Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар

Молодой Ренар писал и печатал очерки, рассказы, миниатюры, которые впоследствии вошли в сборники "Рассказы о моем крае", "Ясный глаз", "С потайным фонарем". Первоначально он посылал их в газеты Ньевра. Жизнь Ренара и творчество так неразрывно связаны с его "малой родиной", что нельзя не рассказать о ней читателям дневника.

В феодальные времена земли Ньевра с богатыми заливными лугами по берегам Луары находились в монастырском владении. Позже сюда пришли, отвоевавшись в дальних походах, дворяне; воздвигались замки, новые церкви.

Главным занятием луарцев испокон века была рубка леса, сплав по Луаре. Классическая земля художников, бунтарей, "своевольных" мужиков, острых на язык, с ясной головой... Читая о них 1, вспоминаешь знаменитого роллановского "курилку" - Кола Брюньона. Кламси, откуда родом Кола Брюньон, находится в северной части того же департамента Ньевр. Ренар любил на прогулках добираться до Кламси, выступал там с лекциями для крестьян.

1 В частности, в книге Анри Башлена о Жюле Ренаре.

С детских лет жители Ньевра привыкли стоять рядом с отцами в лесу и на плотах. В хрониках Великой французской революции 1789 года упоминается о том, как "эти ужасные сплавщики и плотогоны из Ньевра, привыкшие орудовать багром и секирой", добрались до Парижа и, угрожая дубинами, добивались выдачи им на расправу чиновников и владельцев дровяных складов, по вине которых жили впроголодь. Республиканские традиции дали себя знать в дни государственного переворота, совершенного Наполеоном III 2 декабря 1851 года. Из книг Ренара видно, что и позже, когда "республиканская партия" стала в значительной мере партией провинциальных либералов, в народе продолжало жить упрямое угрюмое бунтарство. Подогревались эти чувства крайней бедностью, нищетой, укрытою в маленьких крестьянских домиках. Городки и деревни Ньевра не очень изменились за долгие десятилетия. Книги можно было достать только на железнодорожной станции. Редко кто выписывал прессу из Парижа. Жюль Ренар - внук крестьянина и сын мелкого деревенского рантье - понимал, сколь бессмысленно хождение в народ, носившее во французских условиях безобразно филантропический характер. Он не был похож и на своего земляка, также писателя из крестьян, Клода Тийе, который совмещал социалистические симпатии с христианскими утопиями. В молодом Ренаре революционные традиции оборачивались стихийным бунтарством. В зрелые годы он стал социалистом, "естественно примыкая и разумом и чувством к делу трудящихся" ("Юманите").

Леон Гишар, лучший исследователь творчества и биографии Ренара, рассказывает: "В 1902-1903 годах он вел своего рода войну за социалистическую республику, против помещиков и священников, за светскую школу, против конгрегаций, за мир, против войны. Будучи дрейфусаром, Ренар испытал на себе влияние Жореса; преображенный своим долгим пребыванием в среде крестьян, он страстно увлекся в последние годы своей жизни республиканскими и социалистическими идеями".

Мудро оценивал Ренар и силу революционных традиций, и почти полную их исчерпанность в буржуазной среде. "Стендалю казалось, - читаем в "Дневнике", - что он задыхается от буржуазной ограниченности. Побывал бы он в Кламси!"

Гишар, конечно, прав, связывая идейное развитие Ренара с дрейфусарством. Но, как всегда, и в те годы общественное движение по-разному преломлялось в сознании разных людей. Для многих писателей пример Золя был прежде всего примером выполнения своего писательского долга. И даже людей равнодушных взволновал поступок Золя, который был известен прежде всего как писатель, как "кабинетный человек" и вдруг - восстал!

Для Ренара в оценке поступка Золя не существовало тех проблем, которыми холодно увлекались эстеты. Они были шокированы "отступничеством" Золя от заповедей чистого искусства, иными словами, его служением народу. А Жюль Ренар увидел в авторе "Я обвиняю!" единомышленника, который помог осознать то, что нарастало в душе задолго до "дрейфусиады".

"Всеобщий и обязательный хлеб...", "Разбудить все эти деревни" - это записывалось в "Дневнике" еще до выступления Золя. А мысль взяться за общественные дела в деревне приходила Ренару также лет за десять до того. Движение дрейфусаров действительно стало гранью в развитии Жюля Ренара, но в дрейфусарстве, как известно, были наряду с прогрессивными сторонами также и свои слабости. Не вспомнив о противоречивости дрейфусарства, нельзя понять и его сложное воздействие на Ренара, как оно отразилось в "Дневнике".

Ленин, единственный, вскрыл диалектику этой общественной драмы, о которой во Франции написаны горы книг. Дрейфусарство, указывает Ленин, могло стать толчком к революционным событиям, но оно само пресекло созревание революционной ситуации. Анализируя это противоречие, Ленин объясняет его субъективным фактором, действиями социалистов, включая даже Жореса, которые ограничили, сковали дрейфусарство. Вместо того чтобы, используя общественный подъем, отстаивать интересы пролетариата, социалисты проявили излишнюю заботу об устоях буржуазной республики 1.

Помня исчерпывающий анализ Ленина, можно понять впечатление, которое слова и дела дрейфусаров производили на интеллигенцию, на писателей. Как раз наиболее прогрессивно настроенные, ожидавшие революционного катаклизма интеллигенты восприняли крах дрейфусарства, переход некоторых его лидеров с антиправительственных трибун в министерские кресла, как некую неудавшуюся революцию.

Ренар, взволнованный выступлением Золя, писал в "Дневнике" :

"Я заявляю, что почувствовал внезапный и страстный вкус к баррикадам, и я хотел бы быть медведем, чтобы свободно орудовать самыми тяжелыми булыжниками. Раз наши министры плюют на республику, заявляю, что, начиная с сего дня, дорожу республикой, и она вызывает у меня уважение и нежность, как никогда раньше... Золя... нашел смысл своего существования, и он должен быть благодарен своим жалким судьям за то, что они подарили ему год героизма" 2.

1 См. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 268, т. 10, стр. 25-26 и т. 41, стр. 82-83.

2 Ренар имеет в виду решение суда, приговорившего Золя к году тюремного заключения.

Когда движение сникло, Ренар испытал глубокое разочарование. Он понимал, что либерализм, так сказать, сдал на хранение властям свои крылья и наступила тошнотворная "эра малых дел". Отсюда неприязнь Ренара (многократно отраженная в "Дневнике") к либеральному народолюбию, в чем бы оно ни проявлялось - от псевдонародного театра в Париже до благотворительности в пользу крестьян, шедшей из помещичьего замка в Шитри.

Будучи избран мэром (в 1905 году), Ренар еще яснее увидел, какие жесткие пределы ставит его деятельности провинциальное одиночество, а главное, сама природа Третьей республики. Буржуазия откровенно мечтала о "сабле" в руках "сильного человека", говоря словами Золя.

Когда Ренар в "Дневнике" иронизирует над собой, как над "карманным Дон-Кихотом", бессильным побороть социальную несправедливость, мы воспринимаем это не как "саморазоблачение", а прежде всего как обличение лицемерия Третьей республики. Характерно, что и в своих спорах с социалистами Ренар также критиковал "робость" их тогдашней политики. Когда социалист Вадез предложил ему баллотироваться по списку его партии, Ренар ответил: "Нет, не слова меня пугают, и вы, дорогой Вадез, проявили в Шитри такое почтительное отношение к крестьянской собственности, которого у меня нет уже давно... Примкнув, я, пожалуй, сумел бы сказать только неприятное вашим друзьям, которым иногда не хватает кругозора".

Просветительская работа Ренара в деревне также резко отличает его от лекторов благотворительного толка. Своих слушателей Ренар делит на два лагеря: народ и "буржуазные враги". Из Шомо после доклада о Мольере он пишет жене: "Какая публика! Какое невежество! Я не говорю о рабочих и крестьянах эта часть аудитории, народная часть - хороша".

Популярность Ренара-просветителя объяснялась тем, что он в шедеврах французского искусства отыскивал их "живую жилку", считал, что, служа идеям социализма, он не просто союзник Жореса, но и преемник великих философов и писателей.

В "Дневнике" записаны следующие строки из речи Жореса: "Пролетарий не забудет человечества, ибо пролетарий несет его в себе. Он не владеет ничем, кроме своего звания человека. С ним и в нем звание человека восторжествует".

2

Критики признают неприятие Ренаром искусства, чуждого живой жизни, но любят подчеркивать особенность, исключительность, в конечном счете случайность его позиции. "Крестьянин Ренар, безжалостно врезавшийся своим острым серпом в заросли прописных букв... в самой цитадели... заоблачного символизма" 1, напоминает чудотворца или героя мифа.

1 Слова Леона Гишара.

Но в мифологических картинах есть своя логика: если на поле битвы остался один воин, перед которым отступает целый сонм врагов, то, в объяснение чуда, над полем клубится облако, а за ним полускрыты попечители и заступники воина - олимпийские боги. Нужно, чтобы и Ренар перестал быть одиноким солдатом, богатырем, растаптывающим змею декадентства, чтобы он предстал не только в окружении врагов, но и бок о бок с теми, кто помогал ему сражаться, и с теми, кто сражался до него. Внести такую поправку - это значит напомнить, что уже задолго до дебютов Ренара шла борьба между "заоблачной литературой" и литературой "жизненной правды", наследником которой чувствовал себя Ренар. Достаточно напомнить несколько дат из истории Франции - 1848, 1851, 1871 годы, чтобы увидеть истоки дифференциации в лагере литературы.