Развод. Расплата за обман (СИ) - Элина Витина

Я так и не придумала, что делать. Вот сейчас он скажет мне, что все кончено, назад уже ничего не отыграть. Я не смогу сбежать из больницы. Куда мне, в таком состоянии, без денег и в кровавой одежде?

Убедить его, что муж не заплатит? Предложить больше?

Но откуда я сейчас смогу взять наличные? У меня даже телефона нет, чтобы сделать перевод, все карточки привязаны к счетам Марка. Мне никогда в голову не приходило, что наступит ситуация, когда понадобится что-то делать тайком от него. Я не откладывала ничего на отдельные счета, как учили меня в первое время знакомые, мне попросту все это было ненужно.

А сейчас я в безвыходной ситуации.

От отчаяния цепляюсь за подол платья, который задрала на талию, провожу рукой по животу и вздрагиваю: кольцо, что я ношу на безымянном пальце правой руки, оставляет царапину на нежной коже живота.

От токсикоза и временной потери веса на пальце оно сидит слишком свободно и то и дело крутится вокруг своей оси. Вот и сейчас оно перевернулось большим дорогим алмазом и расцарапало кожу.

Я поднимаю руку, глядя на украшение. Его подарил мне Марк на свадьбу, и стоит оно безумных денег. Огромных — камень внутри чистой воды, один он только оценивается в состояние.

Я смотрю на него, смотрю внимательно, а потом поворачиваюсь к врачу и произношу:

— У меня есть для вас предложение.

Глава 7

Марк

Краска на стенах в этой клинике идеально белая. Без единого пятнышка. Без малейшего скола. Мечта перфекциониста. В просторном коридоре стоит мягкая мебель и современная кофемашина с кулером. Лампы под потолком не мигают, светят ярко и без перебоев. И тем не менее, сидя здесь, в удобном плюшевом кресле, мыслями я проваливаюсь на обшарпанный деревянный стул роддома номер шесть.

Тогда отделение неонатологии стало практически нашим вторым домом. В палату к матери меня не пускали, поэтому я часами сидел в узком коридоре пока папа или бабушка ее навещали и разговаривали с врачами. Даже на брата мне не давали посмотреть. Да и говорили о нем мало. Это было запретной темой. Слишком тяжелой и неприятной.

Возможно, был бы я поменьше, смог бы воспринимать это как какое-то приключения, пытался бы разглядеть карту сокровищ в узоре из трещин на стене или представить, что сижу в темном подземелье дракона, чахнущего над златом. Но мне было двенадцать. И я хоть и был еще сопливым пацаном, прекрасно все понимал. Видел перманентную грусть в глазах родственников, постоянно ощущал спертый запах безысходности. Этот невыносимый аромат преследовал меня не только в больнице, но и дома. Мне казалось, что я весь тогда пропитался обреченностью. До костей.

И несмотря на то, что сейчас я взрослый серьезный мужик, а клиника — одна из лучших не только в городе, но и в стране, этот зловонный запах снова забивается в мои ноздри. Заполняет легкие пузырьками безнадеги и отравляет кровь отчаянием.

И это действует на меня словно электрошок. Каждый атом внутри электризуется и вопит от боли. За свою жену. За нашего сына. За нас.

Как так, черт возьми, получается, что я снова сижу в коридоре? Я уже не пацан! Я должен быть с ней. В этот момент мы должны быть вместе. Какая я, мать вашу, надежда и опора, если сижу здесь, пока она — там? Одна. Пусть и без сознания, но одна.

Хватаю за руку перепуганную медсестру и требую выдать мне халат и маску.

Едва взглянув на меня, она отшатывается, но все-таки указывает на стойку в конце коридора, где стоит контейнер с одноразовыми расходниками.

— Вам туда нельзя, — кричит она вслед.

— Можно, — уверенно заявляю. — Я муж. И отец. Мне можно все.

Натягиваю на себя халат, маску и даже шапочку надеваю. Я уже достаточно налажал, не хватало еще занести на себе какую-нибудь инфекцию. Хорошо бы весь этот чертов костюм сжечь, чтобы избавиться от любых напоминаний о той брюнетке.

Я ведь даже лица ее не видел. Просто размытое пятно слева. Жужжащее, словно муха, пятно. Появись жена на минуту позже, эта девица бы уже смылась в поисках более сговорчивого папика. Но случилось, что случилось. И теперь я просто обязан все исправить.

Я хотел сделать ей больно? Прекрасно, у меня получилось. Браво.

Вот только почему-то у самого сейчас внутренности наружу и сердце наизнанку. Кретин. Я поступил как самый настоящий кретин!

Врываюсь в операционную и навстречу мне бросается одна из медсестричек. Врач прикрывает собой кровать с Мирой, будто боится, что я ей наврежу. Согласен, видок у меня тот еще — красные, налитые кровью глаза, темная щетина и алкогольное амбре, которое не в силах скрыть тонкая одноразовая маска. Но я бы никогда не навредил своей жене. Никогда!

Вот только на самом деле уже навредил… И не один раз. Моей самой любимой девочке!

— Вам сюда нельзя, — медсестра не просто машет руками в мою сторону, она хватает меня за рукав рубашки и настойчиво тащит к выходу из палаты. Точнее, пытается тащить. Но я не двигаюсь. Словно гора замираю посреди операционной и смотрю только в одну точку — на голую щиколотку Миры. Все остальное прикрывает тело доктора и какие-то массивные приборы, но почему-то именно это становится последней каплей. Голые пальчики с аккуратным белым лаком окончательно меня отрезвляют и я ору во всю силу легких:

— Отменяйте. Доктор, отменяйте все. Спасайте ребенка. Сохраните нам этого ребенка, пожалуйста!!

Руки медсестры на моем предплечье каменеют и, бросив испуганный взгляд на врача, она одними губами произносит:

— Уже поздно, Марк Георгиевич. Мне очень жаль, но уже поздно.

Несколько раз смаргиваю, пытаясь осмыслить ее слова. Что значит поздно? Что она имеет в виду? Как может быть поздно? У нас есть еще несколько месяцев. У нас, черт возьми, есть десять шансов из ста!!! Целых десять!

А затем меня с головой накрывают свои же слова. Топят. Заставляют захлебнуться собственными мыслями. Я же сам попросил доктора. Сам сказал, чтобы он помог мне не потерять жену.

Кажется, я начинаю оседать на пол, но твердая стена за спиной вовремя ловит мое онемевшее тело.

— Марк Георгиевич, — слова врача доносятся словно сквозь вакуум. — Это случилось до нашего с вами разговора. К сожалению, к тому моменту, как мы начали обследование, сделать что-либо было уже поздно…

Он похлопывает меня по плечу и сочувственно заглядывает