Я и мой автомобиль - Леонид Лиходеев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эти тягучие переключения светофоров всем шоферам надоели.

Гаснет красный свет, потом долго горит желтый, как резину тянет. Горит, горит, черт знает сколько времени он горит. Машины, конечно, переминаются с колеса на колесо, поревывают — надо бы ехать, а зеленого все нет. Конечно, мало кто этого зеленого дожидается. Зажжется, мол, — куда ему деваться…

Анютка подлетела к перекрестку лихо, как раз к концу красного света, и, не дожидаясь, пока он весь выгорит, чуть сбросила новенькой туфлей газ. Новенькие туфли, даже не туфли, а как бы дамские полуботиночки — теплые, с баечкой — мечта! Такие, знаете, на микропорке с зад-ничком, ловко сидели на ноге, будто по ней и шились. Будто специально для женщины-автомобилиста, то есть именно для Анютки. А машина Сережкина всегда исправна, как зверь — что ни прикажешь.

Анютка торопилась. Ботиночки пришлись впору, и надо было срочно отвозить деньги. Потому что Катька сказала — если не подойдут, она кому-нибудь отдаст. Катьке до зарезу нужны были деньги. Анютка это понимала. Это было дело чести. Действительно, Катька сколько раз выручала ее — и дубленку Сережке достала, когда нигде ее не взять. Сегодня у Анютки отгул. Но это ничего не значит. Катька все равно ждет на работе…

Филипп Филиппыч шел с собрания. Вышел из полуподвала дома шестнадцать, где помещается контора домоуправления. В ней, в конторе, и происходило собрание жэковской организации.

Повестка дня — разное. Больше насчет порядка во дворах. Насчет своевременной чистки. Поскольку поздно приезжают машины к мусоросборникам. А также насчет автомобильных стоянок. Потому что легковых машин по дворам развелось, как клопов. Из окна выглянешь — действительно как клопы. Прижались к бровке, ровно к щели дивана, стоят, не дышат, будто таятся.

Филипп Филиппыч переживал эти вопросы всей душой. После собрания долго не отходил сердцем, терзал себя, пересказывал речи-реплики, жалел, что меткое слово припоздало — его бы вовремя сказать, может, все бы иначе и повернулось. Потому что решать проблемы надо загодя, чтобы они нас не задушили впоследствии по нашей же нерасторопности.

…С машинами, конечно, проблема. Раньше одного товарищеского суда за глаза хватало, чтобы закрыть ворота во двор и никаких собственных машин не пускать. Купил машину, ну и держи ее подальше, нечего дворы загораживать, детям угрожать и воздух портить. Тем более неизвестно, на какие деньги ты ее купил.

Тут же был задан вопрос товарищу из жилуправления — как быть? И этот товарищ собственноручно доложил, что есть такое решение насчет послабления собственникам. Есть, мол, такое решение — строить гаражи, если общественность не возражает.

А если возражает? Это Филипп Филиппыч спросил. Товарищ дает ответ: если возражает — разъяснять. Тем более строится много новых автомобильных заводов.

С этими мыслями, будто еще присутствуя на собрании, Филипп Филиппыч продолжал движение через проезжую часть. И сосала его досада под самой ложечкой по второму вопросу. Никак не мог он понять, почему это люди, на вид здравомыслящие, не желают с ним соглашаться! Сколько голов — столько умов. Умов! Нам нужен один ум! Чтобы толк был! Нужно поменьше разводить демагогию, а делать свое дело, каждый на своем участке. И надо принять срочные меры, чтобы ум был один, а не сколько кто захочет. Вот машин развелось — это же ужас! Куда столько? Зачем? Кому надо? С кого пример берем? Надо, чтобы с нас пример брали, а мы тянемся — смешно сказать… Заводы строим. Для чего? Видать, в правительстве тоже кое-чего недоучитывают!

При этих мыслях Филипп Филиппыч ужаснулся своей смелости и даже оглянулся вокруг. Кругом летели машины. Летели — как с цепи сорвались. Филипп Филиппыч вздрогнул и взял себя в руки: а пускай! Чего мне бояться?! За мною — всю жизнь ничего, кроме патриотизма, не значилось. Можете автобиографию проверить!..

Эта мысль как-то примирила Филиппа Филиппыча с действительностью, но не утешила. Это что же выходит — опять собственность? Опять частнособственнические инстинкты? Товарищ из жилуправления спрашивает: «Телевизор у вас есть?» Ну, есть. «Холодильник?» Ну, есть. «Так и автомобиль будет!» Сравнил! То телевизор для культурного отдыха или холодильник для нормального питания (у Филиппа Филиппыча с печенью были нелады), а то — машина. На машине можно деньги зарабатывать извозом — этого он не учел, правовед. На ней можно разлагаться, если, конечно, использовать в личных целях. Если всем будет положена машина — кто же тогда пешком будет ходить! «А почему государство продает?» А черт его знает, чего оно продает!

Тут Филипп Филиппыч даже не ужаснулся, а вроде бы как-то осмелел. Такую он вдруг почувствовал смелость впервые в жизни, что готов был немедленно, сей минут, едва выбравшись из этого потока бессмысленных, фырчащих, смердящих, несущихся с ревом и визгом машин, готов был немедленно, едва выбравшись из этого ада, идти напролом, в центр, в правительство и сказать все! Все выложить! И пускай знают и про машины, и про товарища из райжилуправления, которому лишь бы галочку поставить.

Филипп Филиппыч вдруг как-то взлетел в воздух, подкинутый стопудовой болью, и удивленно сообразил, что боль эта — последняя.

Анютка вдавилась туфельками в педали, зажмурила побелевшие глаза, закричала и не поверила, что остановилась. Завизжали тормоза, засвистели в три ручья милиционеры, публика рванулась с тротуара к Анюткиной машине…

Анютка все еще сжимала баранку, изо всех сил упираясь йогами в педали. Мотор заглох. Где-то совсем рядом взвыла сирена «скорой помощи». Инспектор открыл дверцу, посмотрел на съежившуюся Анютку:

— Ну… Долго будем сидеть? Выходи…

Анютка боялась отпустить педали и руль.

«Скорая помощь» пробралась сквозь толпу — белая машина, фургон.

Выбежали санитары в белых халатах, склонились над чем-то.

— Готов! — закричали в толпе.

— Насмерть, не дышит!

Подлетела желтая мотоциклетка. Три милиционера соскочили на асфальт.

— Граждане, продолжайте движение… Не скопляйтесь…«Сейчас в тюрьму, — подумала Анютка и вылезла из-за руля, отлепив туфли от педалей. А Катька ждет денег!»

— Оказывается, баба, — внятно сказали рядом. Кто-то закричал запоздало:

— Старика убили! Старика убили!

— Он тут рядом живет, старик. Он домой шел!

— Права у ней отнять надо!

— За убийство — расстрел!

— Он сам виноват… Он не по дорожке шел, из-за автобуса!

— Посадят ее лет на восемь — будет знать, как ездить!

— Граждане, продолжайте движение, идите куда шли…

— Я свидетель, я видел — она сто километров летела!

Санитары подняли носилки, сунули в фургон, «скорая помощь» взвыла и уехала.

— Сейчас кровь смывать будут, — четко сказали в толпе, — здорово она его размолола…

Милиционеры мерили рулеткой асфальт. Двое мерили — который прибыл на мотоциклете и инспектор. Остальные двое уговаривали толпу. Уговаривали как бы нехотя, без строгости. И то, что они уговаривали без строгости, как-то повлияло на Анютку, вселяя в нее надежду — авось обойдется.

Толпа расходилась, некоторые машины тоже стали отъезжать, медленно огибая место происшествия. Анютка вздохнула, стала соображать яснее. Неужели не обойдется?

К милиционеру подошла гражданка в болгарской дубленке, в такой, как Катька Сережке достала, только дамской, в руке авоська с надписью «Аэрофлот», у Анютки таких две штуки — Сережка привез.

Подошла серьезно, как по делу. Сказала строго:

— Запишите мой адрес… Я все видела… Это убийство…

И сказала адрес, мельком взглянув на Анютку. И от этого взгляда Анютка поняла, что пропала.

Милиционер записал адрес, спросил:

— Еще кто?

— Меня запишите, — сказал дяденька в каракулевой шапочке пирожком. Шапочка такая смушковая и воротник такой же на синем пальто. — Запишите, — повторил дяденька и, нехорошо усмехнувшись, добавил: — Больно разъездились…

Инспектор тронул Анютку за плечо. Анютка сжалась: «В тюрьму?!»

— Водитель, отведите машину на резервную зону. Водитель, слышите?

— Шок у нее, — громко сказала гражданка в болгарской дубленке и пошла на ту сторону.

— Ничего, там вылечат и шок, — пообещал дяденька в смушковом пирожке и тоже пошел.

Какая-то женщина в пуховом платке хохотнула:

— Вылечат! Раньше лечить их надо! Старика-то небось уже не вылечат!

Анютка повернула ключик, машина дернулась — была на сцеплении. И то, что она была на сцеплении, вернуло Анютке сообразительность.

— Не поеду на резервную… Здесь мерьте!

— Уже промерили, — сказал инспектор, — ведите.

— Сами ведите, не поведу, — уперлась Анютка. Ей казалось, что машину нельзя трогать, что в этом ее спасение.

— Отъезжайте на резервную! — рассердился инспектор. — След промерен.