Чисто русское убийство - Роберт Орешник

Бутыркина же вышла замуж за одногруппника Смоленцевой и, кстати, чрезвычайно похожа на сову, она и говорит-то, как ухает. Высокая, неглупая, любительница пребывать в тени во всех смыслах, Светлана, в том же, что и Смоленцева, 2000 году, кончила отделение экономики и менеджмента того же педагогоческого вуза.

Горчак же самая невысокая, хоть и среднего роста, и самая привлекательная из троицы. И самая нервическая, быть может, в результате пристрастия к ежевечерней выпивке исключительно водочки. Хотя она училась со Смоленцевой в одной группе, но так вышло, что подружилась позже инофакультетной Бутыркиной.

Как-то, в 2002 году, многолетние соратники Ларисы Смоленцевой по любви к туристическим походам, предложили ей организовать в Загряжске представительство московской инвестиционно-финансовой компании. Для надёжности и самоуверенности, Лариса подтянула подружек. Всё получилось, наладилось, и в этом году отметили первое десятилетие материальной и духовной стабильности. Одна закавыка: главный бухгалтер. Был у них свой в доску Юрик Добужинский, но того, по ходу, выдвинули в высшие правительственные сферы. Потому-то и оказалась вакантной важнейшая в любой организации должность, которую теперь занимает та самая Маргарита Семёновна Харитонова.

– Ещё год-другой, наберёт силу и всех нас так нагнёт, что горбатыми до гробовой доски ходить придётся, если вообще выживем, – вдруг сказала Горчак.

– И примется нас сжирать. Если уже не приступила, – поддакнула Бутыркина.

– Эта может, – соглашается Смоленцева.

– Надо с ней что-то делать, – высказала затаённое Горчак.

– И оперативно, – поддержала Бутыркина. – Или мы, или она, Лара.

– Согласна, – приговорила Смоленцева. – Только давайте обсудим мероприятие в тепле.

Троица подружек возвращается в кафе. И – никого. Горы. Нагромождение камней вырвавшихся из-под земли к небу и застывших на взлёте, став дорогой для каждой твари, поднявшей голову и решившей подобраться к небу. И миллионы голов поднимаются, чтобы увидеть и вновь впериться в землю. Тысячи умов решаются поселиться у подножия и даже чуть повыше, чтобы каждое утро видеть и вспоминать о пути ввысь. Сотни же взбираются, покоряя камень за камнем, но лишь для того, чтобы скатиться с какого-то одного, непокорённого. И бог с ними, с единицами, побывавшими в конце пути, мы их не знаем, мы с ними лишь знакомы. Ну, да не о том речь.

40-летний увядающий, по веской причине пьянства, ещё самец Денис Тришин и его ровесник, холёный круглолицый очкарик Толик Жаров сидят за столиком в ожидании корзинок со снедью и выпивкой от гарсонов, чтобы хватило на четверых до завтрака. Француженки же уже отправились приводить в порядок тела и чувства, накануне ночи, с их настроением, по меткому замечанию обоих наших тёртых калачей, всё было что надо.

Как раз в зал вошли Смоленцева, Бутыркина и Горчак и, под любопытствующие исподлобья и искоса взгляды курортников, прошли к своему столику, где к ним немедленно подлетает гарсонка, всей внешностью выражая благодарность за пресечённый на корню, возможно кровавый, конфликт.

Тришин кивает другу на троицу:

– Наших за километр видно. А их подружку пришиб бы не задумываясь, до смерти.

– Какой ты кровожадный. Дэни, держи порох сухим, нас ждут ещё французки, причём, аж до обеда, как я понял по намёкам, – ухмыляется Жаров, не отводя злобствующего взгляда с вошедших соотечественниц. – И через каких-нибудь полчасика мы, вчетвером… А, Дэн, не возражаешь, если мы сегодня зажжём наш порно-фейерверк? Чтоб как поётся в одной пророческой песне, то вместе, то поврозь, а то попеременно.

– Легко. Жизнь-то уходит, сколько нам ещё активничать…

– Только, слышь, тормози с пойлом, срубишься опять, весь цимус обломишь, ага?

– Что ты сказал той сучке, что пристала?

– Догадайся с одного раза.

– Предложил бы три попытки, ещё попарился бы, а так мне уже всё ясно.

– И что же я сказал?

– Два слова: русская свинья.

– Слов было больше, но кончил именно этими. Засчитано.

– Нарвёшься ты когда-нибудь со своей русофобской платформой, получишь ею же по башке.

– Никогда. Я умный, опытный и аккуратный.

– А вот та, что справа, – кивает Тришин в сторону Горчак. – По мне так очень даже.

– Забудь, как страшный сон и не смей заснуть в салате.

Подошли два гарсона с корзинками и карточками оплаты. Тришин и Жаров, раскланявшись с обслугой, уходят, не оглядываясь. А Смоленцева, Бутыркина и Горчак даже мельком не глянули в их сторону. Знать бы всем им, пятерым, что да как пойдёт оно в дальнейшем… но не знали же.

Утро той же зимы, но в Загряжске. По тропинке, огибающей край густого хвойного леса, бежит Виноградова, в спортивной форме, в сторону кирпичного жилого дома, так называемой, «элитной» постройки. Не верит Александра Александровна не только в мистику, но и в физкультуру, а бегает по утрам исключительно ради того, чтобы сбежать из огромной квартиры, где даже она, единственный квартиросъёмщик, бывает исключительно ради сна. Нет в ней ни рождённой дочери с внучкой, проживающих целое десятилетие у чёрта на куличках, ни другого какого тёплого мужчины. Но важен и просто свежий ветерок в лицо, в глаза, в мозг и душу, чему в человеке нельзя без вентиляции, иначе заживо скиснешь, протухнешь.

Из соседней, пересекающей путь навстречу Виноградовой, аллеи трусцой выбегает мужчина в олимпийской красной форме, с капюшоном, модно надвинутым до подбородка. На бегу, мужчина вынимает из-за пазухи пистолет с глушителем, стреляет в грудь Виноградовой и та падает в сугроб. Убийца делает контрольный выстрел в голову и прежней ровной трусцой убегает в чащу, откуда только что бежала убитая женщина…

Харитонова пропала на следующий день. Вернее, ровно через сутки. Причём, точно в этот же час, после двадцати одного ноль-ноль по местному времени, её видели в последний раз выходящей из того же кафе, что и накануне. И была она, судя по всему, пьянее всех прежних её альпийских вечеров. Куда отсюда, из Торгона, можно подеваться, да ещё в одиночку? Только ввысь или вниз, то есть в небо или в пропасть, а что то, что то – смерть.

Расположенный на 1100 м над уровнем моря, поселок Торгон обращен к Женевскому озеру. Идеально расположенный, город находится недалеко от Монтре и Эгле, и всего в 45 минутах езды от Лозанны и 75 минутах от Женевы. Сюда можно добраться в течении всего года либо на машине, либо на рейсовом автобусе. Его гордостью и славой является великолепный, панорамный вид на долину реки Рона и на окружающие франко-швейцарские Альпы. Но ни на одном ведомом пути, включая бездорожье, бедную Маргариту не видели. Горная полиция обеспечила поисково-спасательные мероприятия, надеясь отыскать хотя бы какой-то след, но тщетно. После пропавшей россиянки остались только швейцарские горы и зима.

На окраине Загряжска стынет зимнее утро. Здесь расстрелянная Виноградова лежит на носилках, стоящих на снегу. Поодаль, у служебной машины стоит наряд полиции. На самом месте покушения работает бригада экспертов-криминалистов. Там же совещаются следователь и оперативники в штатском.

К носилкам подбегает только что доставленная служебной машиной, что обычно возит её из соседнего двора на службу, Анна Тимофеевна Червонная, в форменной генеральской одежде. Она падает на колени перед Александрой. Чтоб ближе притулиться к заветной подружке, берётся за её расслабленную руку и только потом взглянула вопросом в врача «скорой помощи». Тот в ответ отрицательно кивает и философски говорит:

– Конец.

Червонная сокрушённо кивает, едва сдерживая рвущееся из бабьей души горе, встаёт и отходит. Врач кивает санитарам на носилки с Виноградовой, те поднимают их, несут по направлению к «труповозке». «Труповозка» для Шурки Виноградовой, от этой жизненной формулы у её живой подружки Ани Червонной утробу свело так, что мир, показался чёрной единообразной массой с разводами, очертаниями и прочей ерундой, называемой планетой людей, и даже снег там же, в черноте. Но вот отпустило, и генерал побежала, догнала носилки, пошла рядом… пошла. Пошла она эта чернь ко всей своей треклятой праматери! И вдруг у Сашки открываются глаза. Как же так, ежели конец? Червонная как заорала на весь белый свет:

– Она жива! Доктор! Бригаду медиков! Вертолёт!

Охреневшие от ора санитары едва не обронили носилки, замерли. Подлетел врач, проверил состояние Виноградовой и обнаружил в нём проблеск, и тоже, как гаркнет:

– В машину несите, быстро и нежно! Да не в ту, мужики, в «скорую» её, обратно!

Санитары трусцой уносят Александру в карету «скорой помощи». Врач потрясён случившимся, что-то бормочет невнятное, может быть, на латыни. Червонная, готовая всем своим естеством забраться в черепную коробку медика, чтобы понять, о чём, собственно, речь, тряхнула его за грудки, от всей души, и выкрикнула в глаза:

– Что? Что!?