Желанная и вероломная - Грэм Хизер

— Хорошо бы! — кивнул кавалерист, опираясь на сруб колодца. — Еще одна подобная баталия… — Он передернул плечами, не закончив фразы. — Мэм, это ужасно! Настоящий кошмар. Великий стратег Ли впервые разрабатывал эту операцию без помощи Джексона Каменная Стена. А Джеб Стюарт завел нас, кавалеристов, слишком далеко в тыл противника, чтобы собрать необходимые генералу Ли сведения. — Молодой человек вздохнул и смахнул пыль со своей шляпы. — И мы оказались лицом к лицу с войсками генерала союзных войск Джорджа Кастера. Нарочно не придумаешь, а?

Мой брат знал Кастсра по Уаст-Пойнту. Тогда он был чуть ли не последним учеником в группе, и тем не менее, когда потребовалось, сумел сдержать наш натиск. Конечно, он не смог обратить нас в бегство. Я с самого начала войны воюю под командованием полковника Камерона, а его ничто не остановит!

Не такой он человек. Даже смерть ему нипочем, смею вам доложить, потому что Камерон просто не боится смерти. И все же…

— Камерон? — перебила его Келли.

Кавалерист вопросительно изогнул бровь.

— Вы знаете полковника, мэм?

— Мы… встречались, — едва слышно произнесла девушка.

— Значит, вы его знаете! Полковник Дэниел Дерю Камерон — я им восхищаюсь, мэм! Свет не видывал другого такого отважного кавалериста. Говорят, он многому научился у индейцев. И вообще из тех офицеров, кто во время боя не прячется за спинами солдат. Камерон всегда в гуще битвы…

Келли с сомнением покачала головой:

— Но ведь он в тюрьме!

Кавалерист презрительно фыркнул:

— Как бы не так, мэм! Его упрятали в Олд-Капитол в Вашингтоне, но он не пробыл там и двух недель. Его ранили здесь, в битве под Шарпсбургом, но стоило ранам затянуться, как он улизнул из тюрьмы под носом у охранников-янки, черт побери! Извините, мэм, за грубые слова, но я очень давно не бывал в дамском обществе. Полковник Камерон вернулся в строй еще прошлой осенью, и все крупные сражения — в Бренди-Стейшн, под Чанселлорсвиллем, под Фредериксбергом — мы выиграли под его командованием. Скоро он будет здесь.

Ночь дышала теплом, а ей почему-то стало холодно. Отчаянно захотелось броситься наутек и бежать, бежать, но она не могла двинуться с места.

Судя по всему, кавалерист ничего не заметил. Не почувствовал, что сердце у нее на миг остановилось, а потом бешено забилось. Она вдруг перестала дышать, а потом стала хватать ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.

Дэниел на свободе! Он уже очень, очень давно на свободе.

Он участвовал в сражениях, как и подобает каждому солдату.

Может быть, он забыл о ней? Может быть, простил?

Нет. Нечего даже и рассчитывать.

— Ну, мне пора, — бросил ей кавалерист. — Вы ангел милосердия в море скорби. Благодарю вас.

Он поставил ковш на сруб колодца и, ссутулившись, двинулся дальше.

Ночной ветерок ласково защекотал ее пылавшее лицо.

И тут раздался знакомый голос — глубокий сочный баритон. Не только в словах, но и в тоне его сквозила насмешка.

— Ничего себе, ангел милосердия! Наверняка не обошлось без доброй дозы мышьяка в колодце?!

Сердце Келли бешено забилось и вдруг разом оборвалось.

Он жив, здоров и на свободе!

Надо же, он здесь! Видимо, прятался за изгородью, чтобы она его не видела, а теперь вот перед ней, держит под уздцы чистокровного скакуна, который некогда был превосходным кавалерийским конем, но ныне, уподобившись всем прочим коням конфедератов, отощал и с испугом смотрит своими огромными карими глазами.

Боже, при чем тут лошадь?!

Ведь здесь Дэниел!

Он ничуть не изменился — все такой же высокий и стройный. Серый мундир, желтый пояс, сабля на боку… Коричневатые брюки заправлены в черные кавалерийские сапоги, сейчас грязные и стоптанные до предела. На голове — низко надвинутая на лоб шляпа с задорно покачивающимся плюмажем.

Келли подняла взгляд.

О эти синие глаза! Черные как смоль ресницы, упрямые дуги черных бровей… Он неторопливо оглядывал ее с ног до головы, оценивая, осуждая, вынося приговор. Он так и полыхал яростью, которая, казалось, вот-вот выплеснется через край. Его красивое лицо стало еще красивее, обветрев и покрывшись в ходе войны волевыми морщинами. Прямой нос высокие, четко очерченные скулы, чувственные губы…

— Привет, ангелок, — тихо процедил он сквозь зубы.

Только бы не подать виду, только бы не упасть! Она ни в чем не виновата, хотя он никогда этому не поверит. Впрочем, какая разница? Она просто не может сдаться на его милость, потому что сам он никогда не сдавался.

«Приди в себя! — приказала она себе. — Дыши глубже!

Ты не дождешься от него снисхождения. Так не выказывай, что боишься его, ибо он тотчас воспользуется этим. Он кавалерист, а значит, отлично знает тактику боя».

Келли никак не могла унять дрожь в руках, но выглядела невозмутимой; она спокойно стояла и смотрела с вызовом. Однако отнюдь не благодаря своему мужеству, а только потому, что буквально приросла к месту от страха.

Она никогда не сомневалась, что снова увидит его. Ночами, лежа без сна, она порой молила Бога, чтобы из памяти стерлось все то, что испортило их отношения. Много ночей она мечтала о нем, вновь и вновь переживая сладкий восторг их единения.

Но никогда не удастся заставить его поверить ей. Война отобрала у нее почти все, но еще осталась гордость: она ни за что не станет унижаться и упрашивать.

Судя по всему, война напрочь лишила его сострадания. Значит, и она будет столь же хладнокровна.

Лучше бы она и в самом деле его предала! Тогда теперь ненавидела бы так же сильно, как, по-видимому, он ее.

— Язык проглотила? — язвительно произнес он с виргинской протяжностью. — Очень странно. Разве ты меня не ждала?

Приблизившись, он показался ей еще выше. Несмотря на видимую худобу, плечи его как будто стали шире, а грациозность движений усиливала угрозу.

«Беги! Беги сию же минуту!» — подсказывал ей внутренний голос.

Но бежать было некуда.

Он джентльмен, напомнила она себе. Офицер кавалерии. Один из последних рыцарей, как называли своих кавалеристов южане. Воспитан в духе преклонения перед женщинами. Его учили превыше всего ценить свою честь; именно честь, справедливость и долг — те принципы, согласно которым следует жить.

Его учили быть милосердным…

Но в глазах, смотревших на нее сейчас, милосердия не было.

Она чуть не вскрикнула, когда он потянулся к ней, но тут же онемела от испуга.

Дэниел взял из ее рук ковш, зачерпнул холодной колодезной воды и с наслаждением сделал глоток.

— Странно, что вода не отравлена. Может быть, в ней есть хотя бы битое стекло? — хмыкнул он.

Их разделяло всего несколько дюймов. На какое-то короткое мгновение сердце ее забилось от радости: пусть Камерон думает что угодно, пусть не верит ей, лишь бы был жив. Потому что в тот незабываемый час, который они провели вместе, она его полюбила.

И ничто — ни цвет мундира, ни различия в их убеждениях и верованиях — не сможет повлиять на чувство, что поселилось в глубине ее сердца.

Она любила его все долгие месяцы войны, любила, несмотря на то что он только сильнее уверовал в ее предательство, ожесточившись в это суровое время.

Она любила и боялась его одновременно, и вот теперь он снова перед ней. Так близко, что ощущаются даже тепло И запах его тела. Похудевший, осунувшийся, в поношенной одежде, он тем не менее красив и благороден.

Дэниел, подойдя еще ближе, буквально пронзил ее своим жгучим взглядом. Голос его — хрипловатый и низкий — дрожал от волнения.

— Вы словно привидение увидели, миссис Майклсон. Ах да, вы, должно быть, надеялись, что я к этому времени уже стал привидением, давным-давно пав на поле брани и обратившись в пыль? Нет, ангелок, как видишь, я здесь. — Он на мгновение умолк, затем снова саркастически улыбнулся. — Черт возьми, Келли, ты все так же красива!

Надо бы просто-напросто тебя задушить — вцепиться в это красивое горло и задушить. Но ведь даже если тебя не будет, ты по-прежнему будешь мучить меня!