В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Читай, — говорилъ ему Абласовъ и продолжалъ переписывать свои лекціи.

Мало Телепневъ прочелъ книгъ; но все-таки прочелъ ихъ вдвое больше въ два мѣсяца, чѣмъ во весь свой университетскій годъ. Къ августу онъ уже рѣшилъ, за что ему приняться. Онъ сказалъ себѣ и Абласову, что броситъ безцѣльный и пустой камеральный разрядъ и возьмется за естественныя науки. Вернулся онъ въ К. съ желаніемъ перемѣнить факультетъ и сейчасъ же начать работу въ лабораторіи… Но почему-то воздухъ города К. давилъ его, работа не клеилась; хандра нападала на него по цѣлымъ днямъ, ѣдко отзывалась въ немъ его неприготовленность; а обратиться не къ кому, кругомъ свѣдѣній ни въ комъ нѣтъ: все больше ученые пустячки, а не настоящія знанія, ни преданій, ни навыковъ, вп соревнованія… Работать въ одиночку не хватало силъ. Помаялся Телепневъ такъ мѣсяцъ-другой… «Поѣду къ нѣмцамъ, здѣсь не рука», сказалъ онъ себѣ въ одно сѣрое, осеннее утро… На эту мысль натолкнули его разсказы одного молодаго адъюнкта, только — что вернувшагося изъ Д. «Тамъ нельзя не учиться,» слышалъ Телепневъ: «тамъ все учится, тамъ васъ самъ воздухъ побуждаетъ зубрить, рѣзать, наблюдать думать!» — «И легче попасть, «думалъ Телепневъ, «не нужно выѣзжать за-границу; вѣдь Д. хоть и нѣмецкій университетъ, а все же въ Россіи, примутъ безъ экзамена, и не такъ дико будетъ въ первый разъ…» Разсказывали ему много и про студентовъ, про ихъ своеобразную жизнь, про связь профессоровъ со слушателями, про академическое равенство, про всеобщую жажду знанія и дѣла, про поэтическія преданія, обычаи и формы…

Схватился онъ за все это какъ за якорь спасенія, и въ половинѣ ноября, съ увольнительнымъ свидѣтельствомъ, простившись со своими закадыками — Горшковымъ и Абласовымъ, ѣхалъ сухопутьемъ то въ саняхъ, то на телегѣ въ дальнія Ливонскія страны. Проѣздомъ пожилъ два денька съ Мироновной и Лапинымъ и даже съ бабушкой, въ это время гостившей въ дикомъ домѣ. Въ Москвѣ онъ познакомился съ семействомъ Софьи Николаевны, но не заживался тамъ. Ему было даже тяжело съ этими людьми, хотя они прекрасно его приняли… А тамъ чугулка и сѣрый, мокрый, ноябрскій Петербургъ, — только утолившій Телепнева. Онъ спѣшилъ къ своей новой жизни, его не влекла столичная суета; онъ назначалъ для этого другое время, когда что-нибудь удастся сдѣлать, когда не будетъ такой тоски отъ бездѣлья и такого стыда отъ барства.

И вотъ зимняя, мерзлая, пустынная дорога тащила его на маленькихъ эстонскихъ лошаденкахъ къ Аоинамъ, гдѣ онъ чаялъ утолить свою хандроватую жажду знанія и дѣла…

II.

— Пожалуйте, Борисъ Николаевичъ, готово-съ, — пробурчалъ сонный Яковъ надъ ухомъ барина.

Телепневъ раскрылъ глаза, и первыя пять секундъ не могъ сообразить, гдѣ онъ находится. Въ корчмѣ стало еще темнѣе; запахъ еще удушливѣе бросился ему въ носъ; предъ глазами торчало лицо косматаго корчмаря… Телепневъ чуть не спросилъ: «гдѣ я?»

— Готово-съ, — повторилъ Яковъ.

— Что готово? — переспросилъ его баринъ.

— Сани… привезъ чухна новыя… вещи перетаскали-съ…

— А… — промолвилъ Телепневъ и тутъ только сообразилъ, куда онъ ѣдетъ, и что съ ними случилось на дорогѣ…

Онъ почти бѣгомъ бросился изъ корчмы, и полной грудью вдохнулъ струю морознаго, ночнаго воздуха.

На козлахъ сидѣла опять неподвижная, укутанная фигура куле; лошаденки пофыркивали; на дворѣ еще сильнѣе сгустились ночныя сумерки, и рѣзкій вѣтеръ съ моря непріятно залеталъ подъ воротникъ…

Опять началась восьмиверстная рысь. Яковъ задремалъ, Телепневъ весь разомлѣлъ послѣ душной корчмы, и вмѣсто мыслей въ головѣ его бродили какіе-то клочки словъ, а въ ушахъ слышался не то звонъ, не то порывистое гудѣнье… Онъ успѣлъ порядочно озябнуть, когда кони подъѣхали не спѣша къ станціи… Тутъ Телепневъ хотѣлъ наняться чаю и лечь спать. Служителю его приходилось объясняться на иностранныхъ діалектахъ по части ставки самовара и прочаго.

— Спросите, Борисъ Николаевичъ, самоваръ-съ, я по-чухонски не знаю-съ, — проговорилъ съ кислой и хмурой усмѣшкой Яковъ, сконфуженный небывалымъ для себя положеньемъ.

— А какъ самоваръ, — спросилъ себя Телепневъ; но къ удивленію, не могъ дать удовлетворительнаго отвѣта.

Онъ зналъ по-нѣмецки, но рѣшительно забылъ, какъ называется самоваръ.

— Самоваръ, — повторилъ онъ въ недоумѣніи.

— Да-съ; а то вонъ чухонки эти тамъ бормочатъ… кофей, говорятъ; а я имъ говорю, что кофею на ночь глядя никто не пьетъ…

«Кажется Theekessel,» подумалъ Телепневъ и заглянулъ изъ передней станціонной комнаты во вторую, откуда раздавались женскіе голоса. Станція отличалась чистотой; вездѣ лежали половики; помощникъ станціоннаго смотрителя, въ партикулярномъ сюртукѣ, смотрѣлъ весьма благообразно.

— Geben Sie, bitte, ein Theekessel, — сказалъ Телепневъ дѣвушкѣ въ пестрой юпкѣ.

— Theekessel? — повторила дѣвица и осклабила лицо свое…

Дѣло однако объяснилось, и Телепневъ пилъ чай черезъ полчаса, познавъ, что самоваръ на мѣстномъ нѣмецкомъ языкѣ называется: Theemaschine. Дали ему и поужинать холодныхъ закусокъ, на большомъ подносѣ: тутъ были и кильки, и телятина, и ряпушка, и моченая свекла съ тминомъ, и масло, и чухонскій сыръ, въ видѣ колбасы, опять съ тѣмъ же тминомъ. За все взяли, кажется, четвертакъ. На ночь дали чистое бѣлье, до котораго дѣвица, подававшая чай и ужинъ, не допустила Якова, а сама постлала Телепневу въ боковой, чистой и просторной комнатѣ.

Опускаясь на свѣжую, прохладную простыню, Телепневъ ощутилъ сладость неописанную и созналъ, что онъ въѣзжаетъ въ страну несравненно болѣе цивилизованную, чѣмъ городъ Козмодемьянскъ, гдѣ въ трактирѣ, при станціи, его стошнило отъ селянки, съ которой онъ проглотилъ ровно четырехъ таракановъ и двухъ пауковъ.

ІII.

Въ послѣобѣденное время, часу, этакъ, въ пятомъ, почтовыя сани подъѣзжали къ заставѣ университетскаго городка Д. Телепневъ посвѣжѣлъ задолго до въѣзда въ Д. и бодро сидѣлъ на своемъ большомъ кожаномъ чемоданѣ. Яковъ тоже подтянулся немного. Телепневъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ подумывалъ о томъ: къ кому обратиться по пріѣздѣ, какъ устроить подѣльнѣе свою студенческую жизнь. У него всего было одно письмо изъ К. къ старичку-профессору фармаціи, который когда-то читалъ въ К. химію; но конецъ своей ученой карьеры пожелалъ дожить въ родномъ Д., гдѣ онъ изъ аптекарскихъ учениковъ сдѣлался постепенно магистромъ и докторомъ; а теперь достигъ верха нѣмецкаго благополучія — владѣлъ длиннымъ деревяннымъ домомъ, Анной на шеѣ, и выбранъ былъ на двадцать пятомъ году службы всѣмъ факультетомъ, еще на пять лѣтъ, съ титуломъ заслуженнаго профессора.

По дорогѣ встрѣчались нашимъ путникамъ маленькія санки чухонцевъ, иныя на лошадяхъ, а больше все на малорослыхъ бычкахъ, запряженныхъ въ оглобли за рога. Одинокія корчмы попадались чаще и чаще съ приближеніемъ къ городу. Шоссе все спускалось съ горы до самой заставы. Въ полверстѣ отъ нея, по лѣвую руку отъ дороги, раскинутъ былъ барскій паркъ