Дневник - Генри Хопоу

Так что, Дневник Ильи, навсегда попрощайся со своим прежним именем и принимай новое. Теперь ты Профессор Ильич или Профессор Профессорович.

Почему я назвал тебя своим прозвищем, своим вторым именем? Ответ прост, как 93: теперь ты — часть меня, теперь ты будешь знать то, что знаю я и, может, чуть больше. Посмотрим, в общем. Я пока сам не знаю, почему и для чего исписал шесть твоих нетронутых ранее страничек.

P.S. Надеюсь, ты не зол на меня. Надеюсь, тебе понравилось твое новое имя. Надеюсь… надеюсь… Что за «детский лепет»?!

Покеда! Чао! Досвидули! До связи! Увидимся!

Ну вот… Мы уже попрощались, но уже спустя десять-пятнадцать минут мне снова захотелось дотронуться до тебя. М-м-ммм. Похоже, такими темпами мы станем лучшими друзьями, хотя ты — уже часть меня. Может ли часть меня быть моим другом?

Не ответишь?

Спасибо.

Профессор, с каждой новой секундой я начинаю думать, что ты как мой подарок на шесть лет вполне себе неплохой. Пожалуй, лучший! С каждой новой секундой я начинаю понимать, что ты был подарен мне не просто так. Это я заметил в глазах мамы, которая только что заглянула в мою комнату и очаровалась. Она заметила, что я наконец-таки сижу над твоими страничками и вывожу кривые, которые люди называют письмом. Она все это заметила, кроме одного — я заметил ее в отражении зеркала, что находится чуть правее. Таким образом, она заметила меня, а я — ее. В теории, я круче Но не об этом.

Сам того не понимая, когда писал тебе, что ты будешь частью меня, я попал в точку.

К тому времени, как мне исполнилось три, я осознал, что очень стеснителен. Не знаю, как описать… Я просто понимаю это. Уже тогда я знал, что умнее остальных ребят из детского сада, в который ходил. Точнее, меня в него водили родственники, но будь уверен, я бы и без них легко справился.

Один раз это действительно произошло. Для того мне пришлось встать раньше остальных. Это не сложно, когда ты ребенок. Я просто не давал всем спать полночи, хотя сам выспался. С вечера я достал из сумочки мамы ключи от дверного замка, который она хранила в маленьком кармашке с надписью «FOR KEYS». В нем еще лежал ключ от семейного автомобиля, но его я брать не стал. Его я стащил из отцовских штанов.

Думаешь, я поехал в детский сад на автомобиле? Не угадал. Конечно, я сумел завести двигатель и даже проехать несколько метров по парковке, но с моим ростом далеко не уедешь. Мне пришлось припарковать автомобиль обратно. Эту оплошность я запомнил и в следующий раз взял с собой плюшевую черепаху сестры. Эта черепаха как раз подняла меня сантиметров на тридцать. К ногам я примотал скотчем пластиковые бутылки: с ними с легкостью достал до педалей, но это уже совсем другая история.

Когда автомобиль был припаркован на том же месте, я выдвинулся в свой намеченный на то утро путь. Маршрута было всего два. Первый был быстрым. Нужно было всего-то пройти пару кварталов по тротуару вдоль проезжей части, повернуть налево, а там уже оставалось всего ничего: взрослому — пару минут, мне — около пяти. Второй маршрут был интересным. Он вел по диагонали через дворы многоквартирных домов, через ряды гаражей, возле которых до сих пор можно найти много чего веселого. Ты видел когда-нибудь металлические буквы? Они там разбросаны везде. Ш, Е, Т, Г. Я тебе их когда-нибудь покажу… или зарисую, если ты, конечно, не будешь против.

Скажу сразу: тогда я выбрал именно второй вариант маршрута.

После гаражей, где, кстати, уже открывали ворота и выгоняли свои автомобили утренние пташки, начинался пустырь, а в его центре (пустырь был почти круглый) находился прудик. В том пруду, кроме камышей, пиявок и плота из деревянного поддона, ничего не было. А мне больше ничего и не требовалось! Что еще было нужно пацану моих лет? Броском металлической буквой Е я разрезал пополам камыш и представил палящему солнцу его мохнатое нутро, похожее на пух из подушки. Букву Ш я бросил в плот, она вонзилась в него, как наточенный томагавк индейца, или как сюрикэн японского ниндзя. Ох, как же опасны эти железные буквы, к которым так и тянет. Одному школьнику недавно такая вонзилась в ухо. Говорят, хирурги не смогли ее достать, буква вросла в череп, а парень теперь ходит с ней, как Франкенштейн и никогда не снимает головной убор. Я в эти слухи не верю.

Когда я все-таки добрался до детского сада, тот был еще закрыт. Точнее, были закрыты входные ворота, которые к тому времени сторож еще не успел открыть. Я немного постоял возле них, разгоняя кроссовками пыль на асфальте, и принял решение вернуться домой, но уже первым маршрутом. Он быстрый, потому что неинтересный. Что может быть интересного в серых, угрюмых бордюрах и таких же столбах, домах, что по обе стороны так и зажимают маленького мальчика своей уродливостью? НИ-ЧЕ-ГО!

Дома все еще было сонное царство. Никто даже не заметил ни моего ухода, ни возвращения. Я снова улегся в кроватку и накрылся одеялом. В этот самый момент в моей комнате стало ярко даже через плотную материю. Мама включила свет. Ни она, ни папа, ни уж тем более сестра так и не узнали, что их, в то время четырехлетний сын и брат, один прогулялся ранним утром до своей детской «работы» и вернулся обратно. Это не говорит, что им все равно, не говорит об их безалаберности, об их отстраненности от жизни ребенка. Вовсе нет. Клянусь, в то утро все, кто проживает со мной под одной крышей, видели в моих глазах нечто, о котором я хотел рассказать, но так и не смог. Не испугался. Постеснялся.

Все детство мне приходится стесняться. Сначала я стеснялся разговаривать. Да, разговаривать. Наблюдая за ребятами из детского сада, слушая их невнятную, нечленораздельную речь, мне приходилось подражать им. «Ма-ма, на-да, пря-мси». Однажды, похоже, я переборщил со всеми этими «прямсями», что родители запаниковали и наняли сразу несколько логопедов из разных ценовых и профессиональных сегментов. Даже этим самым логопедам я постеснялся рассказать, что уже к первым годам своей жизни я в совершенстве владел родным языком.

Стеснялся, стесняюсь и… надеюсь, не буду. По крайней мере, с тобой, Профессор, я чувствую себя раскрепощенным. Ты тоже это чувствуешь?