Человек в Высоком Замке - Филип Киндред Дик

— Лично мне ближе городское искусство, — перебил его мужчина.

— Да? — оживился Чилдэн. — В таком случае, сэр, могу предложить вам панно из четырех секций с портретом Горация Грили.[1] Это подлинник — бесценная находка для любого коллекционера…

— О! — темные глаза молодого человека заблестели.

— Бюро викторианской эпохи, переделанное в бар в двенадцатом году.

— О!

— И еще, сэр: фотография Джин Харлоу[2] в рамке, с автографом. Молодой человек смотрел на него с нескрываемым восхищением.

— Думаю, мы договоримся. — Чилдэн почувствовал, что достаточно заинтересовал посетителей. Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и записную книжку. — Если позволите, я запишу ваши имена и адрес.

Проводив молодоженов до дверей, Чилдэн еще некоторое время, размышляя, глядел на улицу. Вот уж повезло так повезло! Если бы все дни были похожи на этот! Магазин для него не просто бизнес, а отдушина. Где еще он может вот так, запросто, познакомиться с молодой японской парой, причем чувствовать себя рядом с ними не убогим янки или, в лучшем случае, торговцем поделками, а полноценным человеком? Да, только на них и может надеяться мир, на юное поколение, которое не помнит войны.

«Всему когда-нибудь приходит конец, — рассуждал он. — Исчезнут национальности, исчезнут завоеватели и покоренные, останутся только люди».

И все же Чилдэн не мог без волнения представить, как постучит к ним в дверь. Он заглянул в записную книжку. Семья Казоура. Его наверняка пригласят к столу, предложат чаю. Только бы не дать маху, только бы не показаться бестактным! «Девушку зовут Бетти. Какое выразительное лицо! — мечтательно думал он. — А глаза — такие умные, милые! Мечты… — У него закружилась голова. — Они безумны, если не сказать пагубны! Известны случаи связи японцев и янки. Японца и женщины-янки. А здесь… Даже подумать об этом страшно. Кроме того, она замужем».

Он постарался выбросить Бетти из головы и занялся разборкой почты. Прошло полчаса, а его руки все еще дрожали. Но едва Чилдэн вспомнил о предстоящей встрече с Тагоми, дрожь унялась, а волнение сменилось решимостью: «Надо подобрать что-нибудь подходящее. Но что?»

Телефон. Поставщики. Связи. Выпросить отреставрированный черный «форд» с матерчатым верхом, двадцать девятого года выпуска. Если уступить тысчонку, клиент твой навеки. Или трехмоторный почтовый самолет, прекрасно сохранившийся в сарае алабамского фермера. «Сэр, у меня лучшая репутация на всем Тихом Океане, даже на Родных островах. Не верите — спросите любого ценителя искусства».

Чтобы лучше работала голова, он закурил «Страну улыбок» — дорогую сигарету с марихуаной.

В своей каморке на Хейс-стрит Фрэнк Фринк заставлял себя подняться с кровати. Сквозь жалюзи на одежду, грудой валявшуюся на полу, падали солнечные лучи, сверху поблескивали стекляшки его очков. «Не наступить бы, — вяло подумал Фрэнк. — Надо вставать, идти в ванную… Может, лучше ползком? Или покатиться?»

У него болела голова, но в душе не было ни капли сожаления. «Уходя — уходи, — сказал он себе. — Сколько времени? — Часы лежали на туалетном столике. — Половина двенадцатого, ничего себе!»

Он не вставал.

«Вот и выперли», — подумал он.

Вчера на фабрике он, конечно, перегнул палку. Не стоило распускать язык перед Уиндэмом-Мэтсоном, обладателем сытой физиономии с сократовским носом, кольца с бриллиантом и модных сапог на молнии. Одним словом — власти. Трона. В голове у Фрэнка гудело, мысли путались.

«Да, теперь я в черном списке, — размышлял он. — Безработный. Квалификация, пятнадцатилетний стаж — все псу под хвост».

Придется идти с жалобой в Комиссию по делам рабочих. Фрэнк не замечал, чтобы Уиндэм-Мэтсон водил дружбу с «буратино» — белым марионеточным правительством Сакраменто, — а потому надеялся, что его бывший работодатель не пользуется авторитетом у подлинных хозяев, у японцев. КДР была подконтрольна «буратино». Обратившись туда, он предстанет перед четырьмя-пятью белыми упитанными подонками средних лет, вроде Уиндэма-Мэтсона. Если он не добьется справедливости в Комиссии, можно пожаловаться в одно из токийских Торгпредств — они есть в Калифорнии, Орегоне, Вашингтоне и той части Невады, которая принадлежит Тихоокеанским Штатам. Но ежели и оттуда он уйдет не солоно хлебавши…

Фрэнк лежал и рассматривал старинную люстру под потолком. В голове возникали и рушились планы, один нелепее другого.

Он мог бы, например, перебраться в Штаты Скалистых Гор — это проще простого. Но где гарантии, что тамошние власти не выдадут его ТША? Нет никакой гарантии. А если махнуть на Юг? Бр-р! Что угодно, только не Юг. Белому человеку, конечно, там привольнее, чем в ТША. Но… «В гробу я видел такое приволье!» — мрачно подумал Фрэнк.

Юг имел одну неприятную особенность. Он тысячами уз — экономических, идеологических и еще бог знает каких — был связан с Рейхом.

А Фрэнк Фринк был еврей. По-настоящему его звали Фрэнк Финк. Он родился на Восточном побережье, в Нью-Йорке. В тысяча девятьсот сорок первом году, сразу после разгрома России, был призван в армию. Когда японцы захватили Гавайские острова, его перебросили на Западное побережье. Конец войны застал его на территории, отошедшей к Японии, где он и служил последние пятнадцать лет.

В сорок седьмом, в день капитуляции он чуть не спятил. Поклялся отомстить проклятым япошкам и закопал в подвале дома свою винтовку. Любовно смазанная и обмотанная ветошью, она по сей день ждет часа, когда Фрэнк и его однополчане поднимут восстание.

В сорок седьмом ему было невдомек, что время — великий лекарь. Ныне, если он и вспоминал о своих давних мечтах устроить варфоломеевскую ночь и вырезать ненавистных «буратино» и их хозяев, то у него возникало чувство, словно он перелистывает дневник школьной поры: вот Фрэнк собирается стать палеонтологом, а вот — хочет жениться на Норме Праут, самой красивой девчонке в классе. Черт побери, сколько воды утекло с тех пор, как он вел дневник, слушал пластинки Фрэда Аллена и смотрел фильмы с участием Филдса![3] Со дня капитуляции он имел дело с тысячами японцев и никому из них не причинил вреда. Да и глупо думать о мести сейчас, через пятнадцать лет. Впрочем, был один тип, которому Фрэнк с удовольствием перегрыз бы глотку. Омуро, его бывший квартирный хозяин. В начале пятидесятых, во время кризиса, он скупил квартиры в центре Фриско и показал себя настоящей акулой: делил комнаты на крошечные клетушки, взвинчивал квартирную плату и ни разу не делал ремонта. Особенно это било по