Развод. Расплата за обман (СИ) - Элина Витина

А потом приходит главврач.

В висках шумит, я ложусь второй раз, не выпуская из рук горячую ладонь мужа. Сосредоточиться на словах врачей сложно, пытаюсь вникнуть в то, что они говорят, и не могу. Ловлю только часть фраз — нижняя полая, аорта, бывает редко. Шанс — десять из ста.

Марк помогает мне сесть. Я думаю — ну как же так? Вот он. Живой. Двигался на экране, и сердце его я слышала своими ушами. И Марк слышал. Я пытаюсь объяснить это главному врачу, но она смотрит на меня с такой невыносимой жалостью, что каждая фраза застревает в воспаленной глотке.

— Сожалею, — произносит женщина, а я зачем-то киваю. Что эти ваши сожаления мне? Ничто.

Она задает стандартные вопросы, на которые мы отвечали уже две тысячи раз, и я уступаю эту роль Марку.

— Были ли родственники с пороками сердца в вашей родне? Папа-мама, братья, сестры? — обращается она ко мне.

— Нет, — мотаю головой, — ни у меня, ни у му…

— Были.

Это Марк.

Я застываю, кажется, позабыв закрыть рот, и медленно поворачиваюсь к нему.

Он не смотрит мне в лицо. Пальцы длинные, красивые, которыми я всегда восхищалась, переплетены между собой так сильно, что кажутся бескровно-белыми.

Когда мы встречаемся глазами, я забываю, что умею дышать. Он очень медленно произносит то, что должно убить меня прямо на месте:

— От этого не стало моего младшего брата.

Глава 2

Мир вокруг вращается с такой силой, точно я лечу вверх тормашками с огромной высоты.

Подо мной больше нет опоры.

Подо мной бескрайняя, черная пустота, и я проваливаюсь прямо в ее центр без надежды на то, что когда-нибудь все будет как раньше.

— Марк?

Я ненавижу свой голос сейчас. За то, как он предательски умоляет мужа сделать вид, что это неправда. Что сказанное им — ошибка, и в его семье никогда не случалось такого горя.

— Владик умер еще маленьким.

Я непроизвольно накрываю живот ладонями, отгораживаясь от мужа. От всего внешнего мира. Такой жестокой реальности, которая снова тянет ко мне свои клешни, стоило мне потерять бдительность и позволить себе несколько мгновений безграничного счастья. Это несправедливо! Почему снова я? Почему это снова случается с нами?

Мне хочется заползти куда-нибудь в угол, подальше от него, но еще больше — никогда не слышать этих слов, сказанных человеком, которого я люблю сильнее всего на свете. Он знал, что в его семье было такое серьезное заболевание и молчал?! Как он мог?

Я произношу это вслух, и воздух между нами электризуется от моего гнева. Замечаю, как врачи молча выходят из комнаты, оставляя нас наедине. Но от этого не становится лучше. Между мной и мужем огромная пропасть из лжи и непонимания.

А Марк запрокидывает голову, таращась куда-то на лампу дневного света над нашими головами, и говорит, словно ему больно:

— Это было давно. У нас же не получалось зачать, Мира, проблема была только в этом. Они не спрашивали… про такое.

Но я не хочу больше его слышать. Мне больно. Нестерпимо. Страх за такую хрупкую жизнь внутри меня смешивается с колючей болью предательства. И этот кислотный ядреный коктейль расползается по моим венам, словно яд гремучей змеи. Отравляет. Парализует. Медленно убивает.

Я встаю, натягивая дрожащими руками свободные брюки на живот, застегиваясь на все пуговицы, создавая еще один оборонительный слой между ним и внешним миром.

Я не могу смотреть на своего мужа. Впервые в жизни со мной такое.

Я знаю, что в детстве его братишка погиб, но все это казалось… не знаю, несчастным случаем. Горе все еще живо в каждом из членов их семьи, но ворошить его и задавать вопросы казалось неправильным. Ждала, что Марк сам поделится тем, что произошло, но он молчал, а я не лезла.

А потом и вовсе, свои заботы вышли на передний план, оттеснив ту историю в отведенное ей прошлое. Господи, но это не отменяет того, что он должен был рассказать! Такие вещи нельзя скрывать, они повторяются, мы бы готовились тщательнее, мы бы…

— Мира, мне очень жаль, — в который раз произносит он. Искренне. Затравленно. Глухо. Но его слова с трудом долетают до моего сознания. Слишком большой между нами барьер. Слишком крепкая стена. — Такие дети долго не живут. Они умирают почти сразу после родов. У ребенка нет шансов.

Его голос глух, а меня бьет сильная дрожь, зуб на зуб не попадает.

Я шарахаюсь от него в сторону, не понимая, кто этот сидящий напротив меня человек. Я его не знаю. Это не мой Марк. Он никогда бы не позволил себе сказать такое про нашего ребенка. Слезы льются по щекам, оставляя мокрые пятна на одежде. Я вытираю капли с лица тыльной стороной ладони.

— Что… ты сказал?

Я хочу оглохнуть прямо сейчас, чтобы его голос перестал проникать внутрь моей черепной коробки.

— Ты слышала, что сказали врачи. Тебе надо сделать аборт, — он бьет словами хлестко, а я не знаю, как защититься от них, я не способна справиться с их силой. Мне больно, так больно внутри, и с этой душевной болью не сравнится ни одна физическая.

В какой-то момент она становится просто невыносимой, и я испытываю острое желание, чтобы Марк чувствовал хоть долю того, что испытываю я. На каком-то подсознательном уровне я понимаю, что руководит мною скорее отчаяние, чем здравый смысл. Но эта мысль так и не успевает укорениться в моем воспаленном мозгу. Глаза будто пелена застилает и эмоции тяжелыми камнями разлетаются по больничному кабинету. И уже в следующее мгновение с моих губ срывается жестокое:

— Ты должен быть предупредить, Марк! Это ты во всем виноват. Это… твои ущербные гены сделали с нашим ребенком такое!

Он замирает, как после хлесткой пощечины, а я забываю дышать, сама испугавшись того, как далеко зашла в своем желании быть жестокой. Сказанные сгоряча слова страшные, вот только их уже не вернуть назад, не стереть.

Глаза Марка становятся пустыми. Кровь медленно отливает от его лица, я вижу нервно дергающийся над вырезом рубашки кадык. Одним движением руки он дергает себя за ворот, точно ему нечем дышать, пуговица, отлетев, приземляется с шумом возле моих ног. И это единственный звук в комнате, не считая нашего разгоряченного дыхания.

Я решаюсь протянуть к мужу руку, коснуться, чтобы он снова стал тем, кем был для меня. Знакомым. Родным. Любимым.

Но Марк не позволяет. Пятится спиной к двери, точно я