Как жила элита при социализме - Татьяна Шамякина

Реакция, в целом справедливая, Сталина относительно Жукова, между про­чим, показательна — на фоне нынешней полной безнаказанности бывшего мини­стра обороны РФ Анатолия Сердюкова и его обворовавшей армию на миллиарды любовницы Евгении Васильевой, которая, находясь якобы под домашним аре­стом в тринадцатикомнатной квартире, гуляет по бутикам, пользуется услугами повара, массажиста, маникюрши, педикюрши и так далее.

Для советского человека, привыкшего, что бы там истерически ни вещали по олигархическому российскому телевидению, к фактическому равенству, это какой-то фантасмагорический кошмар, босхиниана. А разве не кошмар — уже в мировом масштабе — однополые браки, ювенальная юстиция, кибервойна про­тив личности? Чтобы и дальше новоявленной «элите» можно было творить все что душеньке угодно, и нужно всяческую память об истинной демократии (не той, как ее понимают на Западе, не декларируемой) из сознания бывших советских, которые еще живы, побыстрее выбить. Специально говорю о России, поскольку все, что там происходит, активно воспринимается — через СМИ — белорус­ским населением. Наше несчастье: нет языкового барьера перед идеологической и псевдокультурной экспансией.

В 1950-е и в последующие годы советской эпохи белорусская интеллиген­ция никогда не ставила себя высоко над народом, не издевалась над ним, хотя чувство исключительности с некоего момента начинало проявляться, словно оказалась перейдена какая-то моральная межа. Помню один жаркий спор Шамякина и его друга драматурга Андрея Макаенка. Меня тогда поразило заявление Андрея Егоровича: «Я никому ничего не должен. Я — победитель. Свой долг перед Родиной, обществом выполнил во время войны. Теперь мне все должны». Хотя по сути верно относительно ветеранов войны, но все это принципиально расходилось с тем, что внушал нам, да и в самом деле думал, мой отец. Он не уставал повторять, что он обязан, а не ему. Потому и работал фактически до своего конца — ему казалось, что не все сказал, что по-прежнему ответственен перед народом — уже хотя бы потому, что «кому много дано, с того много и взы­щется». Так не раз повторяла мама. Подчеркиваю: ощущая — по естественному закону неодинаковости людей — свою особость и даже избранность, интелли­генция ни в коем случае не презирала собственный народ, чем и отличалась от сегодняшних «элит».

Интерес обывателей, в том числе просвещенных, «образованцев», всегда материален, и нельзя людей за это осуждать. Так было испокон веку, но все же такого духовного коллапса, как в последние десятилетия, никогда прежде не наблюдалось, поскольку существовала настоящая элита, «держащая планку». Элита создавала в обществе атмосферу, в которой худшие качества человеческой природы не вырывались наружу, а тем более не культивировались.

Атмосфера создавалась не только великими произведениями, скажем, в литературе и кино, но и соответствующим поведением. Вспоминая приезжав­ших в Беларусь гостей, размышляю — проявлялись ли в них кастовость, спесь, высокомерие, вера в свою непогрешимость и абсолютную правоту, поскольку они — известные писатели?

В то время литераторы из союзных республик, особенно русские — москви­чи и ленинградцы, — очень любили ездить в Беларусь (дело было до Чернобыля). Союз писателей СССР постоянно в Минске проводил разные пленумы, семинары и прочие мероприятия союзного уровня. Белорусы удивительно гостеприимны. После многочасовых заседаний гостей разбирали по домам самые знаменитые белорусские писатели. У них много было друзей не только среди русских, но и среди польских, украинских, болгарских мастеров слова. Да что говорить: к нам нередко приезжали, правда, уже начиная с 1980-х, даже китайцы — китай­ские переводчики. В Китае почему-то очень полюбили произведения Шамякина и практически полностью его у себя издали.

Особенно часто приезжали к отцу его постоянные переводчики с белорус­ского на русский язык — уже очень пожилые Арсений Георгиевич Островский и Павел Семенович Кобзаревский из Ленинграда. Они были исключительно интеллигентны, тактичны, уважительны буквально ко всем, вплоть до детей. Ста­рая питерская школа этикета. Известный московский кинорежиссер Самсон Сам­сонов, поставивший хороший фильм по повести Шамякина «Торговка и поэт», приезжал не раз вместе с совсем еще молоденькой Натальей Андрейченко, буду­щей звездой, впоследствии бездарно растратившей себя в Америке. Андрейченко (именно она играла Ольгу в «Торговке и поэте») оказалась веселой и смешливой, разбитной Самсонов — колоритным в своей очаровательной наглости. Однако высокомерия, чванства ни в нем, ни в ком другом из знаменитых россиян, наших гостей, не ощущалось.

Прост в общении, даже застенчив был главный редактор самой популярной тогда в СССР «Литературной газеты» Александр Чаковский, бывавший у нас дома. Очень сдержанным выглядел Константин Симонов, но в этой сдержанно­сти проявлялся скорее характер, чем презрение к хозяевам. А может, уже начи­навшаяся болезнь.

При этом многие из белорусских писателей держались в среде российской интеллигенции без заискивания, с большим достоинством, даже как-то аристокра­тично. Помню это мое впечатление от наблюдений за Максимом Танком, Янком Брылем, Иваном Мележем, Андреем Макаенком, Иваном Науменко. Иногда каза­лось, что именно высокопоставленные гости перед хозяевами тушуются.

Что же в наших было такое? Полагаю, ощущение собственной национальной идентичности (даже в вышитых сорочках тогда ходили), которая в россиянах в то время выявлялась слабо. Уверенность нашим придавало и хорошее вла­дение русским языком — в отличие от всех других нацменов. Мой отец был вообще достаточно робок, но он прекрасно, без белорусского акцента, говорил по-русски и отлично знал русскую культуру (в Москве и Ленинграде всегда ходил в музеи и меня водил). Потому и он чувствовал себя с высокими гостями из России на равных.

Более мелкая из российских литераторов публика, которую в большом, про­сто подавляющем количестве можно было встретить в многочисленных тогда Домах творчества с их привилегиями (вплоть до огороженных пляжей, куда проходили по пропускам), уже свою отдельность от народа остро чувствовала и культивировала, свысока поглядывая на остальных курортников. Впрочем, помню милую застенчивость вологодского провинциала Василия Белова в Кок­тебеле — на фоне развязности и наглости москвичей, преимущественно модных поэтов и киношников. Эти элитарии — порождение хрущевской слякоти — жили весело, вольготно, безбедно (о некоторых изобретательно-остроумных способах их заработков в литературе и кино рассказывали осведомленные белорусские писатели); дурачились благодаря оклеветанной ими советской власти, но им всегда чего-то не хватало: то ли зарубежного тряпья, то ли секса и творческой свободы. Диссидентствовали и этим ставили себя над «быдлом».

Нынче бытует расхожая фраза, что они изливали свою желчь или рассказы­вали антисоветские анекдоты «на кухнях». Да ничего подобного — на пляжах, на балконах своих номеров в Домах творчества, в столовых, притом во весь голос, никого не боясь и не стесняясь. То ли провоцировали собеседников, то ли желали пострадать, прослыть мучениками, гонимыми, а может, и в целях воспитания молодежи — мы-то их невольно слышали. Телеведущий, политиче­ский аналитик Анатолий Вассерман в статье «К социализму возврат неизбежен» (2013 г.) пишет о тогдашних художественных кумирах: «В конце 70-х многие деятели не просто держали фигу в кармане, но и гордились ею». «Фига в карма­не» — это циничные шуточки, фразочки, бесконечные анекдотцы, которые ясно показывали, что вещали с трибун кумиры публики одно, притом официально пра­вильное, а думали совсем другое. Вообще таких, «вещавших», а после 1991 го­да «вдруг» изменивших свои взгляды на противоположные, я знала много.

А уже в наше время очень они любят вспоминать, как их «травила» советская власть, как, бедные, исстрадались, сколько притеснений терпели, например, не могли свободно купить туалетную бумагу. Поражает эта зацикленность якобы духовной элиты на всем материальном, бытовом, мелочном.

Определенное разделение было не только в профессиональном, так сказать, смысле (писатели и киноработники в то время — очень уважаемая часть обще­ства), но и в территориальном.

В самом начале 1970-х гг. мой муж и брат учились на геологическом факульте­те БГУ (потом факультет переведут в Гомельский государственный университет). Они ездили на производственную практику не только по Беларуси, но и в Крым. Там были стационарные базы Белгосуниверситета, а также МГУ, Воронежского, Харьковского, еще каких-то университетов. Естественно, студенты встречались в маршрутах, одалживались чем-то в лагерях, знакомились. При этом все регионалы дружно ненавидели студентов-москвичей, и судя по рассказам ребят, было за что. То есть ощущение той столичной элитарности, которую старательно, бук­вально сжав зубы, в силу внутренней культуры, подавляли в себе прославленные на всю страну Константин Симонов и Александр Чаковский, в молодежной среде уже тогда выявлялось открыто и нагло. Молодежь — индикатор.