На циновке Макалоа - Джек Лондон

-- Бегите, милые, бегите. Бабушке надо поговорить с тетей Беллой.

И пока высокие, звонкие детские голоса постепенно стихали за лужайкой, Марта с душевным участием смо-трела на скорбные тени, которые тайная полувековая пе-чаль наложила на лицо ее сестры. Скоро пятьдесят лет, как она помнит эти скорбные тени. Поборов в себе гавай-скую робость и мягкость, она решилась нарушить полуве-ковое молчание.

-- Белла,-- сказала она, -- мы ничего не знаем. Ты никогда ничего не говорила. Но мы так часто, так часто думали...

-- И ни о чем не спрашивали, -- благодарно докон-чила Белла.

-- Но теперь, наконец, я спрашиваю. Мы с тобою ста-рухи. Слышишь? Порою, даже страшно становится, как подумаешь, что это мои внуки, мои внуки, а ведь я и сама-то словно только вчера была беззаботной девчонкой, ездила верхом, купалась в большом прибое, в отлив соби-рала ракушки да смеялась над десятком поклонников. Так давай хоть сейчас, на старости лет, забудем обо всем, кроме того, что ты моя дорогая сестра, а я -- твоя.

У обеих на глазах стояли слезы. Ясно было, что стар-шая готова заговорить.

-- Мы думали, что это все -- Джордж Кастнер, -- продолжала Марта, -- а о подробностях только гадали. Он был холодный человек. В тебе кипела горячая гавай-ская кровь. Может, он с тобой жестоко обращался. Брат Уолкот всегда говорил, что он, наверно, бьет тебя.

-- Нет, нет! -- перебила ее Белла. -- Джордж Кастнер никогда не бывал ни груб, ни жесток. Я даже не-редко жалела об этом. Он ни разу не ударил меня. Ни разу на меня не замахнулся. Ни разу не прикрикнул. Ни разу -можешь ты этому поверить? Пожалуйста, сестра, поверь мне,-- мы с ним не поссорились, не поругались. Но только его дом -- наш дом -- в Наала был весь серый. Все там было серое, холодное, мертвое. А во мне сверкали все краски солнца и земли, моей крови и крови моих предков. Очень мне было холодно в Наала, холодно и скучно одной с серым, холодным мужем. Ты же знаешь, Марта, он был весь серый, как те портреты Эмерсона, что висели у нас в школе. Кожа у него была серая. Он никогда не загорал, хоть и проводил целые дни в седле во всякую погоду. И внутри он был такой же серый, как снаружи.

А мне было всего девятнадцать лет, когда дядя Роберт устроил наш брак. Что я понимала? Дядя Роберт поговорил со мной. Он объяснил мне, что богатства и земли Гавайских островов постепенно переходят к бельм людям. Гавайская знать упускает из рук свои владения. А когда дочери знатных гавайцев выходят замуж за бе-лых, их владения, под управлением белых мужей, растут и процветают. Он напомнил мне, как дедушка Уилтон взял за бабушкой Уилтон бесплодные горные земли, по-том приумножил их и создал ранчо Килохана...

-- Даже тогда оно уступало только ранчо Паркера, -- гордо вставила Марта.

-- И еще он сказал мне, что, если бы наш отец был так же предусмотрителен, как дедушка, половина паркеровых земель отошла бы к Килохана и оно стало бы луч-шим ранчо Гавайских островов. И сказал, что мясо ни-когда, никогда не упадет в цене. И что будущее гавай-цев -- это сахар. Пятьдесят лет назад это было, а он во всем оказался прав. И он сказал, что белый человек Джордж Кастнер далеко видит и далеко пойдет и что нас, сестер, много, а земли Килохана по праву должны отойти братьям; если же я выйду за Джорджа, будущее мое обеспечено.

Мне было девятнадцать лет. Я только что вернулась домой из Королевского пансиона,-- ведь тогда наши де-вушки еще не ездили учиться в Штаты. Ты, сестрица Марта, одна из первых получила образование в Америке. Что я знала о любви, а тем более о браке? Все жен-щины выходят замуж. Это их назначение в жизни. И мама и бабушка -- все были замужем. Мое назначение в жиз-ни -выйти замуж за Джорджа Кастнера. Так сказал дядя Роберт, а я знала, что он очень умный. И я посели-лась со своим мужем в сером доме в Наала.

Ты помнишь его. Ни деревца кругом -- только холми-стые луга; позади--высокие горы, внизу -- море, и ве-тер, ветер без конца, у нас дуло и с севера, и с юга, и с юго-запада тоже. Но ветер не пугал бы меня -- как не пу-гал он нас в Килохана, -- не будь такими серыми мой дом и мой муж. Мы жили одни. Он управлял в Наала зем-лями Гленов, которые всей семьей уехали к себе в Шот-ландию. Тысяча восемьсот долларов в год да коровы, лошади, ковбои и дом для жилья -- вот что он получал за свою работу.

-- По тем временам это было немало,-- заметила Марта.

-- Но за услуги такого человека, как Джордж Кастнер, они платили очень дешево,-- возразила Белла -- Я прожила с ним три года. Не было утра, чтобы он встал позже, чем в половине пятого. Он был предан своим хо-зяевам душой и телом. Не обсчитал их ни на пенни, не жалел ни времени, ни сил. Потому-то, возможно, наша жизнь и была такая серая. Но слушай, Марта. Из своих тысячи восьмисот долларов он каждый год откладывал тысячу шестьсот. Ты только подумай! Мы вдвоем жили на двести долларов в год. Хорошо еще, что он не пил и не курил. И одевались мы на эти же деньги. Я сама шила себе платья -можешь себе представить, какие ужасные. Дрова нам приносили, но всю работу в доме я делала сама: стряпала, пекла, стирала...

-- Это после того, как ты с самого рожденья была окружена слугами! -жалостливо вздохнула Марта. -- В Килохана их были целые толпы.

-- Но ужаснее всего было это голое, голодное убо-жество! -- вскричала Белла.-- На сколько времени мне приходилось растягивать фунт кофе! Новую половую щетку покупали тогда, когда на старой ни одного волоска не оставалось. А вечная говядина! Свежая и вяленая, утром, днем и вечером! А овсяная каша! Я с тех пор ни ее, да и никакой другой каши в рот не беру.

Внезапно она встала и, отойдя на несколько шагов, вперила невидящий взгляд в многоцветное море. Потом, успокоившись, вернулась на свое место великолепной, уве-ренной, грациозной походкой, которую не может отнять у гавайской женщины никакая примесь белой крови. Белла Кастнер, с ее тонкой, светлой кожей, была очень похожа на белую женщину. Но высокая грудь, благород-ная посадка головы, длинные карие глаза под полуопу-щенными веками и смелыми дугами бровей, нежные линии небольшого рта, который даже сейчас, в шестьдесят восемь лет, словно таил еще сладость поцелуя, -- все это вызы-вало в воображении образ дочери древних гавайских вождей. Ростом она была выше Марты и, пожалуй, отли-чалась еще более царственной осанкой.

-- Мы прямо-таки прославились как самые негосте-приимные хозяева. -Белла рассмеялась почти весело. -- От Наала до ближайшего жилья было много миль и в ту и в другую сторону. Изредка у нас останавливались переночевать путники, задержавшиеся в дороге или ищущие убежища от бури. Ты знаешь, как радушно прини-мали, да и сейчас принимают гостей на больших ранчо. А мы стали всеобщим посмешищем. "Что нам до мнения этих людей? -- говорил Джордж. -- Они живут сейчас, сегодня. Через двадцать лет, Белла, придет наш черед. Они будут такие же, как сейчас, но они будут уважать нас. Нам придется кормить их, голодных, и мы будем кор-мить их хорошо, потому что мы будем богаты, Белла, так богаты, что я и сказать тебе боюсь. Но я что знаю, то знаю, и ты должна в меня верить".

Джордж был прав. Он не дожил до этого, но два-дцать лет спустя мой месячный доход составлял тысячу долларов. А сколько он составляет сейчас, я даже не знаю, честное слово! Но тогда мне было девятнадцать лет, и я говорила Джорджу: "Нет, сегодня, сейчас! Мы живем сейчас! Через двадцать лет нас, может быть, и на свете не будет. Мне нужна новая щетка. И есть сорт кофе всего на два цента фунт дороже, чем эта гадость, которую мы пьем. Почему я не могу жарить яичницу на масле -- сейчас? И как бы мне хотелось иметь хоть одну новую скатерть. А постельное белье! Мне стыдно постелить гостю наши простыни, впрочем, и гости к нам не часто решаются заглянуть".

"Запасись терпением, Белла,-- отвечал он, бывало.-- Очень скоро, через несколько лет, те, кто сейчас гну-шается сидеть за нашим столом и спать на наших про-стынях, будут гордиться, получив от нас приглашение,-- если они к тому времени не умрут. Вспомни, как умер в прошлом году Стивенс,-- он жил легкой жизнью, всем был другом, только не себе самому. Хоронить его при-шлось обществу,-- он ничего не оставил, кроме долгов. А разве мало других идут той же дорогой? Вот хотя бы твой брат Хэл. Он этак и пяти лет не протянет, а сколько горя доставляет своим дядьям. Или принц Лилолило но-сится мимо меня на коне со свитой из полсотни гавай-ских лодырей -- все крепкие парни, им бы надо работать и позаботиться о своем будущем, потому что он никогда не будет королем. Не дожить ему до этого".

Джордж был прав. Брат Хэл умер. И принц Лилолило тоже. Но Джордж был не совсем прав. Он сам, хотя не пил, и не курил, и не растрачивал силу своих рук на объятия, а свои губы на поцелуи, кроме самых коротких и равнодушных, и всегда вставал с петухами, а ложился прежде, чем в лампе выгорит десятая часть керосина, и никогда не думал о собственной смерти,-- он сам умер еще раньше, чем брат Хэл и принц Лилолило.

"Запасись терпением, Белла,-- говорил мне дядя Ро-берт.-- Джордж Кастнер -- человек с большим будущим. Я выбрал тебе хорошего мужа. Твои нынешние лише-ния -- это лишения на пути в землю обетованную. Не всегда на Гавайских островах будут править гавайцы. Свое богатство они уже упустили из рук, упустят и власть. Политическая власть и владение землей неотде-лимы одно от другого. Предстоят большие перемены, перевороты--никто не знает, какие и сколько, но одно известно: в конце концов и власть и землю захватят белые. И когда это случится, ты займешь первое место среди женщин наших островов,-- я в этом не сомне-ваюсь, как и в том, что Джордж Кастнер будет правите-лем Гавайев. Так суждено. Так всегда бывает, когда бе-лые сталкиваются с более слабыми народами. Я, твой дядя Роберт, сам наполовину белый и наполовину га-ваец, знаю, о чем говорю. Запасись терпением, Белла".