Кукольник - Рэй Брэдбери

Повелитель кукол явился домой.

Он долго простоял посреди своего театра. В ушах у него раздавались громовые, вероятно, аплодисменты. Стоял он недвижно: только слегка склонил голову, сдержанно признавая справедливость одобрения, заслуженного им со стороны почтеннейшей публики.

Мистер Бенедикт аккуратно снял пиджак, повесил его на крюк, облачился в свежевыстиранный белый халат, с профессиональной ловкостью застегнул манжеты, затем принялся за мытье рук, одновременно поглядывая на своих самых добрых друзей.

Неделя выдалась удачной: фамильных реликвий под простынями было предостаточно, и мистер Бенедикт, оглядывая их, чувствовал, что растет, становится все выше и выше, воздвигается подобно башне, простирает над ними свое величие.

— Будто Алиса! — вскричал он изумленно. — Выше и выше! Все страньше и страньше!

Он вытянул руки вперед и принялся их разминать.

Наедине с мертвецами мистеру Бенедикту никак не удавалось преодолеть изначальную недоверчивость. Он испытывал и восторг, и озадаченность, сознавая себя властелином над людьми: здесь он мог вытворять с ними все, что угодно, а они, по необходимости, должны были блюсти обходительность и оказывать ему содействие. Бежать им некуда. И сейчас, как обычно, он ощущал в себе прилив сил и жизнерадостности, легко увеличиваясь в росте, как это было с Алисой.

— Ого, какой же я высокий, надо же… такой огромный… скоро голова моя упрется в потолок.

Он прошелся между столами, накрытыми простыней. Ощущал он себя точно таким, как после последнего киносеанса поздно вечером, — сильным, крепким, ловким, уверенным в себе. После сеанса прохожие не спускают с него глаз: как он мил, как безупречно себя держит — точь-в-точь герой фильма, — и ох, как внушителен его звучный голос, и как уместно он приподнимает левую бровь, и как артистически постукивает тросточкой. Порой гипноз, внушенный им просмотром ленты, сопровождал его на всем пути домой — вплоть до момента, когда он укладывался в постель. Так чудесно и волшебно он чувствовал себя только в кинематографе и вот здесь — в собственном театре остывших тел.

Мистер Бенедикт двигался вдоль рядов усопших, читая имена на белых табличках:

— Миссис Уолтерс. Мистер Смит. Мисс Браун. Мистер Эндрюс. Ага, добрый день, рад вам всем! Как вы сегодня, миссис Шеллмунд? — поинтересовался он, приподнимая простыню, словно над спящим ребенком. — Дорогая, вы великолепно выглядите.

Миссис Шеллмунд в жизни не перемолвилась с ним ни единым словом: она неизменно казалась статным мраморным изваянием и передвигалась по улицам столь элегантно невозмутимой и ровной походкой, словно под юбками у нее были спрятаны роликовые коньки.

— Дорогая миссис Шеллмунд, — обратился к ней мистер Бенедикт, подтянув к себе стул и разглядывая ее через увеличительное стекло. — Известно ли вам, миледи, что у вас произошла закупорка сальных желез? При жизни вы выглядели восковой куклой. С порами просто беда. Жирная кожа провоцирует угри. Чересчур калорийная диета — вот причина всех ваших неприятностей. Перебрали мороженого, пирожного, трубочек с кремом. Вы всегда гордились своим умом, миссис Шеллмунд, почитали меня мелкой сошкой — или того мельче, да-да. Но ваш великолепный драгоценный интеллект плавал в море парфе, шипучек, лимонадов и содовой; вы так заносились передо мной, миссис Шеллмунд, — ну и дождались теперь…

Мистер Бенедикт деловито приступил к операции. Произведя круговой надрез, он снял крышку черепа и вынул мозг. Затем зарядил кондитерский шприц и до краев наполнил пустую полость взбитыми сливками и мелкими леденцами в виде розовых, белых и зеленых полосок, ромбиков и звездочек, а на самом верху вывел розовым цветом затейливую надпись «СЛАДКИЕ ГРЁЗЫ», опустил черепную крышку на место, наложил швы и загримировал следы операции воском и пудрой.

— Так-то вот, — покончив с делом, заключил мистер Бенедикт.

Он перешел к следующему столу:

— Добрый день, мистер Рен, добрый день. Как поживаете, проповедник расовой ненависти? А, мистер Рен? Чистенький, беленький, отстиранный мистер Рен. Чистехонек как снег, белехонек как лен — вот вы какой теперь, мистер Рен. Ненавистник евреев и негров. Меньшинств, мистер Рен, меньшинств. — Он стянул с трупа простыню. Мистер Рен взирал на него холодными стеклянными глазами. — Мистер Рен, взгляните на представителя меньшинства. То есть на меня. Меньшинства низших существ — не смеющих вякнуть лишний раз, громко заговорить, запуганных ничтожеств, пылинок под вашими ногами. Знаете, что я с вами собираюсь сделать, мистер Рен? Для начала, нетолерантный друг, давайте-ка выпустим из вас всю кровь.

Кровь вытекла.

— А теперь — инъекция бальзамирующей жидкости.

По венам белого как снег и чистого как лен мистера Рена потекла бальзамирующая жидкость.

Мистер Бенедикт давился от смеха.

Мистер Рен почернел: сделался чернее ночи, чернее грязи.

Бальзамирующей жидкостью были чернила.

— Приветствую вас, Эдмунд Ворт!

Что за тело было у этого Ворта! Могучее: крепкие мускулы, широкие кости, грудь колесом. Женщины теряли дар речи, когда он проходил мимо, мужчины глядели вслед с завистью и мечтали позаимствовать его тело хотя бы на ночку, явиться в нем домой и доставить жене приятный сюрприз. Однако тело Ворта неизменно оставалось его собственностью, и он пользовался им для таких удовольствий, что служил неизменной темой сплетен в среде всех городских любителей греха.

— Так или иначе, а вот он вы, — произнес мистер Бенедикт, удовлетворенно разглядывая простертое перед ним стройное тело.

На минуту он предался воспоминаниям о прошлом собственного тела. Некогда он подвергал себя опасности удушения с помощью устройства в дверном проеме, помещая под подбородком головодержатель и подтягиваясь вверх в надежде прибавить хотя бы дюйм к своей смехотворно приземистой фигуре.

В борьбе с мертвенной бледностью он часами пролеживал на солнце, но только обгорал, и куски кожи слезали с него струпьями, оставляя под собой влажную розовую, болезненно чувствительную пленку. А что он мог поделать со своими глазами и крохотным неровным ртом? Можно перекрасить дом, сжечь мусор, перебраться из трущоб, пристрелить родную мать, обновить гардероб, купить машину, разбогатеть, полностью сменить окружающую обстановку на новую. Но как раскинуть мозгами, если ты стиснут, будто кусок сыра в зубах у мыши? Мистера Бенедикта подводила собственная внешность: его тело, цвет лица, голос не давали ему ни малейшего шанса проникнуть в тот огромный сверкающий мир, где можно трепать дам за подбородки, целовать их прямо в губы, пожимать руки друзьям и угощать их ароматными сигарами.