72 метра - Александр Покровский

— Вам же звонили! — вяло, как последний спартанец, отбивался «надежный».

— Времена прошли, — сказали ему на заводе.

— Куда ж его сейчас девать? — не унимался «надежный», потому что с самого детства привык никому и никогда не сдаваться.

— А где он у вас до сих пор лежал? — спросили увядшими голосами заводские лупоглазые хитрецы.

— Дома, — не понимал «надежный».

— Вот пусть там и полежит, ничего страшного, сейчас уже холодно. Только окна, конечно, нужно будет открыть, — тут же приступили заводчане ко второму этапу сбережения усопшего, — а из батарей воду слить, и батареи заглушить. В этом поможем. На батареях у нас какое сечение? ДУ-20? Ну вот…

— Что «вот», — не понимал «надежно списанный», — в чем поможете?

— В этом, — удивились его сообразительности заводчане, — батареи заглушим, сварщика дадим.

— Ну нет. Так дело не пойдет, — начал было «списанный».

— Ну, мы тогда не знаем, — сразу закончили с ним заводчане и в ту же минуту про него забыли.

С тем, что «они не знают», списанный капитан тут же решил отправиться к начальству. По дороге он долго рубил воздух и говорил всякие выражения.

— А-а-а, чтоб они подохли! — пожелал он им в заключение.

Капитан впервые столкнулся с цинковой проблемой, и через десять минут ходьбы он окончательно решил идти к начальству, у которого, он был в этом совершенно уверен и неоднократно убежден, череп толще, а нижняя челюсть увесистей.

— А я-то думал, что его давно похоронили, — оторвалось от бумаг начальство с черепом, за заботами успевшее забыть, что у него когда-то кто-то умер. — Деньги вам собранные отдали? Ну вот! Что же вы?

— А что вы сделали, чтоб этот цинк был? Почему не добились? Почему не настояли? — спрашивало начальство по нарастающей. — Расписываетесь тут, стоите, в собственном бессилии!

— Нужно добиваться! — заорало наконец начальство. — А не демонстрировать здесь свои неспособности и беспомощность полнейшую! Рыть нужно! Рыть! Доросли тут до капитан-лейтенанта! Бог ты мой, какая тупость, какая тупость! Цинк ему ищи! Рот раскрой, положи — он закроет и проглотит. Так, что ли? Я! Здесь! Поставлен! Не для цинка!!! Понимаешь? Не для цинка!.. Идите. И не прикрывайте мелкой суетливостью своего безделья! Цинк чтоб был! Доложите! Все!!!

Витамины на флот поступают в жестяных банках, а надо бы в ведрах, а может, и в бочках…

Капитан пошел от начальства. По дороге он все время говорил три слова, из которых только одно было очень похоже на слово «провались».

Пропадал он двое суток, потом появился мятый, виноватый и принялся с жаром отрабатывать.

А медики тем временем тихой сапой по своим каналам справились насчет цинка, узнали, когда он будет, сказали: «Ладно, мы подождем», — и сразу же договорились насчет деревянного.

— Деревянный? — ухватились на заводе. — А цинковый уже не надо?

— Надо, — сказали наши всегда спокойные медики, — и цинковый, и деревянный. Он у нас пока в морге полежит.

И положили. Когда же наконец появился цинк и из него сделали то, что хотели, впихнуть в него бережно сохраненного Иванова не удалось — чуточку не влез; ни в цинковый, ни в деревянный.

— Он что у вас там, вырос, что ли? — злобно ворчали заводчане, уминая Иванова, который если где и влезал в одном месте, то тут же вылезал в другом. Не хватало всех размеров сантиметров по двадцать.

— А кто снимал мерку? — спросил начальник завода, когда эта неувязочка всем порядком поднадоела.

Оказалось, что мерку снимал матрос, который уже уволился в запас. Начальник завода очень изобретательно облегчил душу и сказал:

— Чтоб в следующий раз снимал офицер, — подумал и добавил: — капитан-лейтенант. А сейчас чтоб влез! Влез! Хоть всем заводом пихайте. Вы у меня пострадаете… за Отечество. Я вам сделаю соответствующее лицо…

После этого заводчане поделили силы: одни с чувством передали Иванову, чтоб он влез, и начали его запихивать с завидным вдохновением, другие принялись обхаживать медиков — ходили как очарованные и заглядывали им в глаза. Минут через пять они решили, что хватит облизывать, и приступили:

— А может, мы отпилим где-нибудь там у него кусочек, а? Маленький такой, а? — голос их непрерывно зацветал мольбой. — Незаметненький такой, как вы считаете? Мы потом сами похороним. А может, у вас есть что-нибудь такое? Может, можно будет его полить чем-нибудь, растворить там чуть-чуть, а? Ему же все равно, как вы считаете?

— Не знаем, — сказали медики, покачали головами и уехали, оставив на заводе Иванова до вечера. Вечером он должен был быть отправлен. И билеты были, — в общем, тоска.

— Делай что хочешь, — сказал начальник завода начальнику цеха, — режь, ешь, но чтоб влез! Влез! Хочешь, сам ложись впереди и раздвигай! Хочешь — не ложись! Хочешь — мы тебя вместо него похороним. В общем, как хочешь!

Начальник цеха хотел, он очень хотел; он до того обессилел оттого, что хотел, что был готов сам лечь и раздвигать.

Но вдруг все обошлось. На флоте в конце концов все обходится, все получается, делается само собой, не надо только суетиться…

В конце концов вышли пять решительных жлобов и под массу бодрых выражений в три минуты запихали атомника Иванова в дерево и в цинк, как тесто в банку. Попрыгали сверху и умяли. Заткнули аккуратно гвоздиком те места, которые повылезли, и запаяли. Делов-то.

А в это время в нашем тылу добывалась машина. Списанный капитан метался одинокий и слепой от горя Он уже выяснил, что в эту минуту из восьмидесяти двух машин — тридцать два «газика», а остальные после целины не на ходу, а на ходу один самосвал, да и тот — мусорный.

Заболевший от такой невезухи капитан был готов везти запаянного в цинк Иванова на мусорном самосвале.

— Да вы что? — сказали в тылу и не дали самосвал.

И все-таки он его довез, на попутках, щедро посыпая дорогу пол-литрами. На вокзал приехали за двадцать минут до отхода поезда.

— Куда?! — рявкнула проводница и загородила проход.

— У нас разрешение есть, — задуревшим с дороги голосом прошептал капитан; он всю дорогу в минус двадцать ехал сверху.

— Назад! — не унималась проводница. — Я тебе дам «разрешение», а людей я куда дену?!

Она вытолкнула капитана вместе с ящиком назад. Капитан, совершенно обессиленный белым безмолвием, вытащил собранные на Иванова деньги и, стыдно сказать, угостил проводницу четвертным.

— Ну ладно — сжалилась она, — волоките, сейчас покажу куда.

Гроб заволокли, куда показала. Не успели тронуться с места, как появился бригадир.

— Где тут эти похоронщики? — бригадир смотрел так, будто заранее знал, кто где нагадил.

— Ты, что ли? — ткнул он пальцем в капитана, и у капитана сразу же забился пульс. — Да? Документы давай.

Капитану нельзя было волноваться. Пальцы его наконец достали документы.

— Ну, так и знал, — вздохнул бригадир, — неправильно. На следующей слазь. Не забудь его прихватить. Проверю. Знаю я вас, был уже один такой прохвост, намаялись.

Достался еще один четвертной. Все-таки есть хорошие люди, есть, сейчас он на тебя наорал, набрызгал, а сейчас он уже хороший человек, и ты его полюбил, испив до дна радость прощения.

— Ты когда в следующий раз повезешь кого-нибудь, ты обязательно все правильно оформи, — обхватил капитана за плечи бригадир, — да и смотри, он у нас, сам понимаешь, где едет, у нас иногда «Жигули» раздевают, не то что твоего родственника, цинк — это вещь, придешь его снимать — а цинка нет, и давно уже один покойник голый едет. Было такое, бесплатно дарю, — бригадир хохотнул.

Капитан выбегал на каждой станции.

И началась дорога. Многим мы ей обязаны, дороге. Ты едешь, и едут мимо тебя мясо, масло, «а как у вас», дети, тещи, подарки, какие-то праздники, каникулы. О чем только люди не говорят, чем только они не живут, а ты как с другой планеты, будто и не жил никогда.

Через двое суток ему стало казаться, что он давно уже живет в вагоне, что он родился здесь, среди плача детского, мято лежащих тел, бесконечных закусываний, чая и торчащих в проходе ног. Он отдался безразличию и теперь почти все время сидел у окна смотрящим вперед. А навстречу ему неслась Россия… Россия — огромная страна…

Капитану предстояла пересадка. Не будем ее описывать, а то все увеличится втрое. Скажем только громко: «Хорошо!» Хорошо, что люди пьют. А может, и не люди, а отдельные граждане, но все равно — хорошо. Сколько бы дел не было сделано вот так, с лету, в один присест, если б они не пили, и наш капитан никогда бы не попал вовремя с оцинкованным Ивановым с вокзала на вокзал. Пускай они пьют. А если б они не пили, то стоило бы, наверное для пользы дела, ее им привить — привычку пить. Наверное, стоило бы.

А вот и станция Малые Махаловки, похожая на тысячи наших пустынных беленьких станций. Не прошло и пяти суток.