Большущий - Эдна Фербер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где же твоя мама, детка?
– Она умерла, – вежливо и сдержанно отвечала Селина.
– Ах, бедняжка! – восклицали они и добавляли в порыве нежности: – Не хочешь ли пойти поиграть с моей доченькой? Она очень любит играть с девочками. М-м-м?
Последнее «м-м-м» звучало мурлыкающе ласково.
– Нет, большое спасибо. Я жду папу. Он расстроится, если меня не застанет.
Эти добродетельные дамы зря пытались ей сочувствовать. Селина прекрасно проводила время. Кроме трех лет, вспоминать которые для нее было все равно что перейти из теплой и светлой комнаты в мрачный ледник, жизнь ее была вольготной, интересной и разнообразной. Она принимала решения, в которых обычно умела убедить отца. Сама выбирала себе одежду. И научилась руководить родителем. Она с увлечением читала книги, которые находила в гостиных пансионов и отелей, а также в публичных библиотеках, если записаться туда позволяло время. Каждый день она на несколько часов оставалась одна. Частенько отец, волнуясь, что ей предстоит сидеть в одиночестве, приносил ей целые кипы книг, и она испытывала настоящий восторг, перекладывая и перебирая их, подобно гурману, который никак не может решить, за какое блюдо взяться. Поэтому в пятнадцать лет она уже прочитала Байрона, Джейн Остен, Диккенса, Шарлотту Бронте, Фелицию Хеманс. Не говоря о миссис Э. Д. Э. Н. Саутворт, Берте М. Клей и о той прекрасной фее, надежде судомоек и подружке читательниц у кухонной плиты, в романах которой фабричные работницы и герцоги неизбежно находили друг друга, как бифштекс и репчатый лук. Последние книги, конечно, оказались результатом образа жизни Селины: их ей давали почитать добросердечные хозяйки гостиниц, горничные и официантки на всем пути от Калифорнии до Нью-Йорка.
Самые несчастливые годы – с девяти до двенадцати лет – Селина провела со своими незамужними тетками Сарой и Эбби Пик в полутемном пуританском доме семейства Пиков в Вермонте, откуда ее отец, паршивая овца в семье, сбежал еще мальчишкой. После смерти матери Селины Симеон Пик в приступе раскаяния и по причине собственной временной несостоятельности отправил свою маленькую дочку обратно на восток, где ее приняли две его сестры, воспылав идеями прощения и христианской благотворительности. Обе женщины являли собой на редкость точный образчик старой девы из Новой Англии. Митенки, варенье, Библия, промозглая парадная зала, важная кошка, никогда не имевшая котят, образцовый порядок и запреты, касающиеся поведения маленьких девочек. От теток пахло яблоками – засохшими яблоками с гнилой сердцевиной. Однажды Селина нашла такое яблоко в ящике неприбранной школьной парты, понюхала, поглядела на сморщенную и увядшую розоватую кожицу и из любопытства откусила кусочек, но тут же, совершенно забыв о приличиях, выплюнула все, что попало в рот. Внутри яблоко оказалось черным и заплесневелым.
Должно быть, что-то из своих тогдашних ощущений ей удалось передать отцу в отчаянном письме, которое, к счастью, не попалось теткам на глаза. Вскоре, никого не предупредив, он приехал за ней, и, когда она увидела его, с ней единственный раз в жизни случилась истерика. Больше у нее не возникало оснований упрекать себя в подобной слабости – ни до, ни после этого случая.
Так что с двенадцати до девятнадцати лет Селина была счастлива. Они приехали в Чикаго в 1885-м, когда ей исполнилось шестнадцать. И остались там. Селина начала ходить в элитную школу для молодых девушек мисс Фистер. Когда отец привел туда дочь, в груди мисс Фистер что-то затрепетало – мужчина разговаривал с ней так ласково, казался таким нежным и грустным и так пленительно улыбался! Он объяснил, что занимается инвестициями. Акции и все такое прочее. Вдовец. Мисс Фистер сказала, что она все понимает.
Мистер Пик был совершенно не похож на профессионального игрока. Широкополая, надвинутая на глаза шляпа, шикарные усы, огонек в глазах, слишком блестящие ботинки, яркий галстук – ничего этого не было в наружности Симеона Пика. Правда, на рубашке все-таки красовалась заколка с бриллиантом чистейшей воды, и шляпу он надевал слегка набок. Но в те времена и то и другое было модно и встречалось довольно часто. Остальное же выдавало в нем мужчину спокойного и обходительного. Он был стройного телосложения, может быть, несколько застенчив и немногословен, однако если вступал в разговор, то говорил в типичной манере жителя Новой Англии, что совсем неудивительно для уроженца Вермонта.
Чикаго кормил его. Город рос и процветал. Каждый день отца Селины видели среди красного плюша и зеркал игорного дома Джеффа Хэнкинса, а также у Майка Макдональда – оба заведения располагались на Кларк-стрит. Иногда ему везло, иногда нет, но он всегда ухитрялся откладывать деньги на обучение дочери в школе мисс Фистер. У Симеона Пика было лицо идеального игрока в покер – невыразительное, бесстрастное и неподвижное. Когда ему везло, они ходили обедать в «Палмер-Хаус», где заказывали курицу или куропатку, густой сытный суп и гордость отеля – яблочный пирог. Официанты заботливо суетились вокруг их столика, хотя отец Селины редко с ними заговаривал и никогда не смотрел в их сторону. Селина была на верху блаженства. Она знала лишь тех людей – девушек, – с которыми училась в школе. О мужчинах же, если не считать отца, знала не больше монахинь – даже и того меньше. Ибо обитательницы монастырских келий, хотя бы штудируя Библию, могут немало почерпнуть оттуда о присущих мужчинам нравах и бешеных страстях. Великолепная Песнь песней Соломона многое объясняла о сексе. Впрочем, Библия не входила в число книг, случайно попадавших в руки Селине. «Гедеоновы братья» [1] тогда еще не вошли в силу в гостиничном мире.
В школе она подружилась с Джули Хемпель, дочерью Огаста Хемпеля, мясника с Кларк-стрит. Возможно, если вам повезло, вы и сейчас владеете хотя бы несколькими акциями фирмы «Хемпель», едите их бекон и ветчину с орешком, потому что в 1885 году чикагскому мяснику потребовалось всего-то пять лет, чтобы в 1890-м дорасти до экспортера мясных продуктов.
Привычка подолгу оставаться одной развила в Селине умение фантазировать. Ей легко было представить себя хорошенькой Маркизой Дика Свивеллера [2] или Сарой Кру [3]. Уже в детстве она получала от жизни двойное удовольствие, которое обычно доступно лишь творческим натурам. «Теперь я делаю вот это. А теперь вот это», – говорила она себе, чем-нибудь занявшись. И смотрела на свои действия со стороны. Возможно,
