Ночной мотоциклист - Виктор Смирнов

— Ты бы хоть писал изредка. Все дела?

— Дела…

Сказать бы прямо — забыл, вот и не писал. А тут, приехав в Колодин, вспомнил. Невозможно не вспомнить, потому что Колодин — мое детство, а детство — это Ленка. Да и только ли детство? Там, у дома Коробьяникова, мы впервые поцеловались. «Отец говорит, он был хороший, Коробьяников, — сказала Ленка. — Больницу выстроил и библиотеку». — «Он был купец, буржуй, — ответил я. — А больница — это филантропия». — «Ты дурак. Филантроп знаешь, что значит? Любящий людей». Мы, как всегда, поспорили, а потом… поцеловались. В доме Коробьяникова светилось окно, и тополя шумели под ветром. Городок наш безлесый, и только у этого дома был зеленый оазис. Здесь шелест листвы заглушал шепот.

Позднее мне пришлось задумываться над этим спором, и, познакомившись с Эн Эс, я понял, что филантропом можно быть, даже если работаешь в милиции. Точнее, особенно если работаешь в милиции. Час считают суровыми людьми. Наверно, так оно и есть. Сотрудникам угрозыска жизнь предоставляет не так уж много поводов для улыбки и радужного настроения. Но я помню, как однажды Николай Семенович вытащил из стола толстую пачку писем и сказал: «Знаешь, самое ценное для меня — это…» Ему писали люди, которые, казалось бы, имели основание считать моего шефа врагом. Писали из колоний, из тюрем, из мест высылки. «Вы дали мне понять, что не все потеряно…», «Хочу поскорее вернуться к честному труду и надеюсь на вашу помощь». Он ездил в колонии, устраивал своих подопечных на работу, улаживал какие — то сложные семейные конфликты. Меньше всего Эн Эс был похож на того угрюмого и неподступного сыщика, какими я представлял раньше сотрудников угрозыска.

— Ну что ж, начнем? — предлагает Комаровский. Долговязый, худой, он возвышается каланчой в полосах табачного дыма. «Дядя Степа» — так мы звали Комаровского, когда он был старшиной и дежурил на колодинском рынке.

Входит широкоплечий человек в кожаной куртке, тот самый, которого привезла на мотоцикле Ленка Самарина.

— Жарков, из автошколы ДОСААФ, — шепчет Дмитрий Иванович. — Чемпион области по мотокроссу, мастер спорта.

В голосе Самарина я улавливаю нотки неприязни. Чемпион спокойно оглядывает нас, глаза его твердо поблескивают.

— Нас интересует эта штука, — говорит Комаровский, показывая на стол, где лежит злополучный нож. — Дмитрий Иванович как будто видел нож у кого — то из охотников. Вы нам не поможете?

Жарков внимательно рассматривает нож. Лезвие тускло мерцает. Вот от этого холодного куска стали погиб инженер Осеев.

Нож заметный. Наборная плексигласовая рукоять, отличной стали лезвие. У самой рукояти отчеканен странный рисунок: лев под пальмой. Эн Эс, взглянув на клеймо, сразу определил: «Золингеновский. В Германии сделали несколько тысяч таких ножей для африканского корпуса Роммеля. Кто — то, наверно, привез с войны как трофей, а потом уже переделал рукоятку и переточил лезвие».

— Боюсь, что не смогу помочь. — Жарков пожимает плечами. — Не видел…

— Ну что ж, лиха беда начало, — говорит Комаровский, едва закрывается дверь за чемпионом. — Продолжим.

Тучи, перевалившие через Мольку, заполонили небо. В окно ударяет дождь — словно горсть песка сыпанули. Комаровский включает свет, и на ноже вспыхивает зайчик.

Высокий хромой охотник, отставив в сторону клюку, рассматривает нож. Выражение настороженности появляется на его хмуром лице.

— Анданов. На почте работает, — шепчет Дмитрий Иванович, — на медведей ходит, мастак! Охотник первоклассный.

Анданов смотрит на нож с опаской, как на существо, готовое взбеситься.

— Не видел раньше… Нет, не видел!

Он выходит, постукивая клюкой. Одного за другим представляет Дмитрий Иванович новых охотников. Врач Малевич, тракторист Рубахин, летчик Бутенко. «Не знаю», «не видел»… Слесарь промкомбината Лях, рослый парень, добродушный и улыбчивый, с транзистором на ремне, едва взглянув на нож, заявляет:

— Видывал это «перышко», У Шабашникова. Факт!

Лях подписывается под протоколом, улыбаясь: он и не догадывается, какая мрачная трагедия привела нас сюда.

Комаровский постукивает пальцами по столу.

— Шабашников? Невероятно… Кстати, его пригласили?

— Приглашали, — отвечает пожилой сутулый лейтенант, помощник Комаровского.

— Он в загуле. Говорит, поминки справляет. Они соседи были с инженером.

— Пригласите еще раз!..

— И близко этот Шабашников живет от дома Осеева? — спрашиваю я.

— Близко. Через огород.

— Помните, собака метнулась через забор? Это по направлению к дому Шабашникова?

Тогда собака потеряла след — после такого ливня самая лучшая ищейка была бы беспомощна. Мы с майором Комоловым и экспертом вылетели в Коло — дин, как только в областном угрозыске получили сообщение об убийстве. Пилот мастерски посадил маленький ЯК на раскисшую площадку, усыпанную оспинами луж. Шеф во время полета был мрачен, то и дело кашлял в кулак — я не знал, что он решился вылететь с гриппом, при его — то сердце!

Возле дома номер девять на улице Ветчинкина собралась толпа. Осеева уже увезли «а судебно — медицинскую экспертизу. Комаровский показал только что отпечатанные фотокарточки: Осеев лежал на пороге дома, голова свисала на ступеньки.

Пока мы осматривали двор, приехал следователь прокуратуры, а вслед за ним врач — Комолов просил его прибыть побыстрее к месту преступления, чтобы потолковать с глазу на глаз. Майор предпочитал беседу любому, даже самому обстоятельному документу. Поэтому когда врач принялся зачитывать пять машинописных страниц, перейдя, наконец, к классическому: «осмотром и судебно — медицинским исследованием трупа установлено, что смерть наступила от…» — майор перебил его:

— Чем?

— Нож длиной не менее двенадцати сантиметров. Проникающее, в сердце. Умер сразу, сразу.

— Следы борьбы?

— Нет…

Врач волновался. Видно, недавно окончил институт и к такой работе не привык. Он был заикой, говорил слегка нараспев и часто повторял окончания фраз.

— Видите ли… Я осмотрел очень тщательно… Никаких следов. Борьбы не было, не было.

— Ну, а ваши субъективные наблюдения? Я знал: майор с большим доверием относился к таким вот застенчивым ученым мальчикам. Он не терпел людей с апломбом.

Врач оживился, почувствовав уважительное отношение милицейского начальника.

— Судя по положению трупа, убийца ударил сразу, как. только открыли дверь. И — вы знаете? — был нанесен и еще один удар, но уже после фактической смерти.

Комолов поморщился.

— Просто зверюга, зверюга, — сказал врач.

— Когда наступила смерть? — спросил майор.

— Время мы знаем точно, — заметил Комаровский, — преступник уронил будильник, шаря на столе. В двенадцать ночи. В двенадцать и десять минут.

Я представил себе эту ночную сцену: тусклый свет; лампочки в сенях, фигуру Осеева, возникшую в проеме двери, и черную крутую спину убийцы с головой, убранной в плечи, — как хищник перед прыжком. Преступник знал, как надо действовать. Если бы он замахнулся, Осеев успел бы прихлопнуть дверь. Но удар был коротким и резким.

Мы вошли в дом. Следы, оставленные грязными сапогами убийцы, вели в глубь коридора. Дом был просторный и пустой. Осеев, сравнительно недавно переехавший в Колодин, в ожидании семьи не обзаводился мебелью. В первых двух комнатах мы увидели голые бревенчатые стены и покрытый легким слоем пыли крашеный стол. Преступник сюда не заходил. Он направился прямо к кабинету — единственной обжитой комнате.

Эксперт снимал и зарисовывал отпечатки, я непрерывно щелкал фотоаппаратом. Кое — где с сапог осыпалась глина, и я аккуратно собрал ее в конверты.

Убранство кабинета было нехитрое. Две этажерки с книгами, старая, с прогнувшимся матрасом кровать, грубый, незастекленный буфет с посудой, медвежья шкура на полу, письменный стол в углу, у окна. Следы вели только в этот угол.

Мы подошли к письменному, столу. Ящики были выдвинуты, какие — то бумаги валялись на полу. Будильник с разбитым стеклом лежал циферблатом вверх. Убийца, видимо, спешил. В верхнем ящике стола лежала раскрытая сберкнижка. Незадолго до трагической гибели Осеев снял с книжки около пятисот рублей. Денег в столе не было.

Преступник предусмотрительно надел перчатки. Он оставил несколько жирных отпечатков на бумаге, покрывавшей стол. От пятен исходил едва уловимый запах бензина.

Мы детально исследовали дом и двор, но больше ничего не удалось найти. Вскоре привезли собаку, толстолапую черную овчарку. Она было взяла след, но дождь уже смыл запахи. Неожиданно собака рванулась через забор, натянув длинный поводок, но дальше, за забором, беспомощно закрутилась и с виноватым видом легла на брюхо.

— Кто живет в этом направлении? — спросил Комолов.