Когда дышал морозом месяц май - И Крупеникова

Жил в лесу один мой знакомый. Родственник, вернее сказать. Частенько мы переговаривались - благо лес недалече от человеческого поселка стоял. Вот Береза и откликнулся, поведал: пришла злая весть из северных лесов. Мороз на нас надвигается лютый, непомерный по маю мороз. Лишь два дряхлых лесных старца нечто подобное помнили. Страшная это напасть - говорили они, засыпать надобно, как на зиму засыпаем, иначе не выжить ни поросли, ни молодняку; и матерым не сдобровать: ветвям да кроне худо придется.

Знал я, не будет Лесная Береза пустое болтать. Передал его слова соседям.

Заспорили собратья. Одни кричали: эка невидаль - майские холода, не саженцы мы одногодки, нас не напугаешь. Елки возле дома, куда человеческий молодняк каждый утро толпой валит, им вторили - какие там холода, глупости! Другие призадумались. Липа принялся Дубок учить, как сок останавливать, а Сирень подобралась вся, и Яблоням нагоняй - вот, говорили вам! Те, беззаботные, не уразумели и знай свое - цветут. Клены меня на смех подняли. "Никак испугался, дядя Береза! Тебе бы в печке погреться! Огонь, что солнышко, славно от мороза бережет!"

Я обиделся. Испокон не принято у нас про печку шутить, то всякому дереву с малолетства ведомо. Огонь солнцу сродни, уважать его надобно, да остерегаться.

Жадный он: дашь лист сухой - ветку отнимет, а коли ветка в его пасть попала, так жди конца. Уж лучше тело свое людям отдать, чтобы жилище строили.

Не разговаривал я с кленами в тот день, хотя они мои корни долго всякими колкостями щекотали, резвились. Что взять-то с них? Из семечек возросли, в человеческом питомнике. Ни родительской памяти, ни науки природной не ведали. Им бы у нас, старших, уму-разуму набираться, да гонор не дает.

А холодный ветер уже мою верхушку гнуть принялся, пичуг с веток согнал.

Тополя забеспокоились, поросль свою обильную наставлять принялись. Слышу, и Липа спешно сок в глубокие корни погнал. "День другой потерпим, а там опять цвет в силу пустим," - оправдывался.

Затаились мы. Кто с любопытством, а кто и со страхом ночи дожидались.

И пришла первая мерзлая ночь. Ударил по ветвям недобрый ветрище, закружил.

Промозглый дождь из туч брызнул. Дубок ерохорился, поначалу посмеивался:

"Слышь, дядя Береза, как у человека-девочки в кадке! Она, глупышка, меня однажды ключевой водицей помыла. Ух, и мерзко я себя чувствовал!" "Помолчи, балагур, - остерег его Липа. - Кадка твоя в тепле стояла, высох, и лады. Завтра тебе долго греться придется, на солнышко только и уповай". Страшно им обоим было.

Чуяли - корешками своими, нутром, что не скоро солнце увидят.

К утру ближе дождь легким сделался. Я и не догадался сразу, почему.

Дубок меня разбудил.

"Дядя Береза, что это вокруг? Это Тополя семена сбрасывают? Такие холодные?"

Я листья свои послушал, да так и оторопел. Снег! Что зимой, летели на нас с небес морозящие хлопья. И падали, падали на ветки, на свежие листья, на теплые стволы.

"Воду земле верни, - велел я Дубку. - Да смотри, чтобы в ветвях не боле капли осталось, иначе отмерзнут."

"Как же так, Дядя Береза! Ведь листочки завянут, а почек новых мне уже не вскормить".

"Солнце воротится, оживут твои первенцы. А пока ветки да корни береги.

В них вся сила твоя."

Занялся рассвет. Тусклый туманный. Светило наше родное из-за туч не показалось и тепла не дало. Глядело на нас грустно из-за сизой дымки и редкими лучами поглаживало верхушки тех, кто повыше стоял. Как будто успокаивало, жалело. А снег носился в мерзлом воздухе, ложился на листья плотнее, плотнее.

Скоро все мы стояли точно яблони в белом цвету. Только цвет этот был сродни смерти.

Человек-женщина прошла мимо меня, и ее собака комель мой оросила.

Весело было псу - прыгал, сугробы на траве лапами разбивал. А человек грустила.

Маленькое солнце, что внутри ее ствола спрятано, особую теплоту излучало.

Я никогда раньше подобного не чувствовал.

"Нас жалеет, - подсказал мне Липа. - Она коснулась моей ветки. Ей плохо потому, что плохо нам."

Проходили по скверу и другие люди. Тусклое у них тепло, невнятное. Я лишь шаги корнями ощущал. Спешат туда, где их ждут заботы. До наших бед им дела нету.

Но я пожелал им хорошего дня. Я всегда желаю людям хорошего дня, хоть наверняка знаю - не услышат. Старый родитель мой, от чьих корней меня ростком оторвали да в сквер принесли, всю память мне передать успел. Порой мерещилось мне, будто мои ветки рыдали, когда со всех сторон летел металлический дождь. И стоны развороченной земли будто сам я слышал. И уходящее тепло упавшего человека будто бы я провожал, и сок его тела по моей коре разливался. Мудрая Береза говорил:

люди злое время называли войной. Их тепло в ту пору было для старого дерева как паводок весенний - впитывай, принимай тайные силы круга земного. Теперь и я умею человеческое тепло прочитывать. И Липа умел...

В небесах холодные тучи гуляли, снег сыпал, как зимой. Одно неладно:

зимой страшиться снега не надобно - листья сброшены, корни да поросль под сугробами согреты, и сок тонюсенькой струйкой тянется. Нынче же нам напасть лютая грозила.

Тяжело мокрый снег на листьях держать. Крона моя уже поникла, сплошь в холодных липких лепешках. Сила из ветвей уходила. Больно. А Дубок - тот совсем пригнулся к земле. Но не жаловался, терпел. Липа молодцом держался, другие наши собратья сурово молчали. Сирень лениво переругивалась с товарками из сада человека-старой-женщины. Я было хотел призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют безвозвратно.

Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела.

Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру.

Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.

Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил, проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла, жизнь до капли землице отдала.

Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь ожидает.

Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.

"Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!" - воскликнул меж тем Липа.

Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек.