь, не выглядывая из колокольни, услышал крик царицы и намотал веревку на руку.

Над Угличем забилось оханье набата.

Стайка воробьев сорвалась с крыши и улетела в сторону реки.

Ритмичные удары сбивали к кремлю толпу.

Профессор, не поняв вначале смысла происходящего, решил было дообедать, но, поразмыслив, выбежал во двор, вскочил на коня и ринулся к дворцу. Набат усиливался под цокот копыт.

Петр выглянул в окно, убедился, что батя ускакал, и набросился на еду. Мать только головой покачала.

На площади собрался почти весь город. Василиса Волохова лежала, прикрывая руками голову, от нее по земле растекалась кровь, смешиваясь с мертвой кровью царевича.

Мария, не догадавшаяся пока бросить окровавленное полено, стояла над ней и кричала:"Это все выблядок твой, Осип, царевича зарезал!"

"Истеричка, - подумал Семен, - Как же это - я?! Его Кириллыч убивал, и потом, он же сам, эпилептик, сам, больной сынок-то у тебя, сам он, сам!!!"

"Ну я же говорил им - сам!" Профессора трясло над рукописью, как в седле, крупной дрожью. "А у матери просто чердак поехал от потрясения. Любимый сын-то!"