Цена страха - Карина Сарсенова

«Джентльмен!» – снова чуть не слетело с губ маэстро.

Расположившийся перед ним незнакомец не мог быть никем иным, кроме как воплощением настоящей интеллигентной мужественности.

Безупречного покроя светло-серый костюм идеально сидел на высокой сухопарой фигуре. Прямая осанка, с достоинством, без вызова развёрнутые плечи, аристократически приподнятый подбородок, волевой, но не высокомерный взгляд…

Мастерски подстриженные и уложенные седые волосы…

Впечатляюще высокий, испещрённый выразительными морщинами лоб… Очки в тонкой, едва заметной золотой оправе… Ненавязчиво дорогие часы на ухоженной руке…

Но главное – острый и пытливый ум в блестящих, полных сияющей жизни, пронзительно-синих глазах.

Маэстро знал, почему сидевший напротив человек завладел его вниманием сразу и бесповоротно. Он был материализовавшейся мечтой Скрипача.

Его представлением о самом себе, идеальным образом успешного во всех своих начинаниях представителя творческой и интеллектуальной элиты мира.

Признанным гением науки или культуры, а может быть – того и другого одновременно.

Джентльменом в современно доработанном, расширенном смысле этого слова.

Идеалом мужественности вне времени.

Внезапно материализовавшимся в физическом облике полусознательной мощной силы – «Сверх-Я» Скрипача.

Очарование лицезрением воплощённой хоть и в другом человеке, но оттого столь ярко доказательно возможной мечты не рассеялось даже при медленно просыпающемся чувстве глубинной зависти.

Сознательное эго и внутренние ресурсы психики схватились в жестоком бою.

Зависть – чувство обычное, привычное негативное отношение к преуспеванию в чём-то другого (а часто – даже себя, ведь душа состоит из множества прежде воплощённых образов), столкновение дремлющих ресурсов и томящихся от неиспользованности возможностей.

Есть зависть – имеется и путь духовного роста.

А вот зависть к осознанной возможности собственного успеха – переживание куда более тонкое и скрытое.

Находясь в основе страха перед достижением успеха, перед свершением собственных надежд и планов, оно исходит из пестуемой неготовности к переменам, которые неизбежно будут его ожидать, если желания исполнятся, а цели окажутся достигнутыми…

– Маэстро, – будто не замечая зачарованного молчания Скрипача, продолжал восхитительный незнакомец, – позвольте вас поблагодарить за тот бесценный вклад в мировую культуру, которая, я уверен, без вашего в ней участия пошла бы совсем другим путём и неизбежно скатилась бы в пропасть бездарщины и антидуховного беспредела!

С каждым новым словом блеск глаз незнакомца становился всё ярче, а голос всё мелодичнее.

Сине-голубое сияние его взгляда, казалось, разливалось вокруг потоками небесной лазури. В ней растворялись окна и двери, скатерти и столы, люди и звуки…

Одно лишь звучание голоса незнакомца (а он, изначально мелодичный, сейчас воспринимался Скрипачом водопадом наипрекраснейшей, неземной музыки) заполоняло собой Бытие…

В какой-то момент, им не уловленный, маэстро обнаружил себя парящим посреди бесконечной голубой бездны.

Ослепительное сияние переливалось внутри самого себя и расширялось, мягко вливаясь в самосознание, мысли и чувства…

Личное существование вышло за привычные пределы, и бесконечность сделалась им самим…

Давно забытое ощущение возродилось в нём, разбуженное этой беспредельной синевой: он есть бессмертная душа, и творчество всегда служило ему средством для её проявления…

Радость, умиротворение и благодать качали его на волнах Единства внешнего и внутреннего мира.

Он был душой и был всем миром.

И отсюда, из этой глубины и высоты, он увидел всё своё прожитое и ожидаемое в прожитии бытие…

– Чего ты боишься больше всего на свете?

Вопрос, заданный неожиданно жёстким и требовательным тоном, хлестнул по душе больно, с оттяжкой.

Поддавшись рывку извне, музыкант словно пролетел сверху вниз через какой-то чёрный тоннель, громоздко упал в собственное тело, мимолётно увиденное при этом, и внезапно осознал, что сидит за столиком в ресторане и неотрывно смотрит в глаза сидящему напротив незнакомцу.

– Вритиэль, – рот открылся сам собой, и чудное слово вырвалось наружу, как крупная птица из слишком тесной клетки.

Знание находит точный момент для возрождения.

– Я знаю своё имя. И твоё тоже. Так что же ты хочешь больше всего на свете, Мирзо?

Сознание оставалось расширенным и управлялось какой-то силой извне. Секунды стучали в привычном ритме через его сердце, но одна вдруг вспыхнула ярче остальных.

Озарение было кратким, но навсегда оставило след в его душе.

След взаимосвязи с Богом в любой момент бытия.

Ведь именно Его он и почувствовал в той внешней силе.

Озарение послужило новым толчком. Всё-таки жизнь пинает не зря! Кто не хочет идти самостоятельно, будет препровождён вперёд силой.

Ответ пришёл тоже сам по себе. Да что там! Он жил в его душе очень долго, возможно, даже до его рождения!

Волны древней памяти поднялись и накатили на маэстро бурно сменяющимися образами, лицами, запахами. Но почти сразу же улеглись, оставив после себя на поверхности сознания, как прилив оставляет сна песке морские сокровища, одну картинку…

Одно чувство…

Одну фразу…

– Я боюсь умереть.

И тут же, застигнутый врасплох собственной откровенностью, поспешил себя исправить.

– Умрут все. Смерть неизбежна. Но я боюсь смерти моего творчества. Когда я думаю о том, что моё творческое имя рассеется прахом в памяти потомков, что мои многолетние труды будут никому не нужны, а моя музыка перестанет волновать сердца людей… Ужас и отчаяние от страшной несправедливости рвут меня на части!

Взгляд Вритиэля обжигал ледяным холодом. Его голос, жестокий и властный, был неузнаваем. Черты исказились, и маэстро с ужасом созерцал совершенство потрясающе иного рода.

Совершенная жестокость была воплощена сейчас в человеческом лике.

– К чему тебе твой страх, Мирзо? Отдай его мне!

Холодный пот прошиб Скрипача.

Поверхностное сознание, эго, приходило в себя и восстанавливало утраченную было власть.

Перед ним сидит сумасшедший! Как же он сразу не догадался! Елизавета, психиатр со стажем, неоднократно рассказывала супругу об удивительной способности больных с расщеплением личности менять маски, полностью при этом срастаясь с ними.

С безумцем нельзя спорить. Он убьёт его прямо здесь, посреди ресторана! Сумасшедшие следуют за своими иррациональными импульсами, и они не заботятся о последствиях.

– Отдай свой страх мне! – продолжал настаивать безумец.

Скрипач нервно огляделся. Посетители с удовольствием вели беседы и поглощали ароматную еду. Звенели бокалы. Хрустально чистый свет, приглушённый шум голосов настраивали на миролюбивый лад.

Но сознание Скрипача металось в огне внутреннего ада. Что делать? Как спастись?!

Маэстро нутром чуял превосходящую силу врага.

Если он закричит или побежит, безумец вмиг воткнёт ему в шею столовый нож. Поднеся трясущиеся руки к лицу, Скрипач с силой сжал ладонями виски.

Сердце выпрыгнуло из груди и отбойным молотком застучало в голове.

– Мирзо, отдай мне твой самый кошмарный страх!

– Да забирайте его, забирайте!

Не в состоянии дальше вести бой неравных сознаний, Скрипач сдался.

Дать сумасшедшему то, что он просит! С больными опасно спорить.

Да и сил уже не осталось ни капли…

– Хорошо.

Спокойный, полный тепла и сострадания голос протянулся к душе Скрипача лучом солнечного света.

Подняв голову, маэстро с изумлением уставился в пронзительные, сияющие глаза прежнего Вритиэля.

Глава 3

Одиночество

Море умиротворённо дышало под ласковыми разливами солнечного света. Дневной жар развеялся маревом некогда обжигающего воспоминания, и вечер плавно вступил в свои законные права.

На подступах, где-то там, за горизонтом, стояла ночь. Её тёмный покой манил и пугал, соблазнял и наказывал, обещал и обманывал…

Волны неспешно, с чувством целовали её босые ноги. Глядя на заходящее солнце, Виктория не ощущала его тепла, не видела его света.

Её взгляд, проникая сквозь раскалённый диск, блуждал в притаившейся за ним тьме.

Тьма звала её.

Кажется, повторяла её имя…

Закрыв глаза, Виктория постаралась сконцентрироваться на звуке. Так и есть! Её имя отчётливо прозвучало из самой сердцевины ночи. Солнечный свет не проникал в глаза через тонкую плоть век.

Что-то мешало ему…

Что-то поглощало его…

И совсем скоро это что-то поглотит и саму Викторию.

Кто не различает свет, обречён сгинуть во мраке.

Раньше Виктория испугалась бы подобного утверждения. Но сейчас она радовалась ему. Так радуется ленивый школьник отменённому уроку. Так радуется нерадивый студент срыву экзамена из-за болезни профессора. Так радуется человек, впустую проживший отпущенные ему годы, их близкому завершению.