Инцидент в Макошине - Наталья Егорова

Фи, это просто большая тетрадь. Неразлинованный гроссбух: желтое пятно на картонной обложке, оплывшие от времени углы страниц, раздавленный на форзаце паучок. Дрянь какая! И надо же столько лет хранить!

Раечка добросовестно перелистала зеленоватую бумагу. Ни строчки, ни буковки: прижимистый старик, должно быть, хранил тетрадь на чёрный день, для писем. Или - она снова хихикнула - строчить кляузы в макошинскую газету.

Ну и куда её? Добро бы печь в доме, так пригодилась бы на растопку, а теперь, пожалуй, просто выкинуть вместе с грудой слипшихся от старости газет, с будильником-эксгибиционистом, вывалившим на стол ржавые внутренности, с невесть как попавшими на полки ломкими сухими листьями. И с вонючим портфелем заодно.

В помойку, всё в помойку! И поскорее - сейчас Ваня прибежит из школы, а она хотела ещё провернуть котлеты.

Розовые тапочки деловито шлёпают на кухню.

***

10 августа 20.. года

Она ждала меня в библиотеке.

Отчего я не поэт! Я не умею воспеть ту красоту, от которой болят глаза и сладко ноет сердце. Пепельные волосы, глаза темнее ночи, высокие скулы, чистый лоб... слова пусты и безжизненны, разве способны они передать сияние, исходящее от неё!

Я смотрел ей в глаза - и тысячу раз умирал.

– Ты нашёл книгу, - сказала она голосом, нежным, как шелест ветерка, и звонким, как медный колоколец. Если б хоть капля осуждения промелькнула в этом дивном голосе, я упал бы к её ногам и рыдал, вымаливая прощение.

– Да, - прошептал я, - госпожа.

– Ты спрятал её, - она не спрашивала - знала. Бархатные глаза взирали на меня с затаённым любопытством.

– Да, госпожа.

Она поднялась с кресла, и столько грации было в её движениях, словно античная богиня сошла с Олимпа.

– Сможешь ли ты таить её и впредь?

– Да...

– Скрывать от людей всю свою жизнь?

– Да.

– И не выпустить силу, заключённую в ней?

– Да!

Я был согласен на что угодно. Я не слышал слов, лишь голос. Целый мир умещался в озёрах её глаз.

– О да.

Госпожа моя улыбнулась, осветив пыльную библиотеку пуще дюжины свечей.

– Что ж, будь хранителем, мальчик, и помни свои обещания. Но бремя клятв должно вознаграждаться. Чего бы ты хотел?

Я хотел лишь одного: чтоб навечно застыло время, и мгновение длилось столетия.

– Проси самого несбыточного, - сказала моя госпожа.

Кто знает, как повернулась бы вся моя судьба, выбери я иное...

***

Ранним утром по площади, где начиналось сразу три автобусных маршрута, скакал плюгавый старикашка верхом на баране. Старикашка был бос, носил ярко-красный пиджак странного покроя, а в руке держал старомодную и тоже красную шляпу.

Баран косил безумным взглядом, тряс свалявшимися патлами шерсти и брыкался. Всадник же, вцепившись в рог, хохотал во всё горло.

Народ замер в обалдении. Только похмельный дед с крыльца магазина притопывал, размахивал пустой бутылкой и подначивал барана: "Так их! От так их!"

Водитель подъезжающего автобуса от неожиданного зрелища въехал в бетонную клумбу. Частник на "Ниве" едва не дал дуба, когда баран боднул несчастный автомобиль, заклинив дверь. Дамочки с визгом разбегались из автобусной очереди, взмахивая цветастыми кошёлками; мальчишки швырялись в барана недозрелыми яблоками.

Наконец, кто-то додумался вызвать милицию.

Участковый Стёпка Киреев твёрдо знал, что станет знаменитым сыщиком. Все качества для этого были налицо: упрямство, цепкий ум и гипертрофированное воображение. Должность участкового он считал не прозябанием, а необходимым трамплином, тем более, что был Стёпка холостяком, а значит и пилить его за маленькую зарплату было некому.

Прибыв на площадь, он застал возбуждённую толпу и никаких следов хулигана. По уверениям, тот растворился прямо в воздухе вместе с бараном. Опрос свидетелей дал немного: все уверенно описывали красный пиджак со шляпой, но лица не запомнил ни один.

Продавщица пива, правда, уверяла, что старикан вылез прямо из её пивной бочки вместе со своим бараном, но это выглядело таким уже неприкрытым бредом, что её показания Степан даже записывать не стал.

Через полчаса народ рассосался, увозя с собой невероятную историю. Говорили, работу многих контор парализовало едва не на целый день. Участковый же для очистки совести забрал в отделение похмельного деда, хотя из человеколюбия и разрешил тому вначале выпить пива.

К обеду на мебельную фабричку, кормящую полгорода, вызвали пожарных. Загорелась якобы крыша одного из цехов, причём захлебывающийся голос по телефону уверял, что видел огненного пернатого змея. Звонившего посчитали бы пьяным, но зарево виднелось за три улицы.

Однако, прибыв на место, пожарный расчёт не обнаружил ни огня, ни дыма, ни даже подпалин.

Интеллигент из ОТК мягкой мебели с апломбом доказывал, что на крыше цеха сидел "натуральный ацтекский змей". Он, правда, в азарте путал Кецалькоатля с Уицилопочтли, а того обзывал Уцилопочтой, но зато сфотографировал змея сотовым телефоном.

На размытом сером фоне снимка просматривался размытый оранжевый шланг, похожий на тот, что привезли пожарники.

Командир расчёта плюнул и уехал.

К вечеру в отделение к Стёпке Кирееву приволокли детину со стрелой в заднице. Друзья-свидетели рассказали, что детина клеил в лесопарке эффектную девицу с "вот такенным хаером, и бусинки в нем". Та в диалог не вступала, но слушала будто бы с сочувствием, и заигрыванию не противилась. Когда же ромео полез руками, на пощёчины размениваться не стала, а выдернула невесть откуда спортивный лук и засадила стрелу.

Пикантность мишени объяснялась тем, что от решительной девицы с грозным оружием приятели мгновенно бросились наутёк.

Сам детина неостроумно отпирался, уверяя, что тёлка сама была не прочь, что руки он не распускал, а только приглашал в гости посмотреть последнего "Джеймса Бонда". Довершал фарс олень, отиравшийся возле девицы ("козёл пятнистый", по выражению потерпевшего).

Когда незадачливого ухажёра отвезли в больницу, Стёпка долго сидел над блокнотами, вычерчивая замысловатые кривули.

Неладно что-то было в Макошине.

***

11 августа 20.. года

– Проси самого несбыточного, - сказала моя госпожа.

Что казалось мне несбыточным? Мне, чей мирок умещался в подворье и двух улицах, да ещё площади в базарный день. Мне было пятнадцать, но разум мой искал выхода куда настойчивее чувств. И книги в хозяйской библиотеке занимали меня больше прыскающих в кулачок дворовых девок.

И, забыв дышать, я пролепетал:

– Я хочу знания.

Она рассмеялась: в тот день райские колокола её смеха впервые прозвучали для меня.