Зона сна - Дмитрий Калюжный

– А потрогать? – спросил кто-то, и все почему-то рассмеялись.

– Ну, за этим дело не станет, так, Игорь Викентьевич?

– К практическим занятиям мы перейдём позже, – суховато сказал профессор и полуобернулся к стоявшей сзади него бабе: – Тэк-с, извольте любить и жаловать: Матрёна. Your mistress,[2] так сказать, на всё время, что мы будем в Плоскове, и беспрекословный командир во всём, что касается вопросов быта. Пожалуйте за ней.

Сверкнув белозубой улыбкой, Матрёна двинулась в сторону монастырских врат, на ходу покрывая русые волосы прозрачной косынкой. Студенты потянулись вослед. Дорофей Василиади вполголоса понёс что-то вроде того, что представленного им командира он и сам бы потрогал с удовольствием, не дожидаясь благословения, и что, дескать, сам профессор-то уже наверняка потрогал, недаром они с настоятелем к построению опоздали… Стас в бессилии сжал кулаки. Вот ведь урод! А, не приведи Господь, вякни он такое про Алёну? Ведь придётся на дуэль его вызывать! Но это же смешно! Стас разжал кулаки. То есть вызвать-то можно, но что дальше? Убить из пистолета, стащив у отчима парочку коллекционных «лефоше»? И навсегда испортить жизнь себе, maman и отчиму?..

Дорофей Василиади происходил из богатого семейства одесских греков, бежавших в семнадцатом году на север от еврейского террора. В том году ему исполнился годик, так что он теперь, в отличие от Стаса и прочих, совершеннолетний. Его отец, крупный оптовый торговец чаем, кофе, шоколадом и пряностями, щедро жертвовал на их училище звонкой монетой. Поэтому его отпрыск первый курс окончил без проблем и на практику к проф. И.В. Жилинскому попал как само собой разумеющееся. А ведь, право слово, дурак-дураком. Отдельный вопрос – зачем купецкому сынку вообще это Архитектурно-реставрационное училище? Не то от полной неспособности к деятельности любого иного рода, не то папаша решил пристроить балбеса к торговле антиквариатом? Бог весть.

Ещё когда ехали по чугунке, Дорофей как бы шутки ради ткнул пальцем Стасу в лацкан гимнастёрки, спросил озадаченно, что там такое. Ну и, разумеется, когда Стас глупейшим образом попался на этот фокус, который небось и у древних карфагенян был в ходу, придурок схватил его за нос, да так сильно, что пришлось переместиться в тамбур – юшку останавливать. И Алёна это видела! Слава Богу, не засмеялась.

Эх, набить бы ему морду хорошенько! Но данный род человеческой деятельности был таким, в котором практический опыт Стаса равнялся полному зеро. Хотя у преподавателя ГОО[3] он был на хорошем счету. Но – не по всем дисциплинам! Он изрядно бегал и на длинные, и на короткие дистанции, в корниловских заплывах в студёной апрельской воде Москвы-реки преодолевал дистанцию одним из первых, да и стрелял неплохо, девяносто из ста выбивая стабильно. А вот драться Господь не сподобил: и не то что телосложение подкачало, это нет, но полное отсутствие злобности не располагало к кулачным подвигам. Впрочем, занятия по русскому рукопашному бою, как и стрельба, у них в училище шли факультативно.

Трапезничали скромно. В отдельном монастырском помещении был накрыт стол на одиннадцать персон: парное молоко, белый монастырский хлеб, куриные яйца горкой, сыр, коровье масло, квас, блюдо с только что надёрганной редиской, укропом, петрушкой и огурцами. Нестройно помолившись, сели по лавкам вдоль стола и стали завтракать. Придурок Василиади опять «созорничал»: сыпанул Стасу соли в кружку с молоком. Что-то никто за столом не засмеялся. «Хлебом тебя, Дорофей, не корми, дай только показать всем, какой ты кретин», – подумал Стас и кружку отставил. Алёна на эту выходку поморщилась, что Стаса отчасти утешило. Понимает барышня, кто дурак, а кто умный!

После трапезы игумен повёл их на обзорную экскурсию по монастырю. Стас, полагавший поездку на эту практику с проф. Жилинским за большую для себя честь, не поленился перед отъездом проштудировать книжку про монастырь, так что ничего нового для себя не услышал. Напротив, мог бы дополнить рассказ настоятеля кое-чем из прочитанного, но из вежливости делать этого не стал. Впрочем, это он про себя думал, что «из вежливости», на самом-то деле от робости. Он, в общем, понимал, что молодому не след перебивать старшего. Стыдно выкрикивать свои «познания» – а вдруг настоятель тоже читал ту книжку и относится к ней неодобрительно.

Тем более что книжка-то была довольно путаная. Писали, что монастырь на этих землях стоял с незапамятных времён, но каменный собор построили только при Иоанне Васильевиче, сиречь Грозном. В Смуту поляки с литовцами его разграбили и разрушили. При царе Петре Алексеевиче отстроили вновь и колокольню поставили, при Екатерине Великой изукрасили как могли, потом – уже при Николае Павловиче – опять перестроили. Точно такой порядок и отец Паисий теперь озвучил. А вот дальше в книжке-то было написано про изыскания какого-то костромского краеведа, на основе якобы неких неопровержимых бумаг утверждавшего, что не строили собор при царе Грозном, а при Петре как раз изукрашивали, поскольку возвели и собор и колокольню при царе Алексее Михайловиче, и то ещё не факт.

В старое царское время, натурально, с этого краеведа спустили бы штаны и высекли бы прямо перед зданием городской Думы, дабы других умников от соблазна отвадить. Но, слава Богу, в цивилизованной стране живём, корниловская Конституция телесные наказания запретила для всех сословий, и каждый гражданин своего Отечества, заведя в голове своей хотя бы одну мысль, имеет право её публично высказать. А другой гражданин может её столь же публично опровергнуть. Прилетела в Рождествено учёная братия из обеих столиц, и пошла у них дискуссия: когда, да что, да как. Дискуссия выплеснулась на страницы газет. Говорят, патриарх жаловался Верховному, просил его цыкнуть на борзописцев. Цыкнул или нет Верховный, неизвестно, но с некоторого времени дискуссии вокруг даты возведения Богоявленского собора и трапезного корпуса Богоявленского монастыря поутихли. Отец Паисий, рассказывая историю основания, об учёной бесовщине даже не упомянул.

Короче, со времён Ивана Сусанина существует в этих краях неистребимая традиция дурить людям головы. И даже демократическим волеизъявлением – а ведь и голосование по этому вопросу провели в Академии наук! – истины установить не удаётся.

Дело шло к обеду. Экскурсия закончилась. Серые тучи, так и не разразившиеся дождём, рассосались, и выглянуло солнышко. Матрёна повела их в не очень длительный поход по окрестностям – они повидали всякие пейзажи на задах Плоскова-Рождествена и реку Согожу, которая тем, кто на Волге не бывал, могла бы показаться широкой. Все устали и, вернувшись к монастырю, в ожидании приглашения к обеду попадали на травку перед трапезным корпусом. Дорофей исчез: убежал, наверное, со своим прихвостнем Вовиком покурить тайком. Пустячок, как говорится, а приятно отсутствие этого индивидуума.

Подсев к Алёне, Стас негромко заговорил:

– Вообрази, Алёна, какой мне необыкновенный сон приснился на новом-то месте!..

– Ну? – пробормотала девушка, особого интереса, впрочем, не проявляя.

– Будто я оказался в каком-то храме на амвоне, да прямо посреди литургии, причём голый…

– Фу, дурак, – сказала Алёна и отвернулась. – Вольно тебе перед едой рассказывать мне всякие гадости?..

Обескураженный Стас глупо хихикнул и покраснел до кончиков ушей.

– И прекрати эту манеру хихикать, – строго сказала Алёна. – C’est ne comme il faut[4] совершенно. И не красней в моём присутствии, а то если на нас кто-нибудь посмотрит, то может подумать, будто я тебе сказала какую-нибудь непристойность, тогда как это ты мне их говорить изволишь…

– Господь с тобой, Алёна! Я только хотел тебе сон рассказать, надеясь, что ты мне его растолкуешь. Ведь ты в прошлом году ходила на эти курсы толкования сновидений!..

– Ну рассказывай, – милостиво разрешила она. – Может, и растолкую, если он не совсем дурацкий.

– Стало быть, мне приснилось, что я как бы появляюсь в какой-то церквушке, где идёт вечерняя служба. И вот стою я на амвоне, а они меня поначалу-то не замечают, будто я невидимый, как в том романе мистера Уэллса, а потом кто-то заметил, заорал будто резаный и пальцем показал.

– И что дальше было? – спросила Алёна уже более заинтересованным тоном.

– Началась у них паника. Батюшка вовсе в обморок грохнулся и кадило с угольями на себя высыпал. Но это ещё не самое удивительное!..

– А что же?

– Самое удивительное, что я отчётливо запахи различал, вот что!

– И чем же там пахло?

– Ну чем в церкви может пахнуть? Ладаном, воском да плотью человеческой. А когда ряса на батюшке загорелась, то…

– Вот что: на самом деле ты никаких запахов не различал, а тебе просто приснилось, будто ты запахи различаешь…

– Понятно, приснилось, – сказал Стас и умолк. Спорить с Алёной ему не хотелось, и конец фразы: «а только мне и раньше запахи-то снились» – он оставил при себе.