От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

Небольшая башенка с покатой крышей примостилась неподалеку; ткни такую, сама развалится. С каждым шагом звук становился все отчетливей, и прежде чем отбросить крышку и глянуть вниз, одноглазый если и мешкал, то лишь мгновение.

Эхо прокатилось до самого дна, где еле слышно плескалась и поблескивала черная вода.

— Эй, ты! Живой?

Мальчишка не ответил — только мигнули снизу две перепуганные звездочки.

Ух, надо же! — восхищенно проговорил Щелкун. — Живчик! Повезло ему. Пойдем отсюда, а?

— Подними меня! — в отчаянии принялся голосить бедолага охрипшим голосом. — Пожалуйста, ради всех Святых и Смелых!

— Не реви! — бросил одноглазый, пока срезал веревку и мастерил петлю — едва ли у колодца скоро объявятся новые хозяева.

Ты чего реально собрался спасать этого засранца? Да он поди заразный. Не глупи, слышишь?

Одноглазый не слушал этого болтуна — занимался веревкой. Другой конец удалось привязать к седлу. Кобылке сегодня еще придется потрудиться.

А мальчишка все надрывался:

— Дяденька! Все отдам, ничего не пожалею, только вытащи меня отсюда!

Череп не отставал:

Как же, не пожалеет он! Поди у тебя карманы каменьями набиты? Или ты дашь нам водички попить из своего колодца? Ахахах, дуралей.

— Подмышками пропускай, слышишь! — крикнул одноглазый, когда петля шлепнула мальчишку по лбу.

— Стены слишком скользкие, дяденька!

Очко у тебя слишком скользкое, — хмыкнул череп.

Одноглазый сплюнул и ударил сапогом черепушку. Щелкун взвизгнул — то ли со смеху, то ли от обиды.

Когда веревка натянулась, он ударил кобылу по крупу. Веревка затрещала, натянутая до предела, но вопреки его опасениям выдержала. Вскоре у крев колодца показалось мертвецки бледное лицо с налипшими на него рыжими прядями. Одноглазый бросился помогать, и только когда податливое и ледяное тело в рваном платье безвольно распласталось на земле, он заглянул в стеклянные глаза и с отвращением осознал, что вытащил наружу окоченевшее женское тело.

— Сеншес тебя побери!

Мясо! — заверещал Щелкун. — Дай ее мне!

— Теперь меня, дяденька! — кричали из колодца.

Не терпится стать следующим, а, малец?

— Что за шутки? — зарычал одноглазый, заглядывая в колодец. — Тебе самому жить не хочется?!

— Хочется… Но я не мог оставить ее. Здесь.

Ругаясь себе под нос, одноглазый распутал петлю и вновь бросил ее в темноту. Веревка натянулась, и снова кобылке пришлось поднапрячься, прежде чем наружу не сунулись две дрожащие пятерни. Одноглазый сграбастал рыжеволосого мальчишку за шиворот и рывком вытащил наружу. Тот кубарем покатился по земле и сразу же бросился к телу, хватая мертвую за щиколотки, прижимаясь лбом к ее ногам и поливая слезами:

— Спасибо… спасибо, дяденька, что не бросил… — душили его горькие рыдания.

За спасибо сыт не будешь… А она походу уже протухла. Нет уж, ешь ее сам.

— Не реви, — бросил одноглазый мальчугану, запрыгивая в седло. — В живых еще кто-нибудь остался?

— Что?..

— В живых, говорю, есть кто-нибудь? Куда полетели ведьмы, знаешь? Ну!

Конопатое лицо, истерзанное слезами, непонимающе уставилось на грозного всадника. Мальчику на вид было годков двенадцать — тот возраст, когда еще сложно назвать его малышом, но и взрослым он станет нескоро. Почему-то он показался одноглазому смутно знакомым, хотя он и не мог взять в толк, где их пути могли пересекаться.

Да ничего он не знает. Ты только посмотри на него? Он там по-любому умишком тронулся. Ой, как нехорошо, ой, бедненький! Брось его, ему не до тебя…

— А, Чума! — вслед за Щелкуном выругался одноглазый, когда мальчика начало выворачивать. Зрелище родной деревни, засыпанной пеплом, заваленной истерзанными телами, половина которых была насажена на массивные колья, повергло его в настоящий ужас.

Да, зрелище было не из приятных. Из огня да в полымя.

— Давай руку!

— Куда?..

Куда?!

— Подальше отсюда, — сквозь зубы процедил одноглазый, сдерживая горячее желание дать лошади по бокам и умчаться прочь. И так слишком много времени потерял здесь… И ни на шаг не приблизился к цели.

— А она?.. — пацан как был, так и остался стоять на коленях, весь мокрый, оборванный, дрожащий и покрытый пеплом. — Как же Маришка?!

Маришка с нами не поедет, — хихикнул Щелкун. Одноглазый только покачал головой.

— Нет… Нет! Мы должны забрать ее, нельзя ее так оставлять! — кричал мальчик уже на ногах, хватаясь за сбрую, глаза горели упрямством. — Нельзя, слышишь?! Это…

— А как насчет этих? Их тоже предлагаешь спасти? — кивнул одноглазый на тела людей, засыпанных пылью и грязью, замученных людьми Крустника, дожеванных ведьминой пляской. Он давно сбился со счета скольких из них забрала прошлая ночь, полная криков, огня и крови. Всем им суждено лежать здесь неприбранными еще множество дней, пока их будет терзать погода и клевать воронье. Или кто похуже…

Не успели глаза мальчишки снова пробежаться по следам скоморошьей ватаги Крустника, как он сложился пополам и принялся блевать по второму разу. Кажись, еще чуть-чуть и из него душа выпрыгнет.

Бедный мальчик… — проскрипел Щелкун. — Был бы я его отцом, я бы его пожалел. Но я всего лишь череп. Какой с меня спрос?

— Забери хотя бы ее… — выдавил наконец мальчуган.

Одноглазый хмыкнул и дернул поводья, но мальчик только сильнее вцепился в седло:

— Я могу бежать за лошадью! Только возьмите ее, похороните ее, пожалуйста. Я же обещал… Я… Я все, все сделаю для вас, дяденька. Обещаю!

— В самом деле? — ухмыльнулся одноглазый и навис над мальчиком, словно массивная черная гора, уставившись на него единственным глазом. — Сделаешь все?

Тот резко побледнел, словно его водой окатили. На глаза ему сразу попалась дюжина длинных штыков, которые свисали с портупеи по обе стороны пластинчатого нагрудника. И череп со светящимися глазами, и метла, покрытая пеплом, и тот страшный, огромный меч, который придется впору только палачу.

Он походу сейчас обоссыться от страха! — возопил Щелкун. — Если что, я тебя предупредил.

Вооруженный до зубов всадник схватил мальчика за шкирку и чуть дернул. Через мгновение у бедолаги был такой вид, словно он бы с удовольствием откусил себе язык — лишь бы взять свои слова обратно.

Но парень только кивнул, едва протолкнув вязкий комок в горло.

— Хороший мальчик, — кивнул одноглазый и отпустил мальчугана, вновь отчего-то сомневаясь. Где он мог его видеть…

Вдвоем они не без труда, но уложили несчастную Маришку кобыле на круп. Скакунья рассерженно заржала, крайне расстроенная не только тем, что ее притащили на тлеющее пепелище, заваленное трупами, но и пытаются пристроить один из них ей на спину. Одноглазый оставил ее ворчание без внимания. На скорую руку привязал тело к седлу и тяжело взгромоздился на лошадь. Та недовольно фыркнула, но подчинилась. Пошла рысью.

Мальчишка, смахивая слезы, засеменил следом.

Странный ты… И зачем тебе лишние сложности? Какой сейчас месяц на дворе? Август, или уже сентябрь? Помогая каждому встречному-поперечному кмету, ты до зимы не увидишь даже хвоста упряжки. Будешь ползать по сугробам, околеешь, бестолочь! Я тебя выкапывать не буду!

До околицы было рукой подать, когда мальчик неожиданно вскрикнул и побежал в противоположном направлении, поднимая вал пепла в воздух.

— Подожди, я сейчас! — воскликнул он, обернувшись, и едва не растянулся на земле.

Ну наконец-то, — обрадовался череп. — Туда ему и дорога. Давай, бросай эту девку и поехали отсюда…

Одноглазый проигнорировал слова этого болтуна и, выругавшись, придержал лошадь:

— Ты куда собрался, засранец?!

Но мальчик уже скрылся за поворотом. Несся он с такой скоростью, как будто за ним увязалась вся ведьмина упряжка и Сеншес за компанию. Одноглазый злобно сплюнул, но развернул кобылу, что ей вдвойне не понравилось — снова на это кладбище?

Босоногие следы мальчишки тянулись к небольшой хатенке, которой повезло пострадать чуть меньше прочих, и пропадали за порогом. Крыша дома, пусть и пострадала от огня, но еще держалась, исходя легким дымком. Одноглазый задержал лошадь у плетня, выждал немного и кликнул мальчишку, помянув пару раз его по матери за нерасторопность. Хатенка ответила ему гробовым молчанием.