Несущественная деталь - Иэн Бэнкс

— Три!

Она попыталась вспомнить размеры сцены. Она много раз бывала здесь с Вепперсом и всей его многочисленной свитой, ее приводили как трофей, ходячую медаль — свидетельство его коммерческих побед; нет, она непременно должна вспомнить. Но вспоминалась ей только та горечь, с которой она восприняла масштаб того, что увидела: яркость, глубина и сложность сценического оборудования, возможности, обеспечиваемые всевозможными потайными ходами, невидимыми тросами, генераторами дыма. Да чего только стоил один шум, который могли производить невидимый оркестр и важные, разодетые актеры с их крошечными микрофонами!

Это было все равно что разглядывать очень правдоподобное изображение на громадном голографическом экране, смешным образом ограниченном только этой конкретной шириной, глубиной и высотой, и к тому же неспособным к неожиданному монтажу, мгновенным изменениям сцены и масштабированию, возможным на экране. Здесь были скрытые камеры, следившие за главными исполнителями, и боковые экраны на краю сцены, на которые выводились крупные планы актеров в трехмерном изображении. Но все это, тем не менее, выглядело (возможно, из-за явно несоразмерного количества затраченных усилий, времени и денег) глуповато. Словно сказочное богатство и влиятельность исключали для тебя возможность получать удовольствие от простого фильма (или, по крайней мере, признать, что получаешь удовольствие), но при этом ты пытался воссоздавать фильмы на сцене. Она не видела в этом смысла. А Вепперсу это нравилось.

— Четыре!

И только потом (когда она пообтесалась, привыкла быть на публике, общаться, быть объектом внимания) поняла она, что это было всего лишь предлогом, а сама опера — отвлекающим маневром; истинный вечерний спектакль всегда разыгрывался не на сцене, а в помпезном фойе, на сверкающих лестницах, на дугообразных пространствах ослепительно ярких коридоров с высокими потолками, под громадными люстрами в великолепных приемных, вокруг сказочно сервированных столов в шикарных салонах, в до нелепости роскошных туалетах и ложах, первых рядах и избранных местах партера. Сверхбогатые и супервлиятельные считали себя истинными звездами, и их входы и уходы, разговоры, намеки, авансы, предложения, инициативы и рекомендации в публичных пространствах этого громадного здания и представляли собой главное событие вечера.

— Ну хватит этих глупостей, девочка! — прокричал Вепперс.

Если их было всего трое — Вепперс, Джаскен и Сульбазгхи — и если они так и останутся втроем, тогда, возможно, у нее и есть шанс. Она поставила Вепперса в неловкое положение, и ему не хотелось, чтобы об этом знал кто-то, кроме тех, кто так или иначе должен был знать. Джаскен и доктор С. в счет не шли — на них он мог положиться, они будут держать язык за зубами. А вот другие вряд ли. Если в это дело будут втянуты посторонние, то им наверняка станет известно, что она не подчинилась ему и перехитрила его, пусть и на какое-то время. Он будет испытывать смущение, усиленное его непомерным тщеславием. Именно это непомерное самомнение, эта его неспособность выносить даже одну только мысль о позоре, может быть, и позволит ей уйти.

— Пять!

Она помедлила, автоматически проглотила слюну, когда последний хлопок гулким эхом разнесся в темноте.

— Итак, значит, ты этого хочешь? — прокричал Вепперс. И опять она услышала злость в его голосе. — Я тебе предоставил шанс, Ледедже. Теперь мы…

— Сударь! — выкрикнула, хотя и не очень громко, она, продолжая смотреть не на него, а в ту сторону, в которую осторожно продвигалась.

— Что?

— Это была она?

— Лед? — крикнул Джаскен.

— Сударь! — завопила она, но не в полный голос, стараясь произвести впечатление, будто она вкладывает в него все свои силы. — Я здесь! Я больше не буду. Мои извинения, сударь. Я приму любое наказание, какое вы назначите.

— Куда ты денешься, — услышала она бормотание Вепперса. Потом он повысил голос: — Где это — «здесь»? — выкрикнул он. — Где ты?

Она подняла голову так, чтобы голос ее уходил в огромное темное пространство наверху, где были видны гигантские декорации, стоящие, как колода игральных карт.

— Я на колосниках, сударь. Кажется, у самой вершины.

— Она что — там? — проговорил Джаскен недоумевающим голосом.

— Ты ее видишь?

— Нет, господин Вепперс.

— Ты можешь показаться, маленькая Ледедже? — прокричал Вепперс. — Мы хотим увидеть, где ты. У тебя есть фонарик?

— Мм… одну минуту, сударь, — проговорила она полукриком, по-прежнему задирая голову.

Теперь она двигалась по доске чуточку быстрее. Она воображала себе размеры сцены, ширмы и задники, которые спускались вниз, образуя декорации во время спектакля. Они были громадные, необыкновенно широкие. Она, вероятно, не прошла еще и половины.

— Я… — начала она, и тут же словно проглотила язык. Может, это позволит ей выиграть немного времени, успокоит Вепперса, который уже стал беситься.

— Главный управляющий сейчас с доктором Сульбазгхи, — услышала она голос Джаскена.

— Неужели? — раздраженно переспросил Вепперс.

— Главный управляющий очень расстроен, господин Вепперс. Он явно желает узнать, что происходит в его оперном театре.

— Пошел он в жопу — это мой театр! — громко сказал Вепперс. — Ладно, скажи ему, что мы ищем беглеца. И пусть Сульбазгхи включит свет. Теперь это уже не имеет значения. — Последовала пауза, потом он брюзгливо сказал: — Да, конечно, весь свет!

— Черт! — выдохнула Ледедже. Она попыталась двигаться быстрее, чувствуя, как гуляет под ней деревянная доска.

— Ледедже, — прокричал Вепперс, — ты меня слышишь? — Она не ответила. — Ледедже, оставайся на месте — не двигайся, это опасно. Мы сейчас включим свет.

Загорелся свет. Он оказался не таким ярким, как она ожидала, — сумеречный свет вокруг нее, а не ослепительное сияние. Да, конечно, большая часть прожекторов была направлена на сцену внизу, а не на декорации внутри карусели. И все же теперь света хватало, чтобы получить более ясное представление о том, где она находится. Она видела серые, синие, черные и белые краски на заднике, к которому прижималась, — хотя она так и не могла понять, что на нем изображено, — видела десятки висящих над ней массивных завес, некоторые из них трехмерные, в метр толщиной, изображающие то порт, то городскую площадь, то деревню, то горные хребты, то заросли леса. Будучи поднятыми, они размещались в громадном пространстве карусели, как страницы громадной иллюстрированной книги. Она преодолела половину пути по заднику и теперь находилась ровно в середине сцены. Оставалось пройти еще метров пятьдесят. Слишком много. Ей никогда не преодолеть это расстояние. Она теперь видела и то, что внизу. Ярко освещенная сцена более чем в двадцати метрах. Она оторвала взгляд от пола. Поскрипывание под ее отчаянно перебирающими доску ногами теперь приобрело некоторую ритмичность. Что она могла сделать? Какой еще был у нее выход? Она вспомнила про ножи.

— Я все равно ее не… — проговорил Вепперс.

— Господин Вепперс! Вот эта декорация — она колышется. Смотрите.

— Черт, черт, черт! — выдыхала она, пытаясь двигаться быстрее.

— Ледедже, ты…

Потом она услышала шаги.

— Господин Вепперс! Вон она! Я ее вижу!

— Гнойный червяк, — успела произнести она и тут же услышала, как скрип у нее под ногами перешел в другой звук — доска затрещала, стала ломаться, и она почувствовала, что погружается, опускается — поначалу медленно. Она ухватилась за рукояти и вытащила из ножен ножи. Потом раздался звук, похожий на выстрел, — деревянная доска под ней сломалась окончательно, и Ледедже стала падать.

Она услышала крик Джаскена.

Она дернулась, развернулась, вонзила оба лезвия в пластичный холст, изо всех сил держась за рукоятки. Ее руки в перчатках оказались на высоте плеч, и она услышала, как рвется холст, увидела, как он расползается у нее на глазах. Два клинка быстро доскользили до основания громадной картины, где висели деревянные обломки доски.

Сейчас ножи прорежут планку в основании! Она была уверена, что видела что-то подобное в фильме, и там все это выглядело гораздо проще. Она издала звук, похожий на шипение, и развернула клинки — теперь они приняли не вертикальное, а горизонтальное положение. Падение прекратилось — она повисла, чуть раскачиваясь на порванном натянутом холсте. Ноги ее раскачивались в темноте. Черт, из этого ничего не получится. Руки у нее уже начинали болеть от напряжения.

— Что там она?.. — услышала она голос Вепперса. А потом: — Боже мой! Она же…

— Пусть они прокрутят карусель, сударь, — быстро сказал Джаскен. — Когда она займет определенное положение, ее можно будет опустить на сцену.

— Конечно! Сульбазгхи!

Она едва слышала, что они говорят, потому что тяжело дышала и кровь стучала у нее в ушах. Она кинула взгляд в одну сторону. Сломанная теперь доска, по которой она только что шла, была прежде прикреплена к основанию декорации большими скобами, вделанными в подогнутый и подшитый край гигантской росписи; справа от нее, на расстоянии человеческого тела, часть доски все еще оставалась закрепленной на своем прежнем месте. Она принялась раскачиваться из стороны в сторону, дыхание с хрипом вырывалось у нее из груди — ей с трудом удавалось удерживать руки на месте, раскачивая ноги и нижнюю часть тела, как маятник. Ей показалось, что она слышит, как двое мужчин кричат ей что-то, но не была уверена. Она бешено раскачивалась туда-сюда, а вместе с ней двигалась и вся разодранная декорация. Она почти дотягивалась…